— Да ничего особенного, ма… Просто мы разорены…
Уэйд опустил голову и закрыл лицо руками.
Скарлетт сидела, как громом пораженная. Это было невозможно! Этого не могло произойти даже при самых неблагоприятных условиях. Да сгори сейчас хоть вся Тара, весь поселок, умри внезапно весь скот — и тогда бы у них хватило средств выкарабкаться.
— Что ты говоришь, Уэйд? Мы не можем разориться! Только если тебя арестуют с конфискацией всего имущества и принадлежащих лично тебе средств. Да и тогда я смогла бы выкупить Тару. Ведь у меня есть еще акции. У нас много денег, Уэйд! — сказала Скарлетт, понимая, впрочем, что и сын это прекрасно знает.
— Мама, я все это знаю не хуже тебя, — тут же подтвердил ее мысли Уэйд. — И тем не менее…
— Хорошо, объясни, что случилось? — Скарлетт старалась быть спокойной. Но чувствовала, что долго не выдержит.
— Все из-за этого табака.
— Но ты же говорил, что табак удался на славу.
— То-то и оно! Мама, его было столько, что я думал, мы уже и хлеб едим с этим табаком — запах стоял на всю округу. Мне пришлось срочно строить три новых амбара для сушки. Его было столько!..
— Ну!
— Я решил, что попробую продать его сам, а не через агентов. Я продал его весь и по очень хорошей цене.
— Подожди, Уэйд, так мы разорились или разбогатели?
— Мама, у меня не оказалось какой-то там лицензии, какого-то разрешения, я не уплатил какие-то налоги…
— Какой лицензии? Какое разрешение?! Я впервые слышу об этом! Все в округе выращивают на своих полях, что хотят…
— Но никто не продает… Словом, мне предъявили такой штраф… Мама, мы разорены…
Уэйд снова закрыл голову руками, словно ожидал, что мать сейчас начнет бить его.
Скарлетт молчала. Ах, как хорошо, что она сразу приехала сюда. Словно сердце ей подсказало — у сына беда.
— Уэйд, скажи мне вот что: ты сам решил продавать табак, или тебе кто-нибудь подсказал? Я спрашиваю об этом потому, что знаю — сам бы ты никогда не решился.
Уэйд молчал.
— Кто это был? — спросила Скарлетт.
— Ты его не знаешь.
— Кто это был?
— Один парень. Не местный. Он из Атланты. Его зовут Айвор Монтегю.
— Где он?
— Он пропал, мама.
— Расскажи поподробнее.
— Ну, он приехал в Тару, сначала просто ходил по полям и смотрел, давал дельные советы. У нас завелись какие-то червяки, он научил, как от них избавиться.
— Он работал у тебя?
— Нет.
— А на что он жил? Где он жил?
— Да он снимал комнату в городке, а на что жил — не знаю. Потом он предложил мне самому продавать табак. Сказал, что все устроит.
— Так штрафом должны были обложить его!
— Нет. Его имя нигде не фигурировало.
— Ты даже не заключил с ним контракта? Как же он собирался получать плату?
— Наличными.
— Понятно.
— Если я в двухмесячный срок не выплачу штраф, меня посадят, — сказал Уэйд.
— Тебя не посадят. Мы завтра же выставим Тару на продажу.
Уэйд поднял голову и потрясенно посмотрел на Скарлетт.
— Тару? Ты хочешь продать Тару?
— А ты предпочитаешь сесть в тюрьму?
— Но ведь… Мама, ведь ты всегда говорила, что это твоя родина, могилы предков, отца…
— В конце концов — это просто кусок земли со старым домом, — сказала Скарлетт. — А ты — мой сын. Хотя и непутевый.
На следующий день Уэйд снарядил повозку и повез Скарлетт домой. Она решила сразу же браться за дело. Два месяца — не такой уж большой срок.
— Прости меня, мама, — говорил Уэйд. — Ведь я же знал, что против нас идет война. Но я и подумать не мог, что такими подлыми способами.
— Да, Уэйд, подлее не бывает. Но мы не будем им отвечать тем же. Мы не опустимся до их уровня.
— Все в поселке сочувствуют нам. Предлагают помощь.
— Тебе с Сарой придется переехать ко мне. Ничего, как-нибудь проживем. Сегодня же встретимся с Достом, попытаемся что-нибудь предпринять, но будем готовы к худшему.
— Прости, мама, — повторил Уэйд.
Дальше они ехали молча. Скарлетт думала о своем. Она очень боялась за сына. Уэйд мог совершить какую-нибудь глупость. Надо было все время приглядывать за ним. Ничего, они выпутаются. В крайнем случае, она попросит помощи у Джона. Он поможет. В этом она не сомневалась.
Когда уже подъезжали к дому, Скарлетт мимолетно вспомнила Билтмора, свои переживания последних дней. Каким это все казалось теперь пустым и далеким.
«Это Ретт, — вдруг подумала она, — наказывает меня за измену. Что ж, он имеет на это право, хотя никакой измены не было. Впрочем, зачем лгать? Измена была так близка, что иногда мне кажется, что это случилось. А Ретт ревновал меня и по куда менее серьезным поводам».
Возле дома их никто не встретил. Слуги не знали, что хозяйка вернется так скоро.
— Побудь здесь, — сказала она Уэйду. — Я пришлю, чтобы распрягли лошадей. И забрали вещи.
— Они спокойные, никуда не уйдут, — сказал Уэйд. — А вещи я могу донести и сам.
— Нет. У меня есть слуги. Значит, мой сын еще не конюх и не носильщик. Он сын Скарлетт О’Хара и Ретта Батлера!
Она резко повернулась и пошла в дом.
Зря она накричала на Уэйда. Парень и так не в себе.
В прихожей тоже было пусто. Видно, служанка сидит на кухне и болтает с подружками.
Скарлетт сняла шляпку, бросила ее на столик и направилась к кухне.
Дверь в гостиную была приоткрыта, она мимоходом заглянула туда…
И остановилась как вкопанная.
«Ретт! — молнией пронеслось в ее голове. — Или я схожу с ума! Боже мой! Я накликала беду!»
Она завороженно смотрела на сидящего в гостиной человека, не в силах перевести дух, видела, как он, почувствовав ее взгляд на своем затылке, начал медленно, как в кошмарном сне, поворачивать к ней голову и…
— Билтмор… — выдохнула Скарлетт и уцепилась руками за косяк, чтобы не упасть…
Билтмор шагнул к ней, и она прислонилась к его груди, чувствуя, как сердце ее снова забилось…
Венский вальс
Уитни пропала.
Это случилось настолько неожиданно, что театр залихорадило. После спектакля Уитни не пошла со всей труппой отмечать завершение гастролей, не вернулась в гостиницу, она просто исчезла.
Конечно, больше всех переживал Бо. Он тут же сообщил в жандармерию и в полицию, оттуда очень быстро приехал комиссар и стал подробно расспрашивать всех о каких-то глупостях вроде:
— Не пропали ли из кассы деньги? Были ли у нее враги в Париже? Какое настроение было у нее последние дни?
Бо бесился и отвечал комиссару с грубой иронией, но тот иронии не замечал, а брал на заметку несущественные мелочи. Например, он отметил, что Уитни оставила в гостинице весь свой багаж, однако захватила деньги и документы.
— А что вы собираетесь делать теперь? — спрашивал комиссар Бо.
— Через месяц у нас начинаются гастроли в Вене. Мы собираемся лежать и плевать в потолок самых шикарных гостиниц Европы.
— В шикарных гостиницах Европы потолки очень высокие, — сказал комиссар, — не доплюнете.
Он еще походил за кулисами, поговорил с актерами и рабочими сцены и снова стал задавать вопросы Бо.
— А не было ли у нее любовной связи в Париже?
— Должен вас разочаровать. У нее просто не было для этого времени.
— О! Месье, для таких дел много времени и не требуется. Один взгляд, букет с запиской и — готово.
— Вы начитались Мопассана, — сказал Бо.
— Я читаю только газеты. Раздел криминальной хроники, — строго сказал комиссар.
— Вы думаете?.. С ней что-то случилось?
— Нет. Я думаю, мадам сейчас плывет на корабле в Америку.
— Какую Америку? — опешил Бо.
— Есть такая страна — Североамериканские Соединенные Штаты, — терпеливо растолковал комиссар.
— Что ей делать в Америке, если у нас гастроли?! — закричал Бо.
— Это уж вам лучше знать, — мягко заметил комиссар. — Я связался с пароходной компанией. Мадам еще три дня назад заказала билет в Америку. Корабль отчалил минут двадцать назад из Гавра.
— Но она бы могла нас предупредить?!
— Этот вопрос уже не входит в мою компетенцию, — сказал комиссар. — За сим разрешите откланяться и пожелать вам удачи. Мне, кстати, так и не удалось побывать на вашем спектакле.
Уитни отправилась в Америку!
Для Бо это был удар под дых. Это был конец, крах, отчаяние.
Теперь оставалось только с досадой перебирать прошлое, находить там собственные промашки, глупости, бестактности и жестокость.
Это он во всем виноват! Его зажигательная обвинительная речь в ресторане, которой он втайне гордился, была самой большой глупостью, нет, не глупостью — преступлением! Что он наделал?! Какой бес дергал его за язык?! Почему он решил, что вправе учить благородству и честности эту женщину? Ведь он поступил, как тот врач, к которому приходит больной и получает вместо помощи рассуждения о правильном образе жизни.
— Я жить хочу! Помогите! — просит больной.
— А не надо было много есть, пить и курить, — отвечает врач. — Сами виноваты.
Собственно, Бо сделал то же самое. Ведь Уитни просила его о помощи, а он, упиваясь собственным красноречием, начал поучать ее, стыдить, обвинять, показывая тем самым, что уж он-то — само воплощение чистоты и справедливости.
Гадко. Мерзко. Противно.
И самое страшное, что он поступил так с женщиной, которую любил! Это не она пыталась задушить любовь, а он. Он уничтожил любовь своими разглагольствованиями.
И ведь он же видел, что после того ужина в ресторане Уитни ходила сама не своя. Догадывался, что она плакала и училась. Но принимал это за внутренние борения, разбуженные его словами. А на самом деле она прощалась с ним. Прощалась навсегда.
Словно в каком-то сне встретил Бо Новый год. Встретил один, запершись в своем номере и накачиваясь вином, которое не приносило ни забвения, ни даже опьянения.
Потом труппа переехала в Вену. И это тоже прошло, как во сне.
Бо встречался с актерами, репетировал, следил за установкой декораций, ходил по улицам, но все это делал как будто не он. Как будто кто-то другой отделялся утром от спящего Бо и двигал ногами и руками, произносил слова, смотрел и даже думал.