– Кажется, могу, – пробормотал Перси.
Хейзел не могла понять, что это значит, но Перси действительно напоминал ей Джейсона, хотя внешне они были совсем не похожи. От обоих исходило ощущение огромной внутренней силы, к которой примешивалась толика грусти. Словно им была известна собственная судьба и они твердо знали, что рано или поздно встретятся с монстром, победить которого не сумеют.
Хейзел понимала, каково это. Она смотрела на опускающееся в океан солнце, зная, что жить ей осталось неделю. Завершится их поиск успехом или нет – ее путешествие закончится к Пиру Фортуны.
Она вспомнила свою первую смерть и шесть месяцев до нее, проведенных на Аляске, их дом в Сьюарде и как каждый вечер она выходила на шлюпке в Воскресенский залив и плыла на тот проклятый остров…
Слишком поздно Хейзел осознала свою ошибку. Перед глазами потемнело, и она провалилась в прошлое.
Их съемный дом у залива представлял собой стоящую на сваях лачугу из обшивочных досок. Когда мимо проезжал поезд из Анкориджа, мебель сотрясалась и картины стучали о стены. По ночам Хейзел засыпала под плеск ледяной воды о камни под полом. Под порывами ветра вся конструкция скрипела и стонала.
У них была всего одна комната, и здесь же теснились плита и холодильник. Один угол был занавешен шторой: там лежал матрас Хейзел и стоял сундук с ее вещами. Она обклеила стены своими рисунками и старыми фотографиями Нового Орлеана, но от них тоска по дому стала еще острее.
Мама редко бывала дома. Больше никто не называл ее Королевой Мари. Она была просто Мари и целыми днями готовила и убирала на Третьей авеню для рыбаков, железнодорожных рабочих и редких экипажей военных моряков.
Но с наступлением ночи Мари Левеск преображалась. Ее подчинял себе Голос, который командовал Хейзел, заставляя ее работать над их ужасным проектом.
Зимой приходилось хуже всего. Из-за бесконечной ночи Голос задерживался надолго, а холод был таким пронизывающим, что Хейзел боялась, что больше никогда не согреется.
С наступлением лета она никак не могла насытиться солнцем. Каждый день каникул Хейзел старалась возвращаться как можно позже, но гулять в городе не решалась. Здесь все друг друга знали. Дети распускали о ней слухи, что она дочь ведьмы, живущей в старой лачуге у пристани. Если она подходила к ним слишком близко, они начинали обзываться или бросались в нее бутылками и камнями. Взрослые вели себя ненамного лучше.
Конечно, Хейзел могла испортить им жизнь. Могла дать им брильянтов, жемчуга или золота. На Аляске добыть золото ничего не стоило. В здешних холмах его было так много, что Хейзел могла похоронить под ним весь город и даже не вспотеть. Но хоть местные и чурались ее, она не могла всерьез их возненавидеть – ведь винить их было сложно.
Целыми днями она бродила по холмам в сопровождении своих неизменных спутников – воронов. Они каркали с деревьев и ждали, когда у ее ног появится очередная блестяшка. На них, по всей видимости, проклятие не распространялось. Она видела бурых медведей, но те держались на расстоянии. Когда Хейзел хотелось пить, она находила водопад, питаемый растаявшим снегом, и долго глотала холодную прозрачную воду, пока в горле не начинало першить. Она взбиралась так высоко, как только могла, и подставляла лицо теплым лучам солнца.
Не самый ужасный способ провести время – но в конце концов ей всегда приходилось идти домой.
Иногда она думала об отце – о том странном бледном мужчине в серебристо-черном костюме. Хейзел мечтала, чтобы он вернулся и защитил ее от матери, может, изгнал бы этот жуткий Голос. Если он бог, наверняка же ему это по силам?
Она смотрела на воронов и представляла, что это он их прислал. Их глаза были такими же черными и безумными, как у него. Может быть, они рассказывали ему обо всем, что она делала?
Но Плутон предупреждал мать об Аляске – что эта земля за пределами власти богов. Здесь он не мог их защитить. Даже если он и наблюдал за Хейзел, то не давал о себе знать. Она часто думала, что отец – лишь плод ее воображения. Ее прошлая жизнь казалась такой же далекой, как передачи, которые она слушала по радио, или выступления президента Рузвельта о войне. Местные периодически обсуждали японцев и сражения на далеких островах – но все это происходило как в другом мире… и не шло ни в какое сравнение с тем ужасом, который переживала Хейзел.
Как-то раз в середине лета она задержалась дольше обычного, отвлекшись на погоню за конем.
Услышав позади хруст, она обернулась и увидела великолепного песочно-серой масти жеребца с черной гривой – совсем как тот, на котором она каталась в свой последний день в Новом Орлеане, когда Сэмми взял ее с собой в конюшню. Хотя, конечно, это не могла быть та же самая лошадь. Конь, что-то подобрав с тропинки, захрустел, и на секунду Хейзел пришла в голову совершенно безумная мысль, что жеребец жует золотой самородок – где бы она ни прошла, за ней всегда тянулся след из них.
– Привет, дружок, – сказала она.
Жеребец посмотрел на нее с осторожностью.
Хейзел решила, что он наверняка кому-то принадлежит. Конь выглядел таким ухоженным, шкура лоснилась – он просто не мог быть диким. Если бы ей только удалось подойти ближе… И что тогда? Она разыщет его хозяина? Вернет его?
«Нет, – подумала она. – Я просто хочу снова прокатиться».
Она подошла на десять футов, и конь сорвался с места. Остаток дня она провела в попытках его поймать – всякий раз, стоило ей подкрасться к нему, жеребец, словно издеваясь, уносился прочь.
Хейзел потеряла счет времени, что неудивительно, так как летом солнце долго не заходит. Наконец она остановилась у реки попить и, взглянув на небо, прикинула, что сейчас часа три дня. Затем из долины внизу донесся свист поезда – это мог быть только вечерний состав в Анкоридж, а значит, на часах уже десять.
Она бросила сердитый взгляд на жеребца, беззаботно пасущегося на противоположном берегу:
– Хочешь, чтобы у меня были проблемы?
Конь заржал. А затем… Хейзел была уверена, что ей почудилось. Конь умчался с такой скоростью, что глаз едва мог за ним уследить, быстрее молнии, превратившись в расплывчатое песочно-черное пятно. Хейзел не понимала, как такое возможно – но он просто исчез.
Она уставилась на то место, где конь только что стоял. От земли поднимался усик пара.
По холмам снова разнесся свист поезда, и Хейзел, внезапно осознав, что ей грозят страшные неприятности, побежала домой.
Мамы там не оказалось. На секунду Хейзел обрадовалась. Может, ей пришлось задержаться на работе. Может, сегодня им не придется никуда плыть.
А потом она заметила разгром. Штора сорвана. Сундук стоит нараспашку, вся ее немногочисленная одежда валяется на полу. Матрас словно изодран львом. Но хуже всего – ее альбом для рисования был порван в клочья, а цветные карандаши сломаны. Подарок Плутона, единственная радость Хейзел, был уничтожен. На стене висела записка – красные буквы на последнем уцелевшем альбомном листе. Почерк был не мамин. «Несносная девчонка! Я жду на острове. Не подведи меня». Хейзел в отчаянии всхлипнула. Ей хотелось проигнорировать приказ и убежать – но куда? И она не могла оставить маму в плену у Голоса. Он обещал, что они почти закончили. Если Хейзел продолжит ему помогать, он освободит маму. Хейзел не доверяла Голосу – но разве у нее был выбор?
Она села в шлюпку – этот маленький скиф ее мама купила за пару золотых самородков у рыбака, который на следующий день трагически погиб, запутавшись в сетях. У них была только одна лодка, но мать при случае добиралась до острова без какой-либо помощи. Хейзел быстро привыкла не задавать вопросов на этот счет.
Даже в середине лета на поверхности Воскресенского залива покачивались льдины. К лодке подплывали тюлени и с надеждой смотрели на Хейзел, вынюхивая остатки рыбы. На середине залива из воды показалась блестящая спина кита.
Ее желудок, как всегда, скрутило. Когда тошнота стала нестерпимой, она отложила весла и перевесилась через край шлюпки. Солнце наконец начало опускаться за горы, окрасив небо в кроваво-красный.
Хейзел гребла к входу в залив. Через несколько минут она развернула шлюпку и увидела, как прямо перед ней из тумана материализовался остров – акр сосен, валунов и снега с берегом из черного песка.
Если у острова было название, она его не знала. Однажды Хейзел, не подумав, спросила у горожан, но те уставились на нее как на сумасшедшую.
– Нет там никаких островов, – сказал старый рыбак, – иначе я б тысячу раз влепился в него на своей лодке.
До берега оставалось около пятидесяти ярдов, когда на край шлюпки сел ворон. У него был большой, как у орла, клюв – черный, блестящий и заостренный, словно нож из обсидиана. Глаза светились разумом, и Хейзел почти не удивилась, когда он прокаркал:
– Сегодня. Последняя ночь.
Хейзел подняла из воды весла и задумалась, что это было – предупреждение, совет или обещание?
– Тебя прислал мой отец? – спросила она.
Ворон наклонил голову набок:
– Последняя ночь. Сегодня. – Он клюнул нос шлюпки и полетел к острову.
«Последняя ночь, – мысленно повторила Хейзел, решив воспринять это как обещание. – Что бы она мне ни сказала, я сделаю так, чтобы эта ночь стала последней».
Это придало ей сил снова взяться за весла. Хрустнув замерзшим черным илом, лодка скользнула на берег.
За последние месяцы Хейзел с мамой успели протоптать тропу от берега в лес. Она пошла вглубь острова, стараясь не сходить с тропы. Здешний лес был полон опасностей, как естественного происхождения, так и магического. В кустах шуршали медведи. Между деревьями порхали светящиеся белые духи, смутно напоминающие людей. Хейзел не знала, кем они были, но они, несомненно, наблюдали за ней в надежде, что она собьется с пути и угодит прямо им в когти.
В центре острова два огромных черных валуна отмечали вход в туннель. Хейзел зашла в пещеру, которую она называла Сердцем Земли.
После переезда на Аляску Хейзел не знала другого по-настоящему теплого места. Здесь пахло свежевспаханной землей, сладковатое влажное тепло навевало сонливость, но Хейзел не поддавалась: она ясно представляла себе, как ее спящее тело погрузится в земляной пол пещеры и превратится в перегной.