У троицы приятелей не было другого желания, кроме как закрыть глаза и поспать, поскольку после бегства из Сеговии им почти совсем не удавалось отдохнуть. Они позабыли и об испанцах, и о кондоре; о быках и вовсе не стоило беспокоиться, а поэтому можно было спать хоть целую неделю.
Внезапно над ними пронесся воздушный вихрь, потом что-то обрушилось на гнездо, раздались резкие животные крики. Де Гюсак, получивший страшный удар клювом по шлему, открыл глаза и закричал:
– Берегись!.. Кондоры!..
Громадная птица, помесь орла и индейского марабу, с лишенной перьев шелудивой шеей, на которой виднелись большие мясистые наросты, «сережки», спикировала на расположившихся в гнезде людей. Как известно, кондоры являются самыми крупными среди живущих на земле птиц[117]. Крылья кондоров могут достигать суммарной длины аж до трех метров. Эти птицы очень сильны: они без труда могут поднять в воздух барана или гуанако[118] с такой же легкостью, как и обычного зайца. Да, с таким противником шутить нельзя.
Увидев поднявшихся на ноги и вооруженных шпагами непрошеных гостей, птица отступила к краю гнезда, яростно взмахивая своими огромными крыльями и широко раскрыв готовый к нападению клюв. Она так сотрясала гнездо, что приходилось опасаться, как бы вся конструкция не развалилась.
Беглецы, полные решимости уберечь глаза и не свалиться с высоты то ли пятидесяти, то ли шестидесяти метров, готовились наступать, когда их накрыла огромная тень.
– Самка!.. – закричал де Гюсак, который лучше своих товарищей знал этих страшных птиц.
Еще один кондор, чуть поменьше первого, опустился на дерево, издавая резкие крики и неистово хлопая крыльями.
– Придется дать им бой!.. – решительно сказал дон Баррехо. – Беру на себя самца, вы займитесь самкой.
– Смотри не свались, – предупредил его де Гюсак.
Вторая птица также опустилась на край гнезда и, вытянув шею, пыталась нанести удар то в одном, то в другом направлении.
Наземное сражение, даже против более многочисленного врага, не испугало бы гасконцев и баска, привычных к подобным стычкам. Но схватка в гнезде, построенном на вершине дерева, в шестидесяти метрах над землей, против птиц, способных одним взмахом крыла сбросить противника вниз, лишила хладнокровия даже дона Баррехо.
– Опуститесь на колени!.. – скомандовал де Гюсак.
Только такая предосторожность могла предотвратить катастрофическое падение.
Мендоса и бывший трактирщик из Сеговии обратили свое оружие против самки, которая выглядела более разгневанной, тогда как дон Баррехо противостоял самцу, угрожавшему раскроить ему череп одним ударом страшного клюва. Борьба была нелегкой, потому что гнездо сильно раскачивалось от толчков четырех огромных крыльев.
Удары сыпались градом, удары шпаг и драгинассы, но они не приносили иного результата, кроме как облака перьев, закружившихся в воздухе. Кондоры держались стойко и, казалось, намеревались отомстить захватчикам гнезда. Они нападали, вздымая сильные потоки воздуха, неистово кричали, ловко парировали удары шпаг крыльями и даже клювом. Конечно, аркебузы легко управились бы с птицами, но беглецы резонно опасались привлечь выстрелами внимание испанцев, возможно находившихся где-то неподалеку.
Сражение длилось уже пять минут, с равным исступлением и очень незначительным успехом с обеих сторон, когда вдруг самец, получавший уколы со всех сторон, оторвался от гнезда и, взлетев на несколько метров, обрушился всей своей массой на грозного гасконца, надеясь либо протаранить его, либо обнять своими могучими крыльями. Дон Баррехо, приведенный в замешательство этой молниеносной атакой, которой он совсем не ожидал, увидел над собой когти, готовые вцепиться в его голову, выронил драгинассу и в отчаянии вцепился в лапы птицы, надеясь на свою силу и вес. Однако кондор с невероятным усилием отчаяния поднялся в воздух вместе с гасконцем и полетел над лесом, постепенно снижаясь.
Неудачливый гасконец, не имевший никакого желания ломать себе кости, не выпускал птичьих лап.
– Помоги, Мендоса! – только и успел он крикнуть.
К несчастью, ни баск, ни бывший трактирщик из Сеговии не смогли ему помочь; у них даже не было возможности проследить за полетом кондора-самца. С неслыханной яростью их теснила самка, которой удавалось держаться вне зоны досягаемости шпаг.
Тем временем самец, который не мог совладать с тяжестью, сковавшей его лапы, медленно опускался вниз, почти касаясь вершин деревьев, о которые время от времени больно ударялись ноги гасконца. Кондор раскрыл свои огромные крылья и, пользуясь ими, словно парашютом, планировал к поляне, на которой паслось несколько высокогорных быков. Напрасно испуганный дон Баррехо отчаянно кричал и изо всех сил дергал кондора за лапы; огромная птица, по всей вероятности, испытывала не меньший страх, чем он сам, и все-таки продолжала спускаться, несмотря на отчаянные усилия, предпринимаемые ею, чтобы удержаться в воздухе.
Неудачливый гасконец, не имевший никакого желания ломать себе кости, не выпускал птичьих лап.
Устав от тяжести, которую ей приходилось нести, гигантская птица начала стремительно падать – и как раз на стадо быков, щипавших свежую, душистую траву. Животные, увидев пикировавшую на них чудовищную птицу, пустились было наутек, а гасконец тем временем, увидев, что он находится всего в нескольких метрах от земли, отпустил птичьи лапы. Но вместо того чтобы встать на ноги, несчастный грохнулся плашмя в густую траву и в следующее мгновение, сам не ведая как, оказался на спине одного из бегущих быков!
«Вот и настал мой конец, – подумал он. – Прощай, прекрасная кастильянка!..»
Однако, решив бороться до последнего, он в отчаянии ухватился за бычьи рога, тогда как кондор пустился в обратный путь к гнезду, на помощь своей подружке. Огромный, совершенно черный бык, почувствовав тяжесть на своей спине, припустил вперед сломя голову и вскоре оставил далеко позади прочих быков, не поспевавших за его стремительным галопом.
В несколько минут он пересек поляну и, словно обезумев, бросился в гущу леса, отчаянно мыча и мотая могучей головой. Вероятно, быку показалось, что ему на спину спрыгнул ягуар или пума, потому-то он и устремился в густой кустарник, надеясь, что здесь страшный зверь его оставит.
Дон Баррехо, испуганный как никогда, вытянулся во весь рост на бычьей спине, опасаясь, как бы какой-нибудь толстый сук не раскроил ему голову.
На спину ему в большом количестве сыпались листья и мелкие ветки, колючки кустарников больно царапали лицо, но он изо всех сил старался не выпустить из рук бычьих рогов и продолжал крепко сжимать ногами бока животного, чтобы не слететь на землю, а такое падение повлекло бы за собой смертельный исход.
Бык же, то ли озлобленный, то ли испуганный, все ускорял гонку. Напрягши шею, он все стремительней несся вперед, с глазами, налитыми кровью, и пульсирующими боками. В иные мгновения гасконцу приходило на ум, что его уносит какой-то жуткий ураган.
Внезапно это бешеное галопирование разом оборвалось. Бык встал как вкопанный, а дон Баррехо по инерции перелетел через его голову и упал – по счастью, в густые и высокие заросли, в то время как обезумевшее животное с жалобным мычанием исчезло в какой-то лощинке.
XVIIПленение дона Баррехо
Как ни гибки были ветки остроконечной магнолии – а именно так назывался этот высокий кустарник, – но и они прогнулись под весом упавшего человека. Прошло несколько минут, прежде чем панамский трактирщик смог кое-как подняться на ноги. Сначала полет, а потом бешеная скачка настолько ошеломили его, что он начал спрашивать себя, не во сне ли все это ему привиделось.
Но, будучи истинным гасконцем до самых кончиков ногтей, он обладал стальными нервами, а потому не замедлил соскользнуть с кустарника, сбив при падении немало ярко-красных плодов, по форме чрезвычайно напоминающих огурцы и используемых как лекарственное средство от перемежающейся лихорадки.
– Что же произошло? – спрашивал он себя. – Жив я или уже умер? Но ведь совсем недавно я спокойно спал в гнезде кондора… Tonnerre!.. За последние двадцать или тридцать минут моя жизнь дважды висела на волоске… Теперь я начинаю припоминать… А бык? Куда он исчез? Помню, что птица снова взлетела, а бык?.. Я что-то не видел, чтобы он продолжил свою безумную гонку, после того как зашвырнул меня в этот кустарник, куда я вылетел, словно пушечное ядро.
Дон Баррехо, с вытянутыми ногами и скрещенными на лбу руками, все еще не пришедший в себя, лежал на земле и дышал полной грудью, чтобы хоть немного собраться с мыслями.
– Tonnerre!.. – повторил он чуть позже, нащупывая аркебузу, которую носил через плечо, на перевязи; о ружье он, по своей привычке, не вспоминал, пока не приходило время им воспользоваться. – Я тут болтаю, как попугай, а Мендоса и де Гюсак в это время отбиваются от кондоров. Вставай, дон Баррехо, и иди искать находящихся в опасности друзей.
Он поднялся и, сделав несколько шагов, остановился перед глубокой ямой, на дне которой издыхал бык, тело которого пронзил острый сук железного дерева.
– Мне тебя жалко, дружок, но у дона Баррехо превосходная таверна и красавица-жена, а у тебя – разве что какая-нибудь чернушка, вроде тебя, и такая же злая, как ты. В любом случае ты спас мне жизнь, и я тебе очень признателен. Покойся с миром.
И он ушел от этой западни, вырытой скорее всего индейцами, чтобы без всякого для себя риска поймать в ловушку какое-нибудь крупное животное с вкусным мясом. Но вскоре ему пришлось снова остановиться.
Дон Баррехо оказался в густом лесу и не слышал больше ни ружейных выстрелов, ни криков кондоров, ни каких-то иных шумов. Тишину время от времени нарушало только сдавленное дыхание агонизирующего быка. Гасконец почесал затылок, словно приглашая мозги поторопиться с дельным советом, а потом проговорил: