А потом Морил попытался понять, что он унаследовал от Кленнена. Одни только боги знают, что за странная кровь текла в жилах менестрелей. Они все умели петь и играть. Они видели больше, чем другие люди, а некоторых из них посещали видения. Но Морил знал, что от самого Кленнена он получил свободолюбие и тягу к Северу. Остальное было наследием всех странствующих музыкантов.
Самое загадочное, как по-разному Север и Юг переплелись в них троих: Брид, Дагнере и Мориле. У Брид была резкость Линайны, отчасти ее ловкость, и она унаследовала любовь Кленнена к игре на публике, но не его таланты (хотя сама считала иначе). Дагнеру досталось от отца куда больше дарования, но сдержанностью он пошел в мать и даже превзошел ее в этом. На самом деле, именно унаследованная от матери верность долгу заставила Дагнера двинуться на Север продолжать дело отца, хотя он понимал, что вряд ли справится. И никто из них не унаследовал размаха Кленнена. Но ни Брид, ни Дагнеру отец не говорил, что они состоят из двух половинок…
Морил обнаружил, что зашел в тупик. Нет, так ему до силы квиддеры не добраться, надо попробовать иначе. В этом их единственная надежда. Только что прибыл уже третий отряд рекрутов. Долина наполнялась солдатами, а на Севере ничего не знали. И граф Ханнартский не решится действовать из-за того, что его сын в плену. Кроме того, Морил понимал, что Киалан не может быть в безопасности рядом с Толианом. Граф несколько раз проходил мимо, и взгляды, которые он бросал на обвисшее тело Киалана, ясно говорили: Толиан предпочел бы, чтобы пленник оставался в сознании и корчился от боли.
Морил подумал о самой квиддере. Хотя Осфамерон мог воздействовать ею на что угодно, Морил, похоже, был способен влиять только на людей. В чем-то это было правильно, соответствовало законам музыки. Ты играешь, люди слушают, и музыка на них действует. Тогда что именно нужно вложить в исполнение, чтобы призвать силу?
Морил не знал. Он только смутно догадывался, что именно сделал, лишив Киалана чувств. «Ладно, – подумал он. – Чего же не делал мой отец, раз смог воспользоваться этой силой всего один раз?» И он стал думать о Кленнене, каким он его знал изо дня в день: большом, жизнерадостном, разговорчивом… И как он надоел Киалану, трижды пересказывая одну и ту же историю. Морил стал размышлять о том, как отец был Вестником: водил всех за нос, действуя на самом виду, и наслаждался своей хитростью. Киалан вон совершенно уверен в том, что Кленнену нравилась эта игра. А потом Морил подумал о том, как часто Кленнен говорил: «Запомни это», словно надеялся, что один из них когда-нибудь запишет все его высказывания. Может быть, Брид это и сделает, решил Морил, едва заметно улыбнувшись. А потом он вспомнил одно высказывание Кленнена – в тот день, когда они встретили Киалана. Кленнен сказал, что наряды для выступлений – как жизнь: «Что внутри – никто не знает, важно лишь то, как мы выглядим и что за представление показываем». Позже Кленнен попросил Дагнера повторить эти слова, и Дагнер ошибся, сказав: «Что-то насчет того, что жизнь – это всего лишь представление».
И тут Морил подумал, что дело именно в этом. Кленнен был одним сплошным представлением. Многослойным представлением. Он был лучшим менестрелем Дейлмарка и пользовался этим, чтобы играть роль Вестника, и он был Вестником, потому что пользовался своей искренней любовью к свободе, чтобы играть роль странствующего менестреля. Туда и обратно, снаружи и внутри Кленнен давал представление – даже для своей собственной семьи. Вся его жизнь говорила: «Посмотрите на меня!» Он понимал, что он – актер, и использовал это понимание, как Брид в Нитдейле использовала свое настоящее горе, чтобы представление получилось лучше. Но Кленнен не мог пользоваться квиддерой. Она отказывалась говорить: «Посмотрите на меня!» Она действовала не так.
Но если не говорить: «Посмотрите на меня!» – то что следует говорить? Морил почувствовал, что движется по верному пути, и воспрянул духом. Он стал думать о Дагнере. Киалан назвал игру Дагнера «совсем другим представлением». Морил почувствовал к Киалану теплую благодарность. Киалан обратил его внимание на важные вещи. И уже только за это его следовало спасти и вернуть на добросердечный, самоуверенный, прямолинейный Север, его родной дом.
Но Дагнер… Дагнер был стеснительный. Он никогда не говорил: «Посмотрите на меня!» – потому что смущался, когда люди на него смотрели. Вместо этого он немного приоткрывал людям свои мысли – через песни. «Смотрите, – словно говорил он. – Извините. Вот что я думаю. Надеюсь, вам это понравится». И людям это нравилось. Не так, как им нравился Кленнен, а так, словно им сказали нечто новое.
Морил понимал, что не способен – по крайней мере пока – создать нечто новое, как не способен использовать свои подлинные чувства на благо представления, как Брид. Тогда оставались старинные песни – специальность Морила. Это ему поможет? Да, поможет – опять-таки благодаря Киалану. Только этим утром Киалан спел ту песню Адона…
А может быть, она была написана именно об этой квиддере? «Безграничная истина! – подумал Морил с нарастающим ликованием. – Не привязанная к месту, изменяющая пространство. Такова квиддера, когда призывают ее силу».
Значит, он все понял. Ты играешь. Но ты не говоришь при этом: «Посмотрите на меня!» Нельзя говорить и как Дагнер: «Вот что я думаю». Если бы скромная манера Дагнера была правильной, Кленнен бы отдал квиддеру ему. Нет. Надо стоять во весь рост и говорить открыто. «Это истина, – должен говорить ты. – ЭТО ИСТИНА. И хотя, может быть, я не очень хорошо ее передаю, она все равно остается истиной». Вот так. Как бы невероятно трудно это ни было…
Морил немного поморгал, собираясь с духом. Четвертый отряд рекрутов брел по долине, а Толиан снова шагал к пленникам. С ним шли те самые дружинники, которые были при нем у озера. И у всех был такой же неприятно-решительный вид. Когда они дошли до Киалана, Толиан пнул его носком сапога. Киалан безвольно дернулся.
– Приведите его в себя, – приказал он. – Он должен написать письмо.
А потом он посмотрел на Брид и Морила, и глаза у него были как у совы, попавшей ночью в полосу яркого света. Они поняли, что он не собирается отправлять их обратно в Маркинд.
– Морил, – смиренно спросила Брид, – ты не мог бы что-нибудь сделать?
Морил с трудом встал на ноги, следя за тем, чтобы не ударить квиддеру.
– Попытаюсь, – ответил он и заиграл.
Морил начал с короткой последовательности аккордов, которые повторялись снова и снова. Сперва он продвигался медленно, нащупывая мысль, на которую откликнулась бы квиддера. Он очень боялся, что Толиан разгадает его замысел и помешает ему, но, хотя окружавшие Киалана дружинники раздраженно посмотрели на мальчика, они явно не почувствовали опасности.
«Вы не все плохие, – говорил он им через квиддеру. – Некоторые из вас просто боятся. И вы поступаете неправильно».
Морил повторял это снова и снова, и, к его великому облегчению, квиддера начала тихо гудеть у него в руках. Он все понял правильно. Он чувствовал, как в инструменте собирается сила и потом, гудя, летит к Толиану и его людям по всей долине, заворачивает за ее изгиб и скрывается из виду. Движения всех, кого он мог видеть, стали замедленными и немного бестолковыми, а Толиан зевнул. Морил продолжал наигрывать. Он возрадовался бы, если бы не знал, что скоро ему придется тронуть басовую струну, а его это пугало. Если ее сила и на этот раз начнет разъедать ему разум, то их план потерпит крах. Он осторожно тронул басовую струну. «Спать! – пропела она с тяжелой сладостью, обращаясь ко всей долине, идя по дорожке, проложенной им. – Спать!» Голова Толиана медленно повернулась, и он посмотрел на Морила с туманным недоумением. Сам Морил совершенно не чувствовал сонливости. Он понял, что все в порядке. В прошлый раз сила захватила его просто потому, что он думал только: «Нет, нет, нет!» – не вкладывая в это больше ничего.
А теперь он говорил: «Спите все вокруг».
Похоже, Толиан начал догадываться о том, что делает Морил. Он медленно направился к мальчику, пошатываясь, словно от страшной усталости.
– Разбейте эту проклятую штуку! – сказал он.
Язык у него заплетался, но он изо всех сил сопротивлялся силе квиддеры.
Морил поспешно перешел на настоящую мелодию – на колыбельную:
Вернись в те дни,
Когда чувства дремали.
Когда «спи-усни»
Тебе напевали.
Если бы Морил задумался над тем, что делает, то понял бы, что на самом деле создает нечто новое. Но он этого не заметил, потому что хотел только одного – усыпить Толиана. Колыбельная была словно порыв силы. Она заставила Толиана застыть на месте. Граф понимал, что происходит, но не мог ничего поделать. Морил сыграл эту мелодию еще раз, уже громче, наслаждаясь тем, что приковал Толиана к месту. А мелодия унеслась дальше, в долину.
Толиан потер глаза и попытался справиться с собой. У него за спиной солдаты, окружавшие Киалана, принялись зевать, а топот ног и ругань в долине стихли. Воздух прояснился, дав песне действовать во всю силу, и Морил снова повторил ее им. «Спите!» – неслось по долине медленными волнами, которые захлестывали Толиана и разбегались дальше. У Толиана опустились веки, подогнулись колени – и он упал ничком на истоптанную землю, уронив голову на руки. Там он в последний раз упрямо дернулся – и заснул. После него по всей долине начали падать. Лошади застывали неподвижно, а солдаты валились с ног и погружались в сон. Рядом с Морилом Брид прилегла на бочок и заснула, свернувшись в клубок. Это было неприятно, но Морил не видел возможности оградить ее от действия песни. Он продолжал играть, посылая свою баюкающую песню в долину – волна за волной, пока сам воздух не загустел так, что мальчику стало казаться, будто он видит, как музыка висит над землей и тихо пульсирует. Накрытые ею люди крепко спали.
Наконец Морил немного неуверенно оставил квиддеру тихо гудеть, надеясь, что так можно будет продлить действие силы, и двинулся сквозь тяжелый, безмолвный воздух к Киалану. Тот по-прежнему был связан. Люди Толиана не успели его освободить, хоть и собирались. Морил прошел назад сквозь напоенное силой молчание и достал нож из сапожка Брид.