Джон, забыв обо опасности, выскочил из кустов и бросился за Цезарем.
Вот и сторожка. Окна темные. Никого рядом. Где они? Где Цезарь?
— Джон! — услышал он вдруг шипящий шепот откуда-то сбоку.
Джон остановился. Из кустов ему махал рукой Цезарь.
Джон одним прыжком оказался рядом.
— Что случилось? Тебя не схватили?
— Нет. С чего ты взял?
— Я видел одного из них, подумал…
— Я тоже видел, он прошел мимо будки с той стороны. Его никто не остановил. Он еще даже пел что-то. Не очень громко, правда.
— Значит, в будке никого нет?
— Вот потому я тебе и свистнул.
— Так пошли быстрее.
Они вышли из кустов и поспешно двинулись к выходу из ущелья.
— А! Мистер репортер! — услышал вдруг Джон и обомлел. — Чего так рано?
Джон остановился, не зная, что делать, бежать или выкручиваться.
Это был Карл, тот самый крепкий мужчина, который сидел на «суде» Ридера. Он сидел за сторожкой в огромной меховой дохе с поднятым воротником.
— А с другой стороны — кто рано встает, тому Бог дает, — сказал Карл добродушно. — Может, дать вам лыжи? На них удобнее.
— Лыжи? — механично повторил Джон. — Удобнее?
— Ну конечно, снег нынче глубокий.
— Да нет, не стоит, — наконец пришел в себя Джон. — Мы недалеко, прогуляться, поглядеть на окрестности…
— Ну смотрите, дело ваше.
— Да-да, мы недалеко, — снова сказал Джон.
— Ясно, — ответил Карл.
— Мы пошли, — сказал Джон.
— Счастливо.
— Ну, значит, мы идем? — еще не верил Джон.
— Не заблудитесь только, — посоветовал Карл.
Джон и Цезарь пошли по тропе, все время оглядываясь на стражника. А тот достал трубочку и закурил.
«Он выстрелит нам в спину, — думал Джон. — Вот сейчас, сейчас он выстрелит. Надо спасти хотя бы Цезаря».
Он схватил мальчишку и поставил перед собой, заслонив от Карла.
— Как только он выстрелит, беги, — прошептал Джон.
Ноги стали ватными. Джон еле передвигал ими. Он спиной чувствовал, как Карл вскинул ружье и прицелился…
Впереди был поворот. Только бы дойти до него. Там уже их не достанет пуля.
Они дошли до поворота, они повернули, они прошли еще метров двести. Выстрела не было.
И тогда нервы Джона не выдержали, он бросился бежать, таща за руку Цезаря, который чуть не падал, застревая ногами в снегу.
Только когда ущелье осталось далеко позади, когда они оказались в густом лесу, в котором и бежать-то было нельзя, потому что запросто можно было расшибить лоб или напороться на сук, они свалились на землю и отдышались.
— Все, мы ушли! Мы ушли! — хрипел Джон. — Мы спасены, мы остались в живых… Мы ушли…
— От кого? — спросил вдруг Цезарь.
Джон даже не выдохнул воздух.
«Действительно, от кого они так бежали? За ними никто не гнался. Что стоило Карлу разрядить в них ружье прямо у сторожки? Но он этого не сделал. Их никто не собирался убивать! Если бы Ридер захотел, он сделал бы это раньше! Предлогов можно было найти массу. Карл брал мою сумку и видел, что оружия у меня нет никакого. Нет, что-то здесь не вяжется. Все эти люди — они не злодеи. Карл, три Ника, Мэри да даже Шон. Это все простые и работящие люди. Они не убийцы. От чего же я бегу?
Они убили Найта.
Но разве ты видел его тело? Тебе об этом сказал Наг. Стоп! Человек, который шел по тропе несколько минут назад, — это был Наг!»
— Кам, какую песню пел человек на тропе?
— Какая там песня — «ай-я-а-а… ай-я-а-а-а…» — очень похоже пропел Цезарь.
«Значит, Наг лжет. Он свободно выходит из ущелья и возвращается. Его никто не трогает… Значит… Значит… Все это вообще вранье! Но где же в таком случае Найт? Куда он пропал? А вот это я смогу узнать, только если…»
— Ну, Цезарь, ты отдохнул?
— Да, немного.
— Тогда поднимайся. Мы возвращаемся в ущелье Лат…
Скандал
Бо был счастлив. Такого скандала Нью-Йорк не помнил. Как визжали, свистели, улюлюкали зрители, сколько было потрачено тухлых помидоров, чтобы забросать Бо. Это был провал, оглушительный провал по всем статьям. Бо давно мечтал о таком провале. Он давно хотел плюнуть в лицо всем этим чистюлям, которые только кричат о равноправии людей разной расы, а на самом деле считают черных по-прежнему рабами, животными, недоумками.
Да! Не зря Бо так долго мучился. Он добился своего.
Премьеру «Отелло» играли в том же самом зале, который стараниями откровенных расистов периодически превращался в хлев, в свалку, в пепелище. Да-да! Однажды их театр даже подожгли! Словом, эти придурки все сделали, чтобы на премьере яблоку в зале упасть было некуда. Ведь публика так любит скандалы! Пришлось срочно ставить приставные места, но и это не помогло. Сидели в проходах, стояли у стен, чуть ли не висели на люстре.
И началось уже в первом акте! Как только на сцене появился Отелло, Чак Боулт, половина зала взорвалась аплодисментами, а вторая разразилась криками возмущения. Спектакль так и шел все время — бурные овации перекрывались свистом.
Бо был за кулисами. И не он один — вся труппа, все работники театра собрались здесь. Актеры выходили на сцену, словно шли в бой, а возвращались победителями.
В первом антракте Бо не стал выходить к публике. А во втором вышел. И сразу увидел драку в фойе. И это была не хулиганская драка, а идейная.
— Расист поганый! — кричал один дерущийся и молотил кулаками.
— Прихвостень черномазых! — кричал другой и тоже лупил напропалую.
Полицейские уже спешили к дерущимся. Зрители были возбуждены до крайности. Казалось, брось в толпу спичку — и вспыхнет ужасающий пожар. Бо никто не замечал, хотя он узнавал многих старых друзей, настолько все были возбуждены.
— Кто-нибудь ушел со спектакля? — спросил он билетеров.
— Нет, сэр, только троих вывели за драку.
Два телефона в фойе были раскалены, потому что с десяток репортеров вырывали друг у друга трубки, чтобы сообщить в редакции о первых своих впечатлениях от спектакля-бомбы.
К концу спектакля у многих актеров не выдерживали нервы, одни плакали от счастья, другие от страха.
Бо утешал и тех и других.
— Мы победим, — говорил он им. — Мы уже победили!
Самый захватывающий момент был тогда, когда Отелло по ходу действия душил свою любимую.
Бо поставил эту сцену предельно просто, безо всяких сценических эффектов. Ему важнее была психология безумной ревности Отелло и покорности Дездемоны. Но сцена на премьере вдруг зазвучала гимном свободе человека. Да, не только белый может убить негра! Не только негр может убить белого! Люди, на беду, вообще могут убивать друг друга! И человек сам выбирает свой путь в этой жизни, неважно, белый он или черный! Приблизительно такие мотивы вдруг увидели зрители и сам Бо в сцене, которую прекрасно знал, но никогда и представить себе не мог, что она может быть решена таким образом.
Зал, затаив дыхание, следил за супругами (негр — муж белой женщины! Какая пощечина расистам! А ведь это написал еще Шекспир столетия назад!), которые в страшных душевных муках прощались с любовью. Наверняка большинство зрителей знали сюжет пьесы, но они словно забыли об этом, словно вместе с героями решали самый страшный для любви вопрос — измена или нет? И с ужасом спрашивали себя — убьет он безвинную женщину или поверит ей?
Трагедия задела самые тонкие и болезненные струны человеческой души.
А потом наступил финал. И шквал аплодисментов и потоки ругани. В зале творилось что-то невообразимое! Сразу в нескольких местах завязались настоящие драки. Снова кто-то кого-то лупил почем зря; Ситуация становилась неуправляемой.
Бо понял, что необходимо срочно принять какие-то меры.
Актеры тоже рвались в бой, желая задать расистам по первое число. Ему с трудом удалось уговорить их не делать этого.
— Они все там разнесут к черту! — кричала Уитни. Но в голосе ее был не страх, а какой-то веселый азарт.
Бо бросился к пожарному, выхватил у него брандспойт и, выскочив на авансцену, пустил струю холодной воды прямо в дерущихся.
— Это венецианский дождь! — кричал он. — Он остудит ваши головы! Он омоет ваши души!
Разгоряченные зрители вмиг присмирели и бросились из зала, спасая свои смокинги и сюртуки, платья и прически.
Через пять минут зал был пуст.
Бо выключил воду. Бросил шланг и, обессиленный, опустился прямо на сцену.
Да, это были минуты счастья.
Потом вся труппа в полном составе отправилась в «Богему», и там все вместе актеры отметили премьеру. Здесь уже обошлось без эксцессов. Ведь актеры всегда были более демократичны и терпимы. Все поздравляли Бо и его труппу. Чаку Боулту было сделано сразу три предложения. Он счастливо улыбался, но только отрицательно качал своей красивой седой головой.
— Я актер Бо, — говорил он. — Я хочу работать с ним. И только с ним.
— Да, но ты очень, как бы это помягче сказать, специфический актер, Чак, — не без яду сказал Фредди. Тот самый кумир, в которого поначалу был влюблен Джон Батлер. — Трудно будет подыскать тебе роль.
— Чак может играть весь мировой репертуар, — сказал Бо.
— Но в мировом репертуаре так мало негров, — с улыбкой заметил Фредди.
— В мировом репертуаре много прекрасных ролей, — ответил Бо, словно пропустив мимо ушей скрытую насмешку. — Кому-то удаются роли любимцев публики, — Бо выразительно посмотрел на Фредди, — а кому-то — роли повелителей душ. — И Бо обнял Чака за плечи.
Уязвленный Фредди больше не пытался вступить в разговор и вскоре вместе с женой удалился. А остальные веселились до самого утра.
— Помнишь, Бо, тот самый день, когда ты собрал нас и сказал, что каждый может уйти, что ты не обидишься на нас, — сказал Чак, собрав всеобщее внимание.
— Конечно. Ты тогда здорово поработал лопатой, — улыбнулся Бо.
— Помнишь, ты упомянул о наших семьях и наших детях? Да, Бо, мне было страшно за детей в тот день. Но еще страшнее мне было от мысли, что, если я отступлю, когда-то страшно будет им. А я не хочу, чтобы мои дети боялись. Я хочу, чтобы они уважали меня. И чтобы их уважали тоже. Именно поэтому я остался тогда, — сказал Чак. — Я хочу за тебя выпить, Бо. За человека, который лишил меня страха.