— Вот это меня и насторожило. Слишком много поводов для убийства. Слишком напрашиваются выводы. Словно кто-то подсовывает нам именно версию убийства. Теперь, если окажется, что Янг умер действительно от приступа, мы же в это не поверим. Мы же будем копать и копать, как сказал Томми, пока не найдем. Нет, это все дурно пахнет.
— А если окажется, что Янга-таки убили? — спросил Джон.
— Не окажется, — уверенно сказал Найт. Но, подумав, добавил: — Впрочем, это будет еще хуже.
— А ты не перемудрил, Найт? — сказал Джон.
— Может быть. Может быть…
Джон первый раз в жизни отправлялся на вскрытие. Он представлял себе этот процесс как нечто мрачное, чуть ли не средневековое. В темных холодных подвалах окровавленный мясник режет труп. Дрожь пробирала Джона, когда он думал об этом.
Но все оказалось совсем иначе.
Большая, светлая, чистая комната, сверкающая сталь инструментов, старенький, какой-то уютный врач, подшучивающий и над собой, и над покойником.
— О, дяденька, да ты у нас при жизни ни в чем себе не отказывал. Ел и пил от души. Видишь, какая печень, Найт?
— Слушай, Марч, не надо показывать мне все это, — ответил Найт. Он был бледен. — Я терпеть этого не могу.
— А я, знаешь ли, привык. Нет, конечно, когда на столе какая-нибудь красотка, у меня тоже все внутри дрожит. Ты не смотри, что я такой старый.
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Найт. — Как ты можешь, старый кобель?
— А сердчишко у конгрессмена действительно никуда. Ну вот, так и есть…
— Что? Что там?! — Найт даже приблизился к столу, хотя до этого держался подальше.
— А вот сам посмотри — тромб. Он у него, видать, давно сидел где-то поблизости, а тут вдруг сорвался и — все.
— Как это вдруг? Чего ему не сиделось? — спросил Найт.
— Ну, я не Господь Бог. Я — старина Марч. Я мало что понимаю в этой жизни. А ты разве знаешь, от чего помирает человек?
— Иногда, — сказал Найт. — Но ты мне поясни, в каких случаях тромб может стронуться с места?
— В любых.
— От удара кулаком?
— От удара, — кивнул Марч.
— От испуга?
— От испуга.
— А точнее?
— А точнее — просто время пришло.
Марч взял кривую иглу и большими стежками стал сшивать разрез.
Джону тоже было не по себе, хотя дурнота не подступала, как у Найта. Но само по себе зрелище было не из приятных.
Они вышли с Найтом на улицу и долго вдыхали влажный воздух полной грудью.
— Ты хочешь провести расследование? — спросил Джон.
— Нет, сейчас я хочу выпить чашку крепкого кофе и завалиться спать. Впрочем, спать не получится. Надо успеть с репортажем к утреннему номеру.
— Будешь писать?
— Придется.
— Знаешь, Найт, — сказал Джон, — тебе, наверное, уже говорили, ты отличный репортер.
— Говорили. А ты, наверное, хочешь сказать, что и сам мечтаешь стать репортером?
— Да.
— Ну и дурак, — просто сказал Найт. — Это сволочная профессия. И она не для тебя. Знаешь, почему?
— Нет. Если ты хочешь сказать…
— Нет, я не стану говорить банальностей по поводу ночных дежурств, — перебил Найт, — мотания по грязным притонам, копания в чужом несвежем белье. Я другое скажу — ты видел, как корову привязывают к вбитому в землю колышку и она пасется. Она выедает всю траву до самой земли. Если не перевести ее в другое место, она подохнет. Репортер, как эта корова. Вот у тебя есть какие-то мысли, какие-то важные и нужные людям слова, образы, идеи. Это твое травяное поле. И ты его обгладываешь очень быстро, а потом начинаешь шуровать штампами. Потому что колышек никто не передвинет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Кажется, понимаю.
— Знаешь, я мечтал когда-то написать книгу. Она вся была у меня вот где, — Найт хлопнул себя под лбу. — Я думал, наберу еще сюжетов, характеров, словечек. Но и сам не заметил, как растаскал собственную книгу по репортажам, о которых назавтра никто и не вспомнит. Теперь я уже не способен ни на что серьезное, потому что встал на поток, потому что должен нравиться каждый день и только на этот день. Корова бы сдохла, а я вот живу. Нет, не стоит тебе быть репортером.
Джон молчал. Найт говорил о вещах, которыми не делятся с первым встречным. Это были очень интимные и очень откровенные признания. И они тронули Джона. Не так, чтобы он сразу же отказался от мечты стать репортером. Но мечта эта несколько поблекла сейчас в его сознании.
— Поехали к Эйприл, — предложил Найт. — У нее отличный кофе.
— Но мы же всех перебудим, — сказал Джон. — Неудобно.
— Удобно. Мэгги все равно не спит.
— Почему?
— Она ждет нас.
— А Эйприл?
— Эйприл задремала на диване. Вот уж кто любит поспать! Поехали. Они ждут нас.
— Нас?
— Да, Эйприл давно просила, чтобы я привез тебя. Чем-то ты ей приглянулся, — сказал Найт, усаживаясь на переднее сиденье автомобиля.
Хорошо, что было темно. Джон покраснел до корней волос. Он и сам не понимал, почему, но испытывал чувство вины перед Найтом.
— Э-э, расслабься, — словно угадал мысли Джона Найт. — Эйприл относится к тебе серьезно, но это ничего не значит. Она просто любит провинциалов.
— Она любит тебя, — неловко польстил Джон.
— Она меня не любит, — сказал Найт без грусти. — Она вообще никого не любит. И это здорово.
Джон так и не понял, что Найт хотел этим сказать.
Все оказалось наоборот. Дверь им открыла Эйприл.
— Тише, — сказала она, — Мэгги спит.
— Мы будем вести себя тихо, как привидения, — сказал Найт.
— Да вы промокли, как лягушки, — улыбнулась Эйприл. — Вам необходимо чего-нибудь выпить.
— Слушай, Эйприл, ты это делаешь специально?
— Что?
— Заставляешь меня влюбляться еще больше. — Найт поцеловал Эйприл в щеку.
— Да, я ужасно коварная женщина, — сказала Эйприл.
Она проводила их в гостиную. Найт сам открыл бар.
— Ты что будешь пить, Бат?
— Я ничего не буду.
— Прости, я забыл.
— Джон не пьет? — спросила почему-то Найта Эйприл.
— При мне ни разу.
— Я пробовал, — сказал Джон тоже почему-то Найту, — но мне не понравилось.
— Но ему же необходимо согреться, — снова обратилась Эйприл к Найту.
— Может быть, он и не замерз? — сказал Найт. Он налил себе виски и уселся в кресло рядом с Эйприл.
Джон подумал, что они — прекрасная пара. Подумал как-то обреченно. Вообще, он чувствовал себя в присутствии Эйприл все более скованно. Словно была между ними тайна, которой оба стеснялись.
— Как ты сегодня провела вечер? — спросил Найт.
— Необычно. Я ходила в синематограф.
— Подожди, это что-то вроде движущихся фотографий? — спросил Найт.
— Да, вроде того. Черно-белое изображение, все движется, как в настоящей жизни. Знаешь, стало страшновато.
— Страшновато? Почему?
— Не знаю. Кажется, что увидел что-то потустороннее.
— Ты слишком впечатлительна. Ты же не считаешь настоящим волшебником ярмарочного фокусника.
— Нет, Найт. Знаешь, я почему-то подумала, что синематограф не просто ярмарочное развлечение.
— Да? А что еще?
— Может быть, я почти уверена, что синематограф еще покажет себя. У него, я думаю, большое будущее.
— Глупости, малышка. Люди никогда не примут это всерьез. Так, забавная штуковина.
Джон слушал их разговор вполуха. Почему-то он сравнивал Марию с Эйприл. Нет, он ни в коем случае не отдавал предпочтение сидящей прямо перед ним утонченной красавице. Наоборот, Эйприл казалась ему ненатуральной, слишком разумной, заносчивой. Он даже с каким-то наслаждением выискивал сейчас в ней непривлекательные черты. Она не умела улыбаться. То есть она, конечно, улыбалась, но это была не открытая улыбка, а как бы насмешка. Слишком много иронии, слишком много яду. Томные ее глаза тоже были вроде брони, взгляд свысока. Такой женщине не пожалуешься на жизнь, с ней не забудешься. С ней надо все время быть героем, причем неотразимым героем. Ощущение тайны между ней и Джоном постепенно пропадало, уступая место раздражению. Джон злился и на себя, и на Найта, но больше всего на Эйприл. Впрочем, он сам не мог объяснить эту свою злость.
— У твоего друга слипаются глаза, — сказала вдруг хозяйка.
И Джону почудилось, что в ее голосе звучит плохо скрываемое раздражение.
— Ты хочешь спать, Бат? — спросил Найт.
— Нет-нет, не хочу. Я внимательно слушаю вас.
— А вот я бы не отказался поспать час-другой, — сладко потянулся Найт.
— Ну и ложись, — сказала Эйприл. — Тебе постелили в розовой комнате.
— В розовой?! Мечта! — всплеснул руками Найт. — Но мне надо написать репортаж. Ты знаешь, что сегодня вечером погиб Янг-старший?
— Конгрессмен Янг?! — воскликнула Эйприл. — Боже мой! Я прекрасно знаю его! Они дружили с отцом! Боже мой!
Известие произвело на Эйприл очень сильное впечатление. Джону даже показалось, что она чуть-чуть переигрывает. Собственно, кто был ей Янг, чтобы так ужасаться?
«Стоп, что-то я перебираю, — самому себе сказал Джон. — Она вовсе не такая уж злодейка, какой я хочу ее представить. Просто я злюсь, и сам не знаю от чего».
— Значит, твой отец приедет в Нью-Йорк? — спросил Найт.
— Отец? Да, на похороны он обязательно приедет, — ответила Эйприл каким-то мертвым голосом. — А… От чего он?..
— Сердце, — сказал Найт.
— Правда? — как будто обрадовалась Эйприл. — Да, у него было больное сердце, — словно опомнилась она.
— Ты правда хорошо знала его?
— Правда. Но я ничего тебе не скажу.
— Я никогда не путаю свою профессию с личными симпатиями, — сказал Найт обиженно.
— Прости, я не это имела в виду, — сказала Эйприл, взяв Найта за руку. — Просто мне тяжело…
— Понимаю, — сказал Найт.
А Джон ничего не понимал.
— Значит, ты не хочешь спать, Бат? — спросил Найт, поднимаясь.
— Нет-нет. Правда не хочу.
— В какой комнате постелили Бату?
— В желтой, — ответила Эйприл.
— М-м! К нему ты относишься лучше! — рассмеялся Найт.
— Я не буду ложиться, я, пожалуй, пойду. Уже половина шестого.