– Черт возьми!.. Продай мне его.
– Но у меня его больше нет!
– Куда же он делся?
– Он до сих пор висит на шее вождя племени.
– Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, – сказал дон Баррехо с легкой иронией. – И чем же закончилась эта история?
– Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.
– К счастью?!.. – в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.
– Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.
– Растолкуй получше, приятель, – попросил грозный гасконец. – В твоем рассказе возникло одно темное место, надо бы его прояснить.
– Сейчас ты все услышишь, – ответил де Гюсак. – Так вот. Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который кацик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.
– И ты ее сожрал! – закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду. – Фу!..
– Я притворился, что хочу попробовать ее, а потом громко выругал поваров, назвав их не ведающими самых элементарных основ кулинарии. Кацик, бывший большим гурманом, как я потом узнал, сразу предложил мне пост главного придворного повара. И вот на следующий день я стал готовить в котлах трупы с картофельным гарниром и ароматными травами.
– И кого же вы варили? – спросил Мендоса.
– Оставшихся пятерых из моих товарищей.
– Гром и молнии!.. Какая смелость!..
– Дорогой мой, речь шла о спасении собственной шкуры. Если бы я не сварил их, трупы поджарили бы другие. Успех был грандиозный, просто необыкновенный. То, что кацик не умер в тот вечер от несварения желудка, на мой взгляд, настоящее чудо.
– Жуткая история! – воскликнул дон Баррехо. – Продолжай, де Гюсак; твой рассказ меня очень заинтересовал.
– В течение пяти месяцев я не делал ничего другого, кроме приготовления жаркого из индейцев, павших в сражениях: некоторых под зеленым соусом, других под красным. Но в один прекрасный день я устал от своей должности и ушел.
– Без медальона?
– Он остался у кацика.
– И как же все закончилось?
– Я шел через леса, горы и реки, постоянно подгоняемый страхом попасть в плен к индейцам и быть съеденным, пока в один прекрасный день не добрался до Нуэва-Сеговии, которая в то время была просто небольшой деревушкой. Там я и остался жить.
– Вот это и называется приключениями. Не так ли, Мендоса? – сказал дон Баррехо.
– Только от одного рассказа о них тело покрывается мурашками, – ответил баск.
– А скажи-ка мне, де Гюсак, ты и испанцам в Сеговии готовил мертвецов?
– Да меня тогда бы давно повесили. Эй, Мендоса, а жаркое? Обезьянка должна быть уже совершенно готова.
Приятели погасили огонь, драгинассами очистили ямку и принялись за поиски тушки ая, от которой распространялся аппетитный запах. Де Гюсак снял пальмовые листья, и столь желанный завтрак наконец-то явился.
Троица флибустьеров, привлекаемая запахом ароматных трав… накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.
Однако трое изголодавшихся людей неуверенно переглядывались, не решаясь коснуться жаркого.
– Де Гюсак, – спросил дон Баррехо, – что тебе напоминает это жаркое?
– Ребенка. По большим праздникам мне приходилось готовить для кацика детей.
– А еще – дьявола, но я от него не отступлюсь, – отозвался Мендоса.
Он схватил наваху и рассек жаркое, казавшееся скорее человеческим телом, чем тушей животного.
Троица флибустьеров, привлекаемая запахом ароматных трав, наконец-то победила в себе отвращение и накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.
– Мясо мне показалось слишком жестким, – сказал после еды дон Баррехо.
– Ну, я не согласен, – возразил Мендоса. – Знаю только, что оно спокойно ведет себя в моем брюхе, которое уже не такое пустое, как прежде.
Де Гюсак одобрил слова баска кивком головы.
– Теперь мы можем идти? – спросил дон Баррехо. – Не будем забывать, что за нами по пятам следует маркиз де Монтелимар, а наши товарищи, возможно, уже достигли берегов Маддалены.
– В путь, – односложно отозвались баск и бывший трактирщик из Сеговии.
XXДолина гремучих змей
От южной оконечности Америки протянулась гигантская горная цепь, образующая становой хребет двух континентов, хотя севернее Панамского перешейка она называется уже не Кордильерами, а Скалистыми горами. Прорезанная гигантскими реками двух континентов, вздымается эта грандиозная цепь до высоты нашего Монблана и даже много выше.
Особенно трудно пересекать эти горы в Центральной Америке, хотя там они гораздо ниже. И в наши дни подъем на Кордильеры как с тихоокеанской, так и с атлантической стороны ставит перед восходителями немало проблем, потому что склоны гор покрыты необозримыми лесами, где путешественники подвергаются опасности заблудиться и умереть от голода. Ну а во времена, когда разворачивается действие нашего романа, сьерры на перешейке были во много раз опаснее, потому что испанцы, занятые только разработкой богатейших месторождений золота и серебра, погубили многие тысячи индейцев, но не построили ни одной дороги.
Страх перед флибустьерами, повсеместно внушающими ужас морскими бродягами, которые разрушили Панаму, убедил испанцев не трогать леса, столь же старые, как мир. Испанцы полагали, что естественных барьеров будет вполне достаточно, чтобы задержать их извечных врагов.
Как легко догадаться, дон Баррехо, Мендоса и де Гюсак, хотя у последнего была маленькая буссоль и он знал приблизительно, где находится Маддалена, быстро потерялись в этих обширных девственных лесах, покрывавших последние вершины сьерры.
Если великие пустыни, непрерывно палимые солнцем, вызывают чувство испуга у путешественников, впервые их пересекающих, если высокие вершины с их сверкающими ледниками, которые окрашивают розовым первые проблески зари или пламя последних лучей заходящего солнца, вызывают чувство восхищения, то девственный лес прямо-таки устрашает и превращает человека в вечно растерянное существо, находящееся во власти постоянной тревоги.
Бесконечный высочайший свод, образованный листьями, по большей части чудовищными, пересекающимися между собой и с многочисленными свисающими фестончатыми лианами, простирается на многие мили над головами путешественников, почти полностью закрывая солнечный свет.
Пугающая полутьма царит в этом огромном зеленом океане; она редеет только к полудню и всего на несколько часов. Лунные лучи тоже редко проникают под полог зелени; в девственных лесах практически нет разрывов, образующих полянки.
Под зелеными великанами господствует удушливая духота, затрудняющая дыхание, а то и просто не позволяющая дышать. Порой становится так жарко, словно сквозь свод просачивается палящий зной, но по большей части под лесным пологом царит влажная, обессиливающая, расслабляющая духота.
Почти полная тишина, сравнимая разве что с той, которая охватывает человека в пустынях, господствует под пологом леса днем, однако ночью начинается ужасный концерт, прекращающийся только с первыми проблесками зари.
Гигантские жабы, свистящие, как паровозы, насекомые, орущие кугуары, фыркающие и рычащие ягуары, гривистые волки, мрачно улюлюкающие во все горло, – все их голоса сливаются в один отвратительный гул.
У человека, который с трудом продвигается по этому бесконечному лесу, почти задыхаясь в тяжелом воздухе, нет уверенности, что он сделает хотя бы десяток шагов, не подвергаясь смертельной опасности.
И больше всего пугают ядовитые змеи, нападающие неожиданно из-под сухого дерева или из кучи опавших листьев на бедного прохожего, которому ничего не остается, кроме как лечь под деревом и ожидать смерти, впрочем не медлящей с приходом. Позднее приходят термиты, объедают плоть, оставляя после себя чистый скелет, который великолепно подошел бы музею или анатомической школе.
Но и это еще не все. Под пологом девственного леса караулит еще немало опасностей. Там обитают вампиры, разновидность летучих мышей, величиной с кота; они поджидают путников, смертельно уставших от долгой дороги; как только те заснут, вампиры присасываются к спящим и пьют их кровь. Кроме того, в лесу водятся ужасные пауки-птицееды, не меньше вампиров охочие до крови; они постоянно сидят в засаде на стволах деревьев. И наконец, во влажных и болотистых лесах многие тысячи пиявок выползают из укрытий и немилосердно впиваются в кожу своих жертв.
Таковы удовольствия, которые доставляют девственные леса, будь то в Америке, Африке или Азии.
И, даже зная о том, каким опасностям они могут подвергнуться, трое приятелей, побуждаемые страхом с минуты на минуту встретиться с жестоким маркизом, торопливо продвигались вперед в постоянном окружении сумеречной полутьмы, не позволявшей им вовремя заметить затаившихся в засаде хищников.
Первый переход привел их на вершину сельвы, но там они остановились, признавшись, что не могут дальше ступить ни шагу.
– Сотня штормов Бискайского залива вам в глотку!.. – воскликнул дон Баррехо, вечно сохранявший чудесное настроение. – Кажется, мы немного постарели, дорогой мой Мендоса. Где те переходы, которые мы совершали вместе с графом ди Вентимильей по лесам Сан-Доминго? Вот их действительно можно было назвать маршами, и мы их выдерживали!
– Боясь подставить ноги зубам мастифов, – умерил его пыл баск. – Ты помнишь, как на нас натравливали собак?