двойные верши с крыльями или мормышки перьевые с подскоком? — Дворник и слесарь-референт уже стояли у прилавка третьего отдела и, подталкивая друг друга локтями, хихикали, рассматривая эротическую продукцию. — Нести в студенческое общежитие эти открытки — безнравственно. Деньги на них я вам не дам.
В этот момент внимание сына лейтенанта привлек разговор двух покупателей. Судя по тому, как придирчиво они перебирали образцы выброшенных на прилавок колючих сетей, это были настоящие просоленные рыбаки.
Они говорили о рейсе в северную столицу. Николай тотчас присоединился к ним. Через пять минут он уже знал, что в город идет рыболовецкий сейнер.
Вернувшись к членам товарищества, он сообщил:
— За небольшую мзду капитан соглашается нас взять. Каюту люкс он предложил мне, а вам разрешает провести ночь, дрожа, на палубе. Положите открытки, неужели в них для вас есть что-то новое? Пошли, нельзя отставать от мореходов.
Каюта, которую уступил компаньонам капитан, была не больше кабинки, в которой помещается, управляя своим пешеходоопасным снарядом, водитель троллейбуса.
— Спать будете на полу у моих ног, умываться на палубе, сливая друг другу из ковшика, — предупредил Николай, устраиваясь на застеленной детским байковым одеялом узенькой койке. — Туалет здесь — понятие условное. Суровый морской быт — бегать приходится на корму. Говорят, Александр Македонский поэтому, возвращаясь из Индии, предпочел сухопутный маршрут… Но вернемся к нашим домам. Напрасно я так легко поверил старому музейщику и его фолианту. Два дома… А если их было три или четыре? Есть вещи, которые мог не знать даже «Весь Петербург». Дом ювелира не иголка в стоге сена. В городе должны быть люди, которые знают все о прошлом царской столицы. Уверяю вас, не пройдет и недели, как у меня будет новый адрес.
Перед сном Николай поднялся в ходовую рубку. Капитан, выглядывая из окошечка, называл:
— Варисаари… Рантисаари… Остров Святого Ефимия, бывший Героев десантников.
— Одолел их схимник?
— Одолел.
— Вы, я вижу, тут спец. На озере давно?
— Месяц. Был в Балтийском пароходстве, но там всех штурманов заменили на брокеров, половина пароходов села на камни. Сбежал.
Сын лейтенанта сочувственно наклонил голову.
Сейнер, постукивая дизельком, бежал по оловянному озеру мимо скалистых, в зеленых сосновых шапках, островков. Белая ночь затянула небо конфетной фольгой.
Вода отдавала льдом.
Глава двадцать вторая ВЕЛИКИЙ ГОЛУБОЙ ЭКРАН
Заозерск спутал так удачно сложившиеся было карты. Днем теперь председатель товарищества бегал по музеям и дворянским собраниям, а ночью размышлял и плохо спал. Ему снились руины замка Эльсинор и артист Смоктуновский в автомобильных очках в роли Гамлета.
— Замок, что ни говори, это тоже загородный дом, — объяснял себе этот сон потерпевший неудачу искатель хрустального чуда. — Однако не может быть, чтобы такой жизнелюб, как императорский ювелир, не имел где-нибудь в окрестностях столицы еще один засекреченный от жены домик.
Напрашивались и новые поиски в архиве.
Соратников в свои планы председатель не посвящал.
Николай сидел за рабочим столом, набрасывая кроки очередного похода, когда дверь отворилась и в комнату вошел обвешанный дорожными сумками Вяземский. На поводке поэт держал жалобно повизгивающего розового пса.
Бросив на председательский стол ключи от квартиры, служитель муз торжественно сообщил:
— Еду в Воркуту. Снова позвали, вспомнили меня путейцы. «Полярные магистрали» выбили из правительства копейку, ремонтируют ветку. Получил персональное приглашение. Думали обойтись без музы — фиг! — спохватились перестройщики.
— Поздравляю! — откликнулся председатель. — Снова последний удар молотка? Если будут подарки, привезите и мне костыль.
— Какой там костыль. Теперь все жмоты. Можете рассчитывать только на фотографию.
— Снимитесь в обнимку с оленем. Или лучше сядьте в упряжку. Зачем вы отдаете мне ключи?
— Приезжает опять Букинич. Помните, поэт, выступал со мной? Пусть поживет. Слыхали прогноз? Сегодня плюс тридцать. А я от такой жары в тундру!
Выкрикнув «Чао!», поэт, волоча за собой розовое животное, покинул правление.
Не успел он уйти, как за окном раздались выкрики, похожие на те, с помощью которых возчики когда-то загоняли во дворы лошадей с телегами:
— Заезжай!.. Правее, правее бери!.. Осади чуть-чуть. Но-оо…
Председатель выглянул в окно. За металлическим бортом шпенглеровского дредноута происходило какое-то действо: слышно было, как стреляет мотор и как перебегают с места на место люди.
Накинув пиджак, Николай вышел на улицу. Около шаланды стоял автофургончик с косой красной надписью «Час до полуночи». Из него, как убегающие змеи, тянулись кабели к двум установленным около шаланды светильникам. Между светильниками мыкался человек в кепочке с зеленым козырьком и видеокамерой на плече. Он то отходил от шаланды и задумчиво смотрел на нее, то приседал и начинал подкрадываться, припадая к земле тигром.
— Эй вы, с камерой. Что здесь происходит? — крикнул ему Николай.
Зеленый козырек сделал еще один прыжок.
— Не видите? Клип, — объяснил председателю на бегу один из приехавших. — Клип, клип, говорю я вам по-русски, клип.
День действительно обещал быть не по-северному жарким. Солнце стремительно набирало высоту. Над плоской металлической крышей шаланды качался столб нагретого воздуха. В небе невидимый самолет тянул белый ледяной шнур. Самолет завязал шнур в петлю и пропал.
Взвизгнув тормозами, подкатил алый «Москвич». Из него выпрыгнула в застиранных джинсах и, несмотря на жару, в свитере до колен седая дама, при первом же взгляде на которую председатель вспомнил рассказ проктолога.
— Где шотландцы? — сурово спросила дама.
— Что здесь творится? — начал было Николай, но она, опережая его, уже выкрикнула:
— Помощник!
Один из бегающих около светильников удальцов подскочил к ней.
— Я спрашиваю, где шотландцы?
— Сказали — уже все выехали.
— А береза?
— И береза выехала.
Подойдя к властной даме, в которой нетрудно было угадать телевизионного режиссера, Николай снова попробовал узнать, что собирается делать ее дружина.
— Вы мне мешаете! — оборвала она, и в ту же минуту к дому подкатил еще один автобус. Из него вывалились два молодых негра в пестрых шаманских халатах, с барабанами, сработанными из тыквы. Следом рабочие выволокли кадку с пальмой. Режиссер потемнела лицом.
— Это что, по-вашему, шотландцы? А это береза? По-вашему, в Шотландии растут пальмы?
— Мирлена Тиграновна, — завыл помощник. — Я им письменную заявку дал… Что будем делать?
— Шотландцы уехали в Кавголово, — сообщил негр. — А нам с пальмой приказали ехать сюда.
— Та-аа-ак, — протянула телехиппи. — Конечно, Мирлене Тиграновне можно отказать, Мирлена Тиграновна справиться и так… А что, если фургон из Англии ехал к нам через Африку? — подумав, спросила она, — Это идея!
— А впишется?..
— Впишется… Да, да, пусть будет Африка. Фургон везли морем. Тогда работают и негры, и пальма.
Зеленый козырек почтительно замер.
— Куда прикажете ставить?
— Вот сюда. Значит, так: узнав марку джина, молодые африканцы радуются, хором советуют его пить и пляшут… Куда они все исчезли?
— Сидят с учебниками. У них в институте экзамен.
— Позвать. Будут ходить с барабаном вокруг трейлера. Что это на них надето?
— Свадебная одежда Бенина.
— Хорошо, пусть будет свадьба. А это что за явление? Уберите их из кадра!
К дому, привлеченные необычным зрелищем, спешили, прыгая через кабели и догрызая на ходу куриные ноги, известные как «ножки Буша», технические сотрудники правления.
На третьем этаже, где жили дети умершего в годы «Звезды» и «Ленинграда» театроведа Желваковского, распахнулось окно. Из него выпала мелодия «Down the river bank». Она упала на асфальт и превратилась в клумбу из камней и кактусов. Над клумбой зазмеились острые кривые побеги. Невидимый певец стал хрипло жаловаться на коварство коричневых женщин, живущих на берегах далекой реки. Задребезжало банджо. Побеги превратились в мощные деревья. К певцу присоединилась женщина. Она взяла верхнее «до», и на одном из кактусов распустился причудливый цветок.
— Эй вы, меломаны, мать вашу, — крикнул помощник режиссера. — Мешаете творческому процессу.
Окно захлопнули. Клумба снова превратилась в грязное пятно на асфальте.
— Начали проход! — скомандовала режиссер.
В полной тишине внутри металлического
фургона отчетливо раздался выстрел. Дворник разжал зубы и выронил президентскую ногу.
— Там кто-то сидит, — испуганно пробормотал он. — Я давно хотел сказать вам, Шмидт, что там кто-то сидит. Я слышал шепот. Там кто-то застрелился. Голову кладу, застрелился.
С неприступной телевизионной дамы мигом слетела вся важность.
— Кто застрелился? Зачем ему было стреляться? Почему вы говорите, что там кто-то сидит? — спросила она и отошла на всякий случай от шаланды.
— Застрелился, чтобы не сдаться живым, — объяснил Сэм. — Сидел с грузом наркоты, услышал шум и решил — пришли его брать. Кранты!
Водитель автофургончика на всякий случай завел мотор.
— Я думаю, съемку надо прервать, — сказал помощник режиссера и побледнел — из-под наглухо закрытой и запломбированной двери шаланды показалась тонкая красная струйка.
— Кровь. Смотрите, это же кровь!
Недолго думая, телевизионная бригада набросилась на шаланду, слетели пломбы, был сбит замок, дверь распахнулась, и глазам всех представилась гора ящиков, из которых как ружейные стволы торчали бутылочные горлышки. От нагретого солнцем прицепа несло как от духовки. Автофургончик с красной полосой трусливо рванул с места, описал у дома круг, но задел шаланду, рухнула опора, которая держала голову прицепа, шаланда с громом ударилась об асфальт. Ящики затряслись, пробки вылетели, реки красной и желтой жидкости хлынули на асфальт. Бутылки стреляли то пушечными залпами, то пулеметными очередями, фургон трясся и дымился. Смытая пенной волной, рухнула пальма. Негры с воплем бросились, подбирая свадебные одежды, в стороны. Накрытый винной струей, поплыл оператор. Телевизионная дружина разбежалась.