ться в гнездо, мы пропали.
Мендоса прислушивался еще несколько минут, потом, не уловив никаких звуков, осмелился высунуть голову. Впрочем, он находился на такой большой высоте, что заметить его было бы нелегко, особенно между длинными, почти горизонтальными суками дерева.
Невдалеке в воздух поднимались струйки дыма. Там, к великому неудовольствию Мендосы, испанцы, должно быть, разбили лагерь. Баск с величайшей осторожностью раздвинул ветки и увидел под собой полторы дюжины солдат, занятых ощипыванием кондоров и их птенцов.
Испанцы развели костер и подвесили над огнем котел необычных размеров, готовый заполучить в свое нутро большущие куски пернатой дичи, превосходной для варки бульона, но жилистой, словно мясо старого мула.
– Если бы с нами был дон Баррехо, можно было бы попробовать устроить им вечером сюрприз, – пробормотал баск, – но двое против восемнадцати – это слишком…
Он осторожно вернулся на прежнее место и вытянулся рядом с де Гюсаком, рассказав ему обо всем, что он увидел и услышал.
– Если этот любопытный испанец доберется до гнезда, мы пропали, – слегка побледнел бывший трактирщик.
– О!.. Он пока еще не добрался, дорогой мой де Гюсак, а когда полезешь на дерево ночью, всякое может случиться, например обломится ветка, если ее умело подрезать. Этим я и займусь, пока не взойдет луна. А после такой подготовки не хотел бы я оказаться в шкуре этого посетителя гнезд.
– И все-таки что-то мне неспокойно, Мендоса.
– Да и мне тоже! – признался баск. – Полагаю, что и бедному дону Баррехо тоже было бы не по себе. Надеюсь, однако, что, если ему удалось укрыться на каком-нибудь дереве, он заметит лагерные костры и поостережется идти к нам, пока испанцы не уберутся отсюда.
– Значит, по-вашему, выходит, что мой соотечественник еще жив?
– А почему бы и нет? Кондор, схвативший слишком большой вес, спускался достаточно плавно, – ответил баск. – Эти птицы наделены необычайной силой, хоть и не такой большой, чтобы длительное время нести человека, даже такого худого, как дон Баррехо.
– Вы правы, и он, возможно, оказался в лучшем положении, чем мы, потому как не подвергается с минуты на минуту опасности быть изрешеченным пулями.
– Выше нос, приятель! Это гнездо представляет собой крошечную крепость, хотя на первый взгляд так не кажется, и пули не пробьют его с расстояния шестидесяти или семидесяти метров. Я больше боюсь планомерной осады, когда у нас не будет продовольствия, а мой ненасытный живот и так уже начинает бунтовать.
– Стяните потуже пояс.
– Да я давно уже это сделал, – признался баск. – Ох, чертов нос!.. Какой запах доносится снизу! Разве ты не чувствуешь?
– Это запах отличного бульона, – ответил бывший трактирщик из Сеговии. – Я понимаю толк в запахах.
– Испанцы варят бульон из крыльев кондоров. Жаль, что мы не можем принять участие в их трапезе!
– Вы уже затянули пояс, теперь заткните нос.
– Если бы он был таким длинным, как у гасконцев, можно было бы попробовать его заткнуть; только вот носы басков, не знаю уж почему, такие маленькие, словно хотели бы вовсе исчезнуть с наших лиц.
Де Гюсак не смог удержаться от смеха, и он не боялся, что его негромкий смешок достигнет с такой высоты испанских ушей.
Между тем голод начинал мучить двоих осажденных, а поднимавшийся вверх запах бульона вызывал тошноту.
До них доносились болтовня и смех испанцев. Должно быть, суп из кондоров привел солдат, испытавших немало лишений, в веселое настроение. Вслед за запахом бульона к вершине дерева поднялся и запах табака, что привело Мендосу в совершеннейшее отчаяние, потому что он до смерти хотел бы сейчас закурить.
Шло время, а для двоих обездоленных продолжалась пытка; к тому же они все время опасались, как бы кто-нибудь из солдат не полез на высоченное дерево.
Едва зашло солнце и на лес опустились сумерки, Мендоса, как и обещал, взял острую драгинассу дона Баррехо и сделал глубокий надрез на двух суках, торчавших под гнездом: один – слева, другой – справа. Если бы какой ловкач и добрался до этих веток, то, схватившись рукой за тот или за другой сук, он не смог бы удержаться от стремительного падения.
Тем временем испанцы, видимо получившие приказ устроиться в этом месте на ночлег, чтобы дать полусотне возможность собраться всем вместе, разожгли новые костры и положили в угольки огромные куски мяса кондоров. В испанском лагере царило веселье, тогда как гнездо кондора погрузилось в глубокую печаль.
Бедным узникам птичьего гнезда во второй раз пришлось привыкать к раздражающим запахам, поднимавшимся от земли. Голодный как волк, Мендоса стянул свой кожаный пояс еще на одну дырку.
Внезапно послышалось несколько голосов и взрывы смеха:
– Педро!.. Педро!.. Луна восходит над сьеррой.
– Поди поищи яиц для яичницы.
– Покажи-ка силу твоих мускулов!
– Давай-ка лезь! А мы посмотрим.
Мендоса не мог сдержать крепкого словца.
– Вы слышали, де Гюсак? – спросил он.
– Кажется, пробил наш последний час, – ответил гасконец. – Вот что я слышал.
Мендоса встал на колени, крепко сжимая драгинассу дона Баррехо.
В этот момент из-за самой высокой вершины сьерры показалась луна, заливая лес своим мягким голубоватым светом.
– Эх, если б я мог утопить тебя в море, – сказал баск, обращаясь к небесному светилу.
А под деревом испанцы продолжали кричать хором:
– Лезь, Педро!.. Луна вышла специально, чтобы осветить тебе яичницу!..
Наконец весь этот гул перекрыл один голос:
– Ладно!.. Если вы хотите, вы получите свою яичницу. Педро от своих слов не отказывается.
Носивший это имя солдат, крепкий малый, которому не исполнилось и тридцати, встал на ноги, перевесил мизерикордию с правого бока на левый, чтобы не стеснять движений, приблизился к сосне и вспрыгнул на один из нижних суков.
– Я покажу вам, – крикнул он, – как марсовые взбираются на рангоут. Замолчите и следите за мной.
Мендоса и де Гюсак все это видели и слышали. Если солдату удастся миновать подрезанные ветви, они оба будут обнаружены.
– Что ты теперь скажешь, Мендоса? – спросил гасконец, мучивший спусковой крючок своей аркебузы. – А если его пристрелить, прежде чем он доберется до нас? В своей меткости я уверен.
– Как и я – в своей, – ответил баск, – но прошу тебя отказаться от использования огнестрельного оружия, по крайней мере на время. Пока еще рано отчаиваться. Думаю, что пущенные снизу пули не пробьют эти толстые ветки, да еще так плотно переплетенные.
– А если он заберется сюда?
– Захватим его в плен и будем держать как заложника. Нас ведь двое, мы оба крепыши, так что легко одержим верх над этим бедовым марсовым. На всякий случай приготовим наши драгинассы и, если понадобится, воспользуемся ими.
– А потом?
– Осада по всем правилам.
– И нечем будет подкрепиться. Ах, если бы дон Баррехо оставил нам хотя бы птенцов.
– Запоздалые жалобы, – сказал баск. – А парень лезет очень ловко. Будьте внимательны, де Гюсак!
Марсовой, привыкший взбираться по вантам галеонов, да к тому же благоприятствуемый луной, великолепно освещавшей лес, быстро поднимался наверх, хватаясь то за одну ветку, то за другую. Внизу его товарищи, обступив дерево, молча наблюдали за ним.
Мендоса и де Гюсак, с тревожно бьющимися сердцами, следили, как ловкач приближается к ним. Мендоса сжимал в руке драгинассу дона Баррехо, а де Гюсак снова взялся за аркебузу, решив воспользоваться ею, несмотря ни на какие возможные последствия.
Еще несколько минут – и марсовой доберется до тех суков, на которых держалось гнездо. Он уже собирался уцепиться за его край, когда послышался зловещий треск. Одна из ветвей, на которой он стоял, обломилась, и несчастный, издав душераздирающий крик, рухнул на землю и разбился насмерть, что привело в ужас его товарищей.
Шум от падения с большой высоты этого бедолаги был таким сильным, что его можно было бы сравнить с выстрелом стенобитного орудия или фальконета.
Одна из ветвей, на которой он стоял, обломилась, и несчастный, издав душераздирающий крик, рухнул на землю и разбился насмерть…
Когда прошел первый испуг, испанцы собрались вокруг несчастного и быстро убедились, что жертве предательской ветви ничего больше не надо, кроме могилы в лесной глуши.
– Жалко, что мне пришлось убить его таким вот образом, не встретившись с ним в личном поединке, – сказал Мендоса де Гюсаку. – К сожалению, на войне, особенно той, что мы ведем здесь, в этих лесах, законов нет, и мы имеем полное право защищать свою жизнь любым способом.
– Только поверят ли его товарищи, что это была несчастная случайность?
– A-а-а… Этого я не знаю.
Сомнения гасконца оказались вполне обоснованными, потому что испанцы, набросив на погибшего покрывало, принялись кружить вокруг дерева, подозрительно поглядывая на огромное гнездо. Внезапно один из них поднял аркебузу и выстрелил. Осажденные услышали, как пуля попала в толстую ветку, но, как и предполагал баск, не смогла пробить ее.
В те времена ружья имели весьма ограниченную дальность боя; пробойная сила пуль была ничтожной, так что толстого сука было достаточно, чтобы легко отклонить пулю.
Прозвучали еще пять-шесть выстрелов в направлении гнезда, принесшие тот же результат.
Мендоса и де Гюсак, хотя и боялись, что с минуты на минуту шальная пуля сможет пробить защиту из сучьев, благоразумно удержались от ответа.
Внезапно крики ужаса раздались в испанском лагере:
– Быки!.. Быки!.. Бежим!.. Бежим!..
Стадо этих опаснейших животных, возможно испуганных выстрелами, которые нарушили их сон, понеслось не разбирая дороги – через заросли, прямо на блеск костров.
Испанцы, зная, с каким противником им предстоит встретиться, стреляли в темноту наугад, а когда заряды иссякли, рассеялись по лесу, в то время как разъяренные быки бросились преследовать их.
Мендоса резко поднялся на ноги и крикнул:
– На таких союзников я не рассчитывал. Если мы торопимся спасти свои шкуры, де Гюсак, то надо побыстрее оставить гнездо и спуститься. Держись левее, если не хочешь повторить судьбу несчастного марсового.