Над ним кружила крупная летучая мышь; она двигалась мелкими зигзагами, издавая слабые крики. Солнце уже взошло, и гасконец смог разглядеть ее. У летучей мыши была крупная голова с двумя зубами и своеобразной присоской; волосатые крылья в размахе раскинулись почти на метр, тогда как тело не достигало в длину и двадцати сантиметров.
– Вампир!.. – закричал дон Баррехо. – Берегитесь, друзья!.. Он хочет напиться нашей крови!..
Ни Мендоса, ни де Гюсак не ответили на этот тревожный призыв.
– Tonnerre!.. У них уже вся кровь выпита!.. – вскрикнул он.
Дон Баррехо поспешно вскочил; он был заметно возбужден; в руках у него оказалась аркебуза, и он решил уничтожить проклятого кровососа. Но внезапно нахлынувший ужас остановил его; он выпустил ружье, которое ничем не могло помочь ему, и обнажил драгинассу.
Жуткое зрелище открылось его глазам; от такой картины кровь могла бы застыть даже в жилах самого храброго человека Старого и Нового Света. На груди каждого из двух его товарищей расположились два страшных, мохнатых гигантских паука. Эти черные чудовища были размером с бутылку; пару ножек венчали ужасные крюки длиной не меньше восьми дюймов; эти крюки уже вонзились в человеческую плоть, проткнув изодранные в лохмотья рубашки.
Дон Баррехо был достаточно знаком с этим регионом, а потому сразу же признал в этих гадких монстрах, жадно сосавших кровь его друзей, двух гигантских птицеедов; эти пауки, живущие в лесах Центральной Америки, не боятся, будучи голодными, нападать даже на спящих людей.
Острейшие когти этих гадких чудовищ уже проткнули плоть Мендосы и де Гюсака, и пауки жадно высасывали их кровь.
Дон Баррехо подскочил к ближайшему пауку, пинком скинул его с груди де Гюсака и резким тычком драгинассы прикончил страшное насекомое. Другой паук, увидев печальный конец своего компаньона, попытался спастись на соседнем дереве, но он не успел убежать слишком высоко и был настигнут уколом драгинассы, рассекшей птицееда надвое.
– Друзья!.. Друзья!.. – закричал грозный гасконец, тряся своих спутников. – Разве вы не заметили, что у вас высасывают кровь?
Мендоса первым открыл глаза и не мог удержать крика отвращения, увидев свою залитую кровью грудь.
– Меня убили!.. – закричал он.
– Да что ты! – успокоил его дон Баррехо. – Речь идет всего лишь об обычном кровопускании, сделанном пауками. Правда, если бы я запоздал с помощью, эти чудища высосали бы из тебя по меньшей мере пару фунтов.
– Я тоже весь в крови, – вскочил на ноги испуганный Де Гюсак.
– И я едва избежал подобной судьбы, потому что крупный вампир пытался застать меня врасплох во сне, – сказал дон Баррехо. – С этого момента мы больше не будем столь легкомысленны и не станем засыпать все вместе.
– Ты по меньшей мере убил этих чудищ? – спросил Мендоса.
– Я отомстил за твою кровь. Там, внизу, журчит ручеек; идите обмойтесь и приложите хлопок к ранам. Вот это дерево даст его вам в любом количестве.
– Было бы лучше, если бы этот торговец хлопком продавал фрукты, – сказал де Гюсак. – Мы ведь умираем с голода.
– Вот так так!.. Я и забыл, что у вас вечно пустое брюхо, а мое пузо любезно заполнило гнусное месиво, слитое из настоящей ольи подриды, которую готовили захватившие меня испанцы. Пока вы приводите себя в порядок, попробую поискать что-нибудь в лесу.
– Смотри не потеряйся! – пошутил де Гюсак.
– Я пойду недалеко, друг. Мне очень хорошо известно, как легко заблудиться в этих девственных лесах.
Он насыпал немного пороха в ружье, взвел курок и отправился в лес, внимательно поглядывая то налево, то направо. Не прошел он и двухсот шагов, как услышал в гуще листвы скорбный меланхолический крик:
– Ай!..
Дон Баррехо остановился и огляделся.
– Кто это так жалуется? – удивился он. – Может быть, там лежит подранок? Он нам сгодится на завтрак, клянусь тысячью чертовых хвостов!..
Крик повторился, он звучал дольше и был еще более душераздирающим.
Немного взволнованный, гасконец хотел уже вернуться назад, но поднял глаза вверх, на ореховое дерево, и заметил зацепившуюся за ветку, спиной к земле, маленькую обезьянку с очень густой шерстью и головой, напоминающей скорее кошачью, чем голову четверорукого животного.
– Вот и завтрак!.. – обрадовался гасконец. – Не знаю, что это за вид, но убежден, что под такой шкуркой скрывается мясо, которое можно поджарить.
Он уже поднял аркебузу, потом отвернулся и, опустив ружье, забормотал:
– Но ведь зверек не движется! Попробуем сэкономить заряд.
В самом деле, это странное четверорукое, хотя уже и встретило охотника, не покидало ветки и не прекращало издавать жалобные вопли.
– Надо спуститься сюда, малыш, – пробовал уговорить зверька гасконец. – Если у него сломаны ноги, я не знаю, что делать. В любом случае на завтрак сгодится.
Он подошел к довольно низкой ветке, совершенно лишенной к тому же листьев, и схватил животное за хвост, а потом дернул изо всех сил.
От такого мощного толчка ветка нагнулась, но животное не покинуло своего места.
– Нет, ноги у него не сломаны!.. – отметил дон Баррехо. – Они поистине железные. Сеньора обезьянка, вы хотите сдаться или нет?
Четверорукое животное медленно притянуло к себе свой хвост и больше не двигалось.
– А ведь оно не привязано, – сказал гасконец. – Что же это за зверь? Ну ладно, Мендоса определит, он лучше меня знает лесных тварей. А теперь заколем его.
Дон Баррехо обнажил шпагу и одним ударом обезглавил бедное животное, потом снова ухватил его за хвост, и после шести-семи конвульсий, одна яростнее другой, гасконцу удалось овладеть тушей. Только тогда он увидел, что у странного животного вместо пальцев выросли крепкие когти длиной в целый дюйм.
– Может, оно принадлежит к семейству царапающих обезьян, если только такие существуют? Лично я о них раньше никогда не слышал. Ладно, не важно. Пойдем обдерем с него шкуру и подвесим над огнем.
Охотник снова ухватил добычу за хвост, чтобы из тела полностью вытекла кровь, и без какого-либо труда вернулся в лагерь.
Мендоса и де Гюсак как раз закончили свой туалет и прикрыли две маленькие ранки, полученные от ужасных паучьих когтей, комочками из дикого хлопка. Потеря крови была, возможно, обильной, но сами ранки походили на небольшие порезы.
– Эй, Мендоса, – сказал гасконец, бросив к ногам баска странное четверорукое животное, – вот я принес тебе завтрак, но прежде, чем бросить добычу на угли, я хотел бы узнать, кого мы будем есть. Ручаюсь, это не змея, и я никогда не слышал о ядовитых обезьянах.
– Хоть ты и отрубил ему голову, я сразу скажу тебе, что это ай[121].
– Ай?.. Что это такое?
– Самое ленивое животное в мире, которому требуется не менее двух суток, чтобы передвинуться на несколько метров и дотянуться до листьев, служащих ему для пропитания. Представь себе, дружище: вместо того чтобы осторожно спускаться с деревьев, он просто падает на землю, не прилагая лишних усилий.
– Значит, у него есть ноги?
– И очень крепкие, к тому же хорошо вооруженные.
– Про ноги я знаю, потому что не мог скинуть на землю эту макаку. Оно съедобно, по крайней мере?
– Индейцы не отказываются от его мяса, хотя оно жилистое, словно мясо тапира.
– Ба!.. Но у нас-то желудки крепкие и все перемелют, – сказал де Гюсак, который уже взял в руки наваху, чтобы заняться приготовлением жаркого.
– От испанцев нет новостей? – спросил Мендоса.
– Я видел только деревья, – ответил дон Баррехо. – После нашего форсированного марша они, должно быть, остались очень далеко. Сеньор трактирщик из Сеговии, как можно сварить это животное?
– Индейцы очень любят обезьян; они их варят в печках. Доверьтесь мне. Принесите дров, и я приготовлю отличный завтрак.
Баск хмыкнул и недоверчиво покачал головой.
Даже дона Баррехо слова де Гюсака, казалось, не убедили, – во всяком случае, он сделал недовольную гримасу.
А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ая и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.
Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.
– Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, – сказал дон Баррехо. – Вы, случайно, не кухарничали у индейцев?
– Больше, чем ты себе представляешь, – рассмеялся в ответ де Гюсак. – Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.
– А что с тобой приключилось?
– Я шел через перешеек в компании полудюжины искателей приключений, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили нападающим залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых индейцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.
– А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? – спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.
– Разумеется, – серьезно ответил де Гюсак. – В нашем роду хранился освященный медальон, который мои предки всегда носили на сердце. Он был величиной с пиастр.
– Продолжай, – улыбнулся дон Баррехо, – а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей, не так ли, де Гюсак?
– А сверху снова разжечь огонь.
– Ну, продолжай же.
– Когда мой отец умер, медальон достался мне, поскольку это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.
– Твои родители, де Гюсак, столь же богаты, как и мои, – прервал его грозный гасконец. – Продолжай.
– Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды попадали мне прямо в сердце; но всякий раз они отскакивали в сторону, натыкаясь на амулет.