з какой-нибудь час убраться в подземную яму, прочь от глаз человеческих. Никто не знает, что может с ним случаться на тропе войны…
Треск хвороста и шелест листьев прервали этот разговор, и Зверобой догадался о приближении своих врагов. Они сходились на площадку, посреди которой стоял беззащитный пленник, окруженный теперь со всех сторон вооруженными воинами, женщинами и детьми. Мысль о побеге была решительно невыполнима, и Зверобой уже не думал бежать после первой своей бесполезной попытки. Вооружившись всею твердостью духа, он приготовился выдержать предстоявшую пытку с невозмутимым спокойствием.
Райвенук первый занял свое место в этом кругу. Его обступили другие старшие воины, но уже никто после смерти Барса не осмеливался оспаривать у него власть.
Управляя почти единолично целым племенем, Райвенук был, однако, снисходителен к слабостям других и во всех возможных случаях оказывал пощаду. На этот раз, решая судьбу пленника, он также готов был быть снисходительным, но не знал сам, как за это взяться. Сумаха выходила из себя не столько из-за смерти мужа и брата, сколько из-за непредвиденного отказа от ее руки, и не могла простить человеку, дерзко и нагло оскорбившему ее женскую гордость. Кроме того, племя не могло забыть понесенных потерь, и даже сам Райвенук при всей своей власти чувствовал себя бессильным сделать что-нибудь для несчастного пленника.
Когда все заняли свои места, воцарилось важное, торжественное и вместе с тем грозное молчание. Зверобой увидел, что женщины и дети готовили заостренные колышки из сосновых корней, очевидно, с тою целью, чтобы зажечь их и вонзить в его тело. Двое или трое молодых гуронов держали в руках веревки, чтобы связать его по первому приказанию. Дым от костра, зажженного в некотором расстоянии, указывал, что там готовились для него горящие головни. Некоторые воины пробовали острия своих томагавков, другие пробовали свои ножи, и все вообще обнаруживали величайшее нетерпение скорее начать кровавую потеху.
– Убийца Оленей! – начал Райвенук спокойным и вместе величественным тоном. – Наступила наконец пора, когда народ мой должен узнать, что ему делать. Нет более солнца над нашими головами. Утомленное напрасным ожиданием гуронов, оно начало спускаться к соснам за эту гору и быстро идет в страну наших отцов с известием, что у детей их опустели вигвамы и что они должны немедленно оказать им покровительство и защиту. Есть у волков свои логовища и у медведей свои берлоги. Ирокезы не беднее волков и медведей, есть у них свои деревни, вигвамы, свои поля, засеянные хлебом, и все это оберегается теперь лишь добрыми духами, уже начинающими тяготиться продолжительным караулом. Пора народу моему возвратиться в свои жилища и приняться за свои обычные дела. Веселье и радость охватят все селенье, когда еще вдали распространится крик наш. Но это будет крик уныния, и общая печаль последует за ним. Есть у нас волосы только с одного черепа и нет других волос: вот что будет причиною нашей печали. Канадский Бобр оскальпирован, и тело его брошено рыбам. Зверобой должен решить, откуда нам взять еще один головной убор. Опустели у нас два вигвама, и при каждом должен быть скальп, живой или мертвый.
– Мертвый, не иначе как мертвый, – отвечал Зверобой твердым и решительным голосом. – Думаю, что час мой настал и чему быть, того не миновать. Если на вашем совете решено замучить меня в пытках, постараюсь перенести их без стонов и без жалоб, если только слабая природа не соберет насильственной дани с моих страданий.
– Бледнолицая собака начинает поджимать свой хвост между ногами! – закричал молодой гурон, прозванный французами Красным Вороном за свою болтливость. – Вы думаете, он воин? Ничуть не бывало! Он убил нашего Волка, отворотив свою голову назад, чтобы не видеть дыма из собственного ружья. Смотрите: он уже хрюкает, как боров, и, когда женщины гуронов начнут его мучить, он запищит, как котенок от дикой кошки. Да он и сам, видите ли, делаварская баба в шкуре англичанина!
– Ты можешь говорить все, что тебе угодно, молодой человек, – возразил Зверобой с тем же спокойным видом, – от твоих слов не будет мне ни лучше, ни хуже. Неразумная болтовня рассердит, конечно, слабую женщину, но не раздует горящего костра, так же как и не наострит притупленных ножей.
В эту минуту Райвенук своим вмешательством остановил Красного Ворона и приказал связать пленника. Хитрый вождь понимал, что пленник, и не будучи связанным, вытерпит всякую муку, но отдал этот приказ единственно затем, чтобы постепенно ослабить его твердость. Зверобой не сопротивлялся. Однако, сверх ожидания, его стянули так, что он не чувствовал почти никакой боли от этих пут. Это было следствием тайных распоряжений вождя, который еще не переставал надеяться, что пленник во избежание тяжких мучений согласится наконец жениться на Сумахе. Связанный по рукам и ногам и не имея возможности повернуться, Зверобой был отнесен к молодому дереву и привязан так, чтоб ему нельзя было упасть. Руки его соединили с ногами длинной веревкой и веревкою же обхватили середину его тела таким образом, что он совсем прильнул к древесному стволу. Затем сорвали с его головы охотничью шапку и оставили в этом положении, совершенно готовым к предстоявшей пытке.
Но, не доходя до последней крайности, Райвенук желал еще раз подвергнуть испытанию стойкость своего пленника новой попыткой пойти на мировую. Для этого было только одно средство – заставить вдову Волка отказаться от законного мщения, на которое она имела полное право. Поэтому он велел ей подойти к кружку старшин и позаботиться о собственных интересах. Все индианки в молодости обычно красивы и скромны. Их голос исполнен музыкальной мелодии, и на губах у них беспрестанная улыбка. Но при упорной и тяжелой работе все это, естественно, исчезает гораздо раньше того возраста, которого уже достигла Сумаха. Их голос становится грубым и дряблым, а если вдобавок они раздражены, оглушительный их крик, чудовищно визгливый, способен произвести самое неприятное впечатление на непривычные уши. Впрочем, Сумаха еще не совсем была лишена своей природной привлекательности и еще недавно слыла красавицей, кем считала себя и теперь, не подозревая тех перемен, которые произвели в ней время и труд. Некоторые женщины, по тайному наставлению Райвенука, старались ее уверить, что еще не исчезла для нее надежда образумить молодого пленника и уговорить его на женитьбу. Все это было следствием того, что гуронский вождь желал во что бы то ни стало приобрести для своего племени такого человека, который слыл первым, неподражаемым охотником во всей той местности. К тому же нужно было непременно приискать мужа для сварливой женщины, которая иначе была способна не дать покоя всему племени ирокезов.
Следуя данным ей советам, Сумаха вошла в круг старшин требовать правосудия для себя и пленника, прежде чем гуроны приступят к решительным мерам. Она желала завербовать в мужья молодого охотника с таким же усердием, с каким европейская девушка мечтает выйти за богача. Ее требование, само собою разумеется, было уважено, и Сумаха, захватив с собою двух ребятишек, приблизилась к привязанному пленнику.
– Вот я перед тобою, бледнолицый, – сказала она, – и ты должен знать, зачем я перед тобою. Я нашла тебя, но нигде не могу найти ни Волка, ни Барса. Искала их на озере, в лесу и даже в облаках, и я не знаю, куда они девались.
– Никто не знает этого, Сумаха, – отвечал Зверобой. – Два ирокезских воина, без сомнения, отправились в страну духов. Жена и сестра храбрых воинов должна быть всегда готова к этому.
– За что же ты убил этих храбрых воинов, белый человек? Что они тебе сделали? Это были лучшие охотники и самые неустрашимые молодые воины во всем племени гуронов. Они должны были в глубокой старости повалиться, как вековые деревья, под собственною тяжестью.
– Это уж чересчур, Сумаха, – возразил любивший правду Зверобой. – Ври, да не слишком завирайся. Напрасно назвала ты их молодыми людьми: это так же несправедливо, как и то, что сама ты молодая женщина. Я не потерпел от них никакого зла, это правда, но оба они пали от моей руки за явное покушение на мою жизнь. Я их убил, чтоб не быть убитым самому. Это в порядке вещей, и таков закон природы.
– Твоя правда, белый! У Сумахи один язык, и она не умеет на различные манеры рассказывать одну и ту же историю. Бледнолицый убил краснокожих единственно потому, чтоб не быть убитым самому. Гуроны справедливы и забудут смерть своих братьев. Вожди зажмурят глаза и будут смотреть на это сквозь пальцы. Молодые воины поверят, что Волк и Барс отправились на охоту в отдаленные леса, а Сумаха возьмет под руку своих деток, войдет в вигвам белого человека и скажет ему: «Посмотри, ведь это твои дети и вместе мои. Корми нас, и мы будем жить у тебя и с тобою!»
– Этих условий выполнить нельзя, Сумаха! Сожалею о твоей потере и понимаю всю ее важность, но не могу и не хочу принять твоих условий. Доставлять тебе дичину, пожалуй, я не прочь, если бы мы жили недалеко друг от друга. Но, если говорить откровенно, я не имею никакой охоты сделаться твоим мужем и называть себя отцом твоих детей.
– Посмотри на этого мальчика, жестокий бледнолицый! Кто без отца научит его убивать оленей и скальпировать врагов? Посмотри на эту девочку, кто захочет взять ее из вигвама, где нет хозяина? Есть у меня еще дети в нашей канадской деревне, и Убийца Оленей не пожалуется никогда, что некому есть его дичь.
– Раз навсегда скажу тебе, краснокожая женщина, что все твои убеждения не имеют никакого значения в моих глазах, – отвечал твердо Зверобой, которого ничуть не привлекала нарисованная картина голодных птенцов с устами, открытыми для его дичины. – Ирокезское племя и твои родственники должны принять на себя продовольствие твоих сирот и избавить их от всякой нужды. Нет у меня детей, и я не имею никакой охоты жениться. Удались от меня, Сумаха, и пусть я останусь в руках вождей. Лучше смерть, чем женитьба на тебе!
Нет нужды распространяться о том, какой эффект произвел этот решительный отказ. Если что-либо похожее на нежность таилось в ее груди – а, вероятно, ни одна женщина не бывает совершенно лишена этого чувства, – то все это исчезло после столь откровенного заявления. Ярость, бешенство, уязвленная гордость, целый вулкан злобы взорвались разом, и Сумаха, словно от прикосновения магического жезла, превратилась в бесноватую. Она огласила лесные своды пронзительным визгом, потом подбежала прямо к пленнику и схватила его за волосы, очевидно собираясь вырвать их с корнем. Понадобилось некоторое время, чтобы заставить ее разжать пальцы. К счастью для Зверобоя, ярость Сумахи была слепа: совершенно беспомощный, он находился всецело в ее власти, и если бы женщина лучше владела собой, то последствия могли оказаться роковыми. Ей удалось только вырвать две-три пряди его волос, прежде чем молодые люди успели оттащить ее.