Моей покорен воле, мне подвластен.
Но я несчастна, слышишь ты – несчастна!
О, как я одинока, Эвриал!
Я знаю – мне завидуют, считая
Что ветреной Алетто так легко
И весело, и счастливо живется,
Но кто узнает, сколько горьких слез
Я проливала средь глубокой ночи,
Очередного гостя проводив!
Теперь мне кажется, что эти годы я
Сожгла впустую, и моя душа
Сгорела, превратившись в горький пепел.
Себя я ненавижу…
Мамуля закрыл лицо пальцами и несколько минут молчал, тяжело дыша. Потом, как ни в чем не бывало, спрыгнул со стола и подошел к Леодану.
– Учись, мальчик, как надо играть, – сказал он.
– Давайте читать пьесу, – предложил Залман, разворачивая на столе свитки папируса.
Леодана усадили между Кирисом и Хрисом-Святошей. Залман начал читку. Леодан, несколько растерянный всем происходящим, сначала слушал Залмана без всякого интереса, но потом пьеса его захватила. Действие драмы происходило в столице Дорийского королевства Алории во времена, предшествующие правлению легендарного короля Гархуса. В междоусобной войне схватились две знатные дорийские семьи, и войну это ничто не могло остановить. Но вот однажды юноша Фаэн полюбил девушку Натиссу из враждебной семьи. Бог любви и радости Пантар сочетал молодых людей тайным браком, но злой Рок был против – и молодые люди погибают, примирив своей смертью два семейства. Актеры слушали, одобрительно кивали головами. Хрис-Святоша время от времени подливал всем вина. Мамуля сидел справа от Леодана, подперев голову рукой, и аккуратно, чтобы не размазать краску на веках, вытирал набегавшие на глаза слезы. Леодан не мог сказать, сколько прошло времени – наверное, очень много. Наконец Залман дочитал последний свиток.
– Вот моя новая пьеса, – добавил он, обращаясь к притихшим актерам.
– Восхитительно! – Мамуля всхлипнул, шумно высморкался прямо на пол. Тощий Святоша молча пожал Залману руку, потом то же самое сделали и Нефер, и Нерикс, и все остальные.
– Спасибо, – говорил растроганный Залман. – Спасибо, братья.
Леодан подумал, что ему из вежливости тоже стоило бы похвалить автора, тем более что пьеса ему действительно понравилась. Но ему помешала тощая угрюмая женщина.
– Садитесь жрать, – рявкнула она, подойдя к столу. – Похлебка давно готова. А я не собираюсь торчать тут с вами всю ночь.
– Нет, сто раз нет! – Мамуля, совсем по-женски подобрав полы своей расшитой хламиды, выскочил на сцену, схватил Леодана за руки, заглянул в глаза. – Я тебе не верю. И зритель не поверит. Ты просто декламируешь текст.
Леодан машинально заглянул в папирус. Он не перепутал ни единого слова, все прочитал так, как записал Залман. И что же он делает не так?
– Китис! – заорал Мамуля. – Китис, разорви тебя демоны, иди сюда!
– Он ушел, Эгон, – отозвался один из актеров, сидевших неподалеку от сцены и занятых починкой бутафорской колонны. – Зал отправил его за жратвой.
– Почему я всегда все узнаю последним? – Мамуля топнул ногой так, что облепившие перила на верхнем ярусе амфитеатра галки тучей взлетели в воздух. – Ладно, обойдемся без него. Представь себе, что я – это Китис. То есть Фаэн. Представил?
– Да. – Леодан снова заглянул в папирус.
– Хорошо. – Мамуля протянул к юноше унизанные браслетами руки, раскрыл ладони в зовущем жесте. – Он стоит под твоим балконом. Он влюблен. Он смотрит тебе в глаза. Прах тебя покрой, куда ты смотришь?
– Прости, я отвлекся. – Леодан смущенно потупил взгляд. – Что я должен делать?
– Жить! Не говорить слова, записанные на этом засратом папирусе, а жить, понял? Начинай!
Леодан кивнул, поднес папирус к глазам, пробежал еще раз надоевшие до тошноты строчки своего монолога.
Кто ты такой? Что делаешь ты здесь?
Зачем меня в сей час ты беспокоишь?
О, боги! Ты… Безумец! Как ты смеешь?
Немедля уходи – когда тебя
Под окнами моими кто увидит,
Не миновать беды…
– Плохо! – Мамуля схватился за голову. – Где страсть? Где страх? Ты любишь этого парня, понимаешь?
– Понимаю.
– А я не слышу! Ты говоришь с ним, как пристав с пьяным бродягой, шатающимся по ночной улице. Где трепет сердца, беспокойство за любимого, который подвергает свою жизнь опасности, пробравшись в сад враждебного семейства? Ты бы видел свое лицо. Каменная физиономия, как у статуи Аквина на площади. А жесты? Они поважнее слов будут. Дай сюда! – Мамуля вырвал у Леодана папирус. – Вот, слушай:
Еще лицо не видела твое,
Но поняла, что это ты, несчастный,
Пришел сюда, чтоб мой покой нарушить,
Заставить сердце леденеть от страха.
Неужто не поймешь – тебя убьют,
Коль здесь застанут, под моим балконом?
– Проклятие, Зал умудрился в слове «балконом» сделать две ошибки!
– Что? – не понял Леодан.
– Да так, ничего… Что скажешь?
Леодан пожал плечами. Сказать было нечего – Мамуля действительно мастерски проиграл прочитанный им маленький фрагмент. Голос актера звучал взволнованно, протяжно, с мольбой и страхом, лицо отражало все чувства, а движения руки, которую Мамуля то прикладывал к груди, то протягивал вперед в отстраняющем жесте, будто иллюстрировали слова роли.
– Вот что значит талант актера, – заявил Мамуля, промокнув лоб кружевным платком. – Смотри и учись.
– Мне обязательно жестикулировать? – спросил Леодан.
– Обязательно. Среди зрителей непременно найдутся три-четыре глухих пентюха, которые ничегошеньки не услышат из твоего щенячьего мяуканья на сцене. Ты должен продублировать свои слова жестами специально для всяких тугоухих ублюдков. Я уж не говорю о ценителях, которых в зале будет полно. И все они потом будут называть тебя бездарем, разбирая по косточкам твою дерьмовую игру. Приятно будет это слышать?
– Я не хочу играть. – Леодан развернулся и начал спускаться со сцены. Мамуля пару секунд в остолбенении смотрел юноше вслед, потом кинулся за ним, схватил за руку.
– Не смей меня трогать! – Леодан ударил актера по руке. – Катитесь к демонам с вашим театром. Не больно и хотелось.
– Постой, милый, не сердись. – Мамуля всплеснул руками. – Прости, если я тебя обидел. Ты талантливый, очень талантливый. Но актерское ремесло очень и очень непростое. Надо учиться. Я ведь в юности тоже учился. Мой импресарио меня палкой бил, если я путал слова роли. Так бил, что мой задний фасад стал в конце концов смахивать на задницу павиана. Я неделями на животе спал. Зато потом я не раз вспоминал его и его палку добрым словом, потому что они научили меня работать. Веришь?
– Верю. Но играть не хочу. Я ухожу.
– Тебя что-то гнетет, олененочек. Ты сегодня сам не свой. Что-то случилось?
– Ничего. Солнце уже садится. Мне надо в порт.
– Ах, понятно! – Мамуля рассмеялся мелким манерным смехом. – Тоскуешь по госпоже? Или по господину?
– Не твое дело. – Леодан почувствовал, что начинает злиться на Мамулю по-настоящему.
– Ты влюблен, верно?
– И это не твое дело. Оставь меня в покое.
– Как хочешь. – Мамуля сделал примирительный жест ладонями. – Но я ничего не решаю, тебя Зал приглашал. Вот ему все и скажешь. Он очень обрадуется. Я прям-таки вижу его сияющее от радости лицо! До премьеры пьесы осталось два дня, а исполнитель главной роли сматывает удочки. Очень по-дружески.
– Ты же сам видишь, что у меня нет таланта, – сказал Леодан, пытаясь смягчить ситуацию. – Почему бы тебе самому не сыграть эту роль?
– Почему? – Мамуля упер руку в бок. – Ах да, почему? Зритель придет смотреть на молодую красавицу – то есть на тебя. Зал уже по всей Фанаре раззвонил, что у него появился новый великолепный лицедей. А вместо новенького свеженького и миленького красавчика, юного и грациозного, выползу я – старый, толстый, страдающий отдышкой, с физиономией старого гиппопотама и походкой, как у пьяного матроса на берегу. Выпрусь на сцену, чтобы сыграть юную красавицу. Ха! Славное будет зрелище, клянусь маской Пантара! Ты не можешь уйти, миленький. Даже твои мысли тебя не извиняют.
– Какие мысли? При чем тут мои мысли?
– Притом. Я знаю, о чем ты думаешь. – Мамуля сложил накрашенные губы бантиком, смачно почмокал ими. – Ты ведь из-за ревности бесишься. Ты любишь этого парня – как его бишь там, Вислав? И я тебя понимаю: ооочень привлекательный мужчина!
– Что ты несешь? – Леодан почти с суеверным ужасом уставился на актера. – Ты не смеешь так говорить!
– Но я ведь правду сказал. Ты думаешь, что Вислав влюблен в твою хозяйку, не отрицай. Ведь думаешь, так? И тебя это о-очень огорчает. Очень-очень. Боишься, что они бросили тебя, забыли и ты больше не увидишь его.
– Заткнись!
– О, зачем же так грубо! – Мамуля подмигнул юноше. – Уж я-то знаю, что такое любовь. Это, можно сказать, моя стихия. И ты ошибаешься. Твоя госпожа не любит Вислава. Она никого не любит.
– Откуда ты можешь это знать, ты, старый…
– Тссс! – Мамуля приложил к губам палец, подхватил Леодана под локоть и отвел в сторону, в глубь сцены. – Я знаю. Чувствую. Я видел твою госпожу. Уж поверь мне, она никогда не полюбит ни одного мужчину. И твой сердечный друг ей совсем не нужен.
– Каста любит мужчин. На сабейском корабле она спала с их капитаном.
– Ну и что? Зов плоти – это одно, а любовь – совсем другое, мальчик. Любовь – это единение душ. Душа твоей хозяйки выжжена ее прошлым. Она совсем не та, за кого ты ее принимаешь. Она берет мужчин тогда, когда ее тело требует плотского сближения. Выбирает самцов, сильных, глупых и самоуверенных – таких, которыми может вертеть, как захочет. Вислав совсем другой человек. Каста видит это и потому никогда не отдастся Виславу, даже если твой возлюбленный останется последним мужчиной на этом свете.
– Я не могу понять, почему ты говоришь это с такой уверенностью.
– Потому что я… ясновидящий. Все актеры немного чокнутые и немного пророки. Мы так часто играем вымышленных людей, что для нас в сердцах людей настоящих не остается тайн. Мы можем манипулировать людьми как захотим. Заставляем их плакать, смеяться, сердиться, переживать, радоваться. И читаем то, что скрыто в их глазах. Я видел Касту в таверне в тот вечер, когда вы прибыли в Фанару. Мне не понадобилось много времени, чтобы увидеть ее душу. И я заметил, какими глазами ты смотрел на Вислава. Как ловил каждое его слово. Когда успел втюриться, дружочек?