— Ну, тогда до завтра.
Найт пожал Джону руку и пошел писать свой репортаж.
Джон и Эйприл остались одни.
— Большое вам спасибо за приют, — сказал Джон. — Пойду.
Он думал, что Эйприл сейчас протянет ему руку на прощание, и уже поднял свою, но она сказала:
— Вы торопитесь, Джон?
— Да не так уж, чтобы очень, но…
— Тогда посидите еще. Посидите со мной, ладно?
— Хорошо, — пожал плечами Джон.
Они снова сели.
Эйприл молчала. Это было странно. Джон решил, что она о чем-то собирается с ним поговорить. Он смотрел на хозяйку выжидательно, но она молчала.
Пауза затягивалась и становилась все более мучительной. Джон хотел непринужденно взять со столика газету, но уронил всю пачку корреспонденции, и она разлетелась по полу.
Снова это были осколки некой мозаики — разноцветные конверты…
Джон усмехнулся над своей неловкостью и, опустившись на колени, стал собирать бумаги.
— Да бросьте вы это! — вдруг сказала Эйприл.
Она чуть ли не крикнула. Джон удивленно поднял глаза.
Эйприл смотрела на него умоляющими глазами.
Джон поднялся с колен.
— Уведите его отсюда! Умоляю вас, Джон Батлер, уведите отсюда Найта.
— Что случилось? — не понял Джон.
Эйприл вдруг заплакала. Она закрыла лицо ладонями, плечи ее мелко вздрагивали.
Джон стоял посреди гостиной с пачками разноцветных конвертов в руках и не знал, что делать. Все его раздраженные и злые мысли куда-то пропали. Он видел перед собой несчастную женщину, почти что девочку, которая горько плакала, всхлипывая по-детски, утирая платком глаза и шмыгая носом.
Джон подошел к ней и погладил ее по голове. Он сделал это, не задумываясь о том, что это может выглядеть неуважительно, даже оскорбительно для Эйприл. Так он пожалел бы любого ребенка. И Эйприл доверчиво прижалась к его руке, затихла.
Потом она быстро встала и, схватив Джона за руку, повела за собой.
Она привела его в кабинет, плотно закрыла дверь и даже два раза повернула ключ в дверном замке.
Она успела за это время взять себя в руки и теперь снова была прежней Эйприл. Только покрасневшие глаза выдавали ее.
— Простите, Джон, это был глупый порыв. У меня не выдержали нервы. Я не прошу вас забыть мои слова. Наоборот, я должна вам сейчас все пояснить. Но не стойте, пожалуйста, сядьте в кресло. Вот так, славно. А я буду ходить, мне так легче сосредоточиться. И потом, мне, вы должны это понять, трудно смотреть вам в глаза. Джон… Вы не хотите выпить? Ах, да, вы не пьете…
— Знаете, я сейчас выпил бы чего-нибудь, — вдруг сказал Джон.
Эйприл шагнула было к кабинетному бару, но потом махнула рукой:
— Это потом… Джон… Или вы хотите сейчас?
— Потерпит, — сказал Джон.
— Ну, тогда я начну, потому что чем дольше приступаю, тем труднее, собственно, приступить. Я понимаю, все это дико и глупо выглядит. Правда? Очень глупо… Джон… Нет, я все-таки налью вам виски…
— Потом, — сказал Джон.
— Потом? Да? — Эйприл остановилась. Она несколько раз глубоко вздыхала, словно собиралась начать говорить, но так и не начинала. Она до белизны сжимала свои пальцы, как будто собиралась выжать из них каплю крови.
— Ну, если вы не хотите говорить, не надо. Я забуду все ваши слова, — тихо сказал Джон.
— Нет! Нет! Джон. Я не люблю Найта. Он любит меня, а я его не люблю и никогда не любила. Мне с ним очень хорошо, интересно, весело, легко… Он прекрасный человек… Талантливый, добрый, сердечный… Но я не люблю его. И не хочу любить… Молчите!..
— Я молчу…
— Понимаете, он завораживает… Я чувствую, что тону… У меня все меньше сил уйти… Чем дольше мы знакомы с ним, тем труднее с ним расстаться. Но я не хочу обманывать его… Самое главное, я не хочу обманывать себя… Мне страшно, Джон… Мне страшно, что всю жизнь я смогу прожить с нелюбимым человеком… А я смогу прожить с Найтом всю жизнь и даже буду счастлива… Я говорю непонятно, да?..
— Ну, почему…
— Молчите, слушайте… Нет, не слушайте, я дура… Да, я дура набитая… Чего мне еще надо? Найт — чудо, прелесть… Может быть, я даже люблю его… Нет, я совсем запуталась… Кажется, я все-таки не люблю его… Словом, я хочу с ним расстаться, но не могу. Или лучше сказать так — я могу с ним расстаться, но не хочу… Вы поняли меня?
— Эйприл…
— Нет, не говорите ничего. Я сейчас поясню окончательно… Значит, так — в самом деле мне с Найтом очень хорошо, но я… я… Я не знаю, что мне делать, Джон! Джон, помогите мне! — вдруг снова заплакала она.
На этот раз Джон не стал утешать ее. Он сидел, опустив голову, и смотрел в пол. Одно он понял точно — Эйприл обратилась за помощью к нему. Он не знал, почему именно к нему, к человеку, которого она видела второй раз в жизни. Он не знал, в чем же должна состоять эта помощь. Ему было просто очень тяжело. Ясно было, что Джону придется предпринимать какие-то шаги, направленные против Найта. А этого человека Джон боготворил. И хотя Найт никогда не делился с Джоном, было абсолютно понятно — он любит Эйприл, он не может без нее жить. Настолько любит, что даже сам страшится своей любви, потому и надевает постоянно маску этакого легкого ловеласа, потому что, сними он ее хоть на миг, открылась бы чистая, беззащитная, трепетная и легкоранимая душа. И вот теперь Джону надо было ранить ее, а может быть, даже убить. Нет, он не мог этого сделать.
И он должен был сделать это.
— Эйприл, — сказал Джон, — я боюсь, вы и сами не до конца разобрались в себе. Вы предлагаете мне поговорить с Найтом. Вы предлагаете мне сказать ему — уйди от любимой, оставь ее…
— Да! Да!
— Я сделаю это. И я потеряю своего первого и самого лучшего друга. Нет, я не жалуюсь. Хотя, согласитесь, это очень тяжело. Просто я хочу вам показать, чего будет стоить этот разрыв. Но больше всего меня путает не это. Не получится ли так, что потом вам захочется все вернуть? Не получится ли так, что вернуть уже будет невозможно? Не получится ли так, что вам удастся вернуть Найта, но мне это не удастся уже никогда.
Эйприл перестала плакать. Она смотрела в окно, на забрезживший рассвет, на голые ветки деревьев, на серые мокрые дома. Она молчала.
— У вас есть другой… Словом, вы любите кого-то?
Эйприл молча кивнула.
— Тогда понятно.
— Нет, вам ничего не понятно, Джон. Я люблю. Или мне кажется, что я люблю. Точно так же, как мне кажется, что Найта я не люблю. Знаете, почему я заговорила об этом с вами? Вы не спросили меня, хотя этот вопрос мучает вас все время. Правда?
— Да, — ответил Джон еле слышно.
— Потому что вы — ребенок. Потому что все ваши здравые рассуждения были для меня неожиданностью. Я думала, вы не станете думать, вы почувствуете и поверите. Наверное, я не права. Забудем этот разговор. Вы уже не ребенок.
Эйприл достала из бара бутылку виски и налила Джону в толстый стакан.
Джон выпил залпом. Встал. И вышел из кабинета.
Эйприл не остановила его. Джон не чувствовал ее взгляда в спину. Он чувствовал за собой пустоту и равнодушие… Наверное, Эйприл снова уставилась в окно.
Домой Джон добрался, когда солнце уже светило вовсю. Утро вдруг развеяло тучи. Тротуары и стены домов быстро высыхали под яркими солнечными лучами. Мир стал радостнее, понятнее, добрее. И на душе у Джона тоже посветлело. Очевидно, разум его устал от неимоверного напряжения и теперь легко перепрыгивал от одной несложной мысли к другой. Джон просто наблюдал, просто улыбался и просто напевал какой-то легонький мотивчик. Джон просто был счастлив…
Губернаторский оранжад
Губернатор вышел навстречу Скарлетт, радушно улыбаясь и разведя руки, словно собирался обнять старую знакомую.
— Я рад! Как я рад! — восклицал он, однако обнимать Скарлетт не стал, а просто с сердечной улыбкой пожал ей руки. — Проходите, дорогая, проходите, присаживайтесь. Кофе, чай, оранжад?
— Мистер Лоу, я бы выпила оранжад. Вся Джорджия знает, какой прекрасный оранжад в губернаторском доме, — дипломатично улыбалась Скарлетт.
— А! Вы еще не забыли! Чудесно. Чудесно. Ну, так. Я, пожалуй, тоже выпью, но кофе.
Он отдал распоряжение и сел в свое кресло за большим резным столом с флажком штата, торчащим из бронзовой массивной чернильницы. Этот флажок заслонял от Скарлетт его лицо. Она попыталась передвинуться, но из-за этого неудобно стало сидеть. Тогда она протянула руку, чтобы сдвинуть чернильницу немного в сторону.
— О! Это бесполезно, — заметил ее движение губернатор. — Чернильница родилась вместе со столом. Это его неотъемлемая часть, как рука или нога у человека.
Губернатор был говорлив и весел.
Пришлось так и беседовать, видя только часть его широкого улыбающегося лица.
— А я обижен на вас, дорогая. Забились в свое уютное гнездышко и не радуете нас своими визитами. Мэри постоянно спрашивает о вас.
— Да, я в последнее время что-то перестала путешествовать. Возраст, знаете ли…
— О! Дама говорит о возрасте! Вы напрашиваетесь на комплимент, дорогая! Что же тогда говорить мне, старику? Нет-нет, и слышать ничего не хочу! Я вижу, что выглядите вы прекрасно. А вот и оранжад. Угощайтесь. Вам со льдом?
— Нет, спасибо, ваш оранжад надо пить чистым…
— Правильно. Это очень верно.
Следующие полминуты оба пили свои напитки и только причмокивали от удовольствия.
— Нет, есть вещи, которые не меняются в этом мире, — сказала Скарлетт, отпив почти половину стакана.
— Как верно замечено, — заулыбался Лоу. — Вы тоже чувствуете приближение дикого века?
— Всем своим существом.
— Именно! Именно! Всем своим существом. И это здесь, в нашей провинции. А представляете, каково в столицах? Кстати, я слышал, Джон Батлер теперь живет в Нью-Йорке. Это правда?
— Да, сэр.
— Вот для него двадцатый век будет в самую пору. А для меня уже широковат, — рассмеялся губернатор. — Это век для молодых…
— Верно, сэр, — мягко вставила Скарлетт. — Этот век будет очень подвижным…
— А-ха-ха-ха! — захохотал Лоу. — Именно! Именно! Подвижным! Как неразумное дитя! Да, дорогая, вы так точно подметили.