— Потому, уважаемая Эльза Ван Боксен, что я — мужчина!
— Но это не ваша заслуга, — мягко заметила Эльза.
— Да, это не моя заслуга, — уже закипая, проговорил Бо, — но это дает мне право…
— Диктовать мне, как себя вести? — Эльза, которая так и не села, возвышалась над Бо, чуть насмешливо оглядывая его сверху вниз. — Мои добрые знакомые сказали, что вы поставили спектакль о свободе и равенстве людей. Наверное, они ошиблись.
Эльза повернулась и, не оглядываясь, вышла из зала.
Да, такого удара Бо не ожидал. Его побили его же оружием.
Он догнал Эльзу уже на улице и молча пошел с ней рядом.
Она тоже ничего не говорила.
— Слушайте, я был неправ, — сказал Бо.
— А вы умеете кататься на коньках? — спросила Эльза, словно ничего не произошло.
— Когда-то умел. А что?
— Значит, умеете и сейчас. Мы должны обязательно попробовать с вами танцевать вальс на коньках.
Бо вдруг остановился и начал хохотать. Он сгибался от смеха, он держался за живот, он хватался за стены, чтобы не упасть.
Эльза сначала смотрела на него удивленно, а потом тоже стала посмеиваться и наконец захохотала.
Прохожие с опаской поглядывали на них.
— Вы смеетесь надо мной? — сквозь смех выговорила Эльза.
— Нет… я над собой! — точно так же ответил Бо. — Никогда еще мне не было так смешно… Ой, я сейчас лопну… Ой, держите меня…
Собака, недоуменно смотревшая на смеющуюся хозяйку, вдруг тоже залилась лаем. И это вызвало у Бо и Эльзы новый приступ смеха.
Потом они гуляли по улицам, рассматривали памятники, которые Бо уже видел много раз, заглядывали в витрины магазинов, и все смешило их, как детей.
— Ну, нам пора переодеваться, — сказала Эльза, когда часы на ратуше пробили шесть раз. — Я заеду за вами в семь. Вы успеете?
— А можно я заеду за вами? — спросил Бо.
— Нет, конечно, мне ведь по дороге, а вам в обратную сторону.
— Но дело в том, что я боюсь идти на прием.
— Почему?
— Потому что там я точно лопну от смеха. А мне хочется еще немного пожить.
— Но тогда почему вы хотите заезжать за мной? Мы пойдем куда-нибудь еще?
— Да. Мы пойдем к вам, — сказал Бо и весь сжался внутренне, ожидая если не оплеухи, то во всяком случае — резкого отказа.
— Отлично, — сказала Эльза. — Тогда я жду вас. Впрочем, что я говорю. Вам же не надо переодеваться, чтобы прийти ко мне в гости.
— Не надо. Если у вас, конечно, не будет какого-нибудь короля.
— Все, пошли. Здесь совсем рядом. А вы знаете, я и сама не очень-то люблю приемы…
Архитектор, строивший дом, в котором жила Эльза, был, очевидно, помешан на барокко. Колонны, статуи, лепнина, мрамор и бронза здесь были в таком обилии, что их хватило бы на несколько дворцов.
— Мне тоже не нравится, — сказала Эльза, поймав растерянный взгляд Бо. — Все время кажется, что я живу в музее.
— А мне — ничего. — Бо посмотрел на строй статуй. — Мне нравится, когда много народа.
— Ганс, накройте стол для ужина двоих. Мы сегодня остаемся дома, — сказала она молчаливому слуге, принимавшему их верхнюю одежду. — Пойдемте в зал?
— Да, звучит заманчиво, словно предстоит спектакль.
В большом зале со стрельчатыми окнами и дубовыми панелями было намного просторнее из-за отсутствия украшений. Только большая кованная из железа люстра свисала с потолка. Посреди зала стоял биллиардный стол, по стенам висели шпаги, сабли, старинные пистолеты. Здесь же была рапирная дорожка и даже гимнастические снаряды и гири.
— Вы умеете фехтовать? — спросила Эльза.
— Нет. Никогда этим не занимался. В Америке, знаете ли, это не модно.
— А вы занимаетесь только тем, что модно?
— Что вы! Я сам создаю моду. Скажем, после моего спектакля «Школа злословия» половина Нью-Йорка надела жабо.
— Ну, тогда мы сыграем на биллиарде.
— Неужели все время надо чем-то заниматься? — сказал Бо. — Куда-то спешить, развлекать себя? Неужели нельзя просто посидеть и поговорить? Вы, кажется, хотели о чем-то спросить меня.
Эльза достала из кармана золотой портсигар с тонкими папиросами и закурила.
И это тоже было для Бо открытием. Он впервые видел женщину, которая курит. Впрочем, он решил ничему не удивляться.
— Я слышала, вы были в Африке? — спросила Эльза.
— Да. Но это долгая история. Впрочем, если вам интересно…
— Нет-нет, не стоит.
Эльза выпустила облачко дыма и внимательно проследила, как оно растаяло в воздухе.
— Мы чего-то ждем? — спросил Бо.
— Вообще-то да, — сказала Эльза.
— Чего же?
— Прилива вашей смелости. — Эльза повернула голову к Бо и посмотрела ему в глаза.
«Та-ак, — подумал Бо. — Вот так, значит?»
Чувство неловкости и растерянности уже угнетало его. Он почти физически ощущал свою никчемность, провинциализм, ограниченность. Эта женщина совсем лишила его уверенности. Она заставляла его все время играть какого-то другого человека, каким Бо никогда не был. Она превратила его в мальчишку, который надел отцовский костюм и пришел на танцы. Он из кожи вон лезет, чтобы выглядеть взрослым и опытным. А сам боится взглянуть даме в глаза.
Бо встал.
— Я пойду, — сказал он. — Боюсь, у меня ничего не получается.
— Да-да, — сказала Эльза. — Идите.
Она снова иронично улыбнулась и снова пустила облачко дыма.
— Простите меня, — сказал Бо. — Я, наверное, действительно не тот, за кого вы меня приняли.
— Да, — согласилась Эльза.
— Всего доброго.
— Прощайте.
Бо вышел в переднюю, надел пальто, погладил прибежавшую собаку и вышел на улицу.
Конечно, это было бегство. Позорное, жалкое бегство. Хорошо, что наступил вечер и прохожие не видели, как Бо краснеет до корней волос при одном воспоминании о сегодняшнем знакомстве.
Он слышал, конечно, о движении суфражисток, даже думал всегда, что поддерживает их борьбу за равные права с мужчинами. Нет, не только думал. Он, помнится, как-то подписывал их петицию. Все их требования казались ему вполне разумными и достойными.
Но теперь выходило, что именно против него было направлено это движение. Не лично против Бо, но против всего строя мыслей мужской половины человечества. И все разумные и достойные требования суфражисток становились вдруг неприемлемыми и абсурдными, когда дело касалось лично тебя.
«— А что, собственно, произошло? — думал Бо, как обычно, диалогически. — Почему я решил, что это мое, данное от рождения право, брать женщину под мышку и тащить, куда мне вздумается? Почему я знакомлюсь с ней, а не она со мной? Почему я приглашаю, а не она?
— Ну что ты говоришь! Это же дикость! Ты же сразу решил, что Эльза кокотка.
— Она не кокотка.
— Но тебе больше нравятся недоступные, правда? Ты ведь их уважаешь? Тебе нравится ухаживать, добиваться благосклонности, завоевывать.
— Да. Но это, честно говоря, ужасно. Наши отношения с женщинами строятся на какой-то заведомой лжи. На какой-то нечистой игре. Ведь и он и она знают, чем все закончится, но с упорством, достойным лучшего применения, выстраивают какие-то лабиринты, ткут тончайшие узоры, плетут сети в виде кружев… И все это называют — любовь. Сколько вздохов, стихов, цветочков, подарочков, томных взглядов и недомолвок!..
— Но ведь это красиво! Да, собственно, вся мировая литература строится на любовной интриге. Лучшие поэты, композиторы, писатели, художники…
— Лгут! Возводят женщину до степени божества, чтобы потом помыкать ею, как рабой. Но вдруг это божество говорит: постойте, я сама хочу выбрать того, кто мне нравится. И что тут начинается! В каких только грехах ее не обвинят!
— А ты? Не ты ли сейчас позорно бежишь именно от такой гордой и самостоятельной?
— Да. Больше скажу — как только Уитни попыталась быть самостоятельной, я тут же преподал ей урок послушания. Я — как все. Это страшно, но я должен в этом сознаться честно.
— Ну так вернись к Эльзе. Еще раз извинись и… хи-хи… отдайся.
— Слушай, ты хочешь со мной поссориться?
— А что я, собственно, такое сказал? Я только продолжил твои мысли.
— Но, Боже мой, думать и делать, к сожалению, не одно и то же!
— А может быть, к счастью?»
До открытия гастролей оставалась неделя.
Билеты были раскуплены на все спектакли. Ходили упорные слухи, что ожидается присутствие на премьере монархической семьи. Впрочем, в Лондоне тоже ходили об этом слухи, но никто так и не пришел.
Однако Бо это сейчас мало волновало, потому что он закончил репетиции с новой актрисой и с головой ушел в работу над новым спектаклем. Пока еще без актеров, Бо целыми днями просиживал в своем номере, обложившись книгами, записями, репродукциями, и что-то постоянно читал, рисовал и записывал. К нему допускался только агент, который раз в день делал доклад о текущих делах.
Об Эльзе Бо заставлял себя не думать, но из этого мало что получалось, потому что ставить он собирался историю о Жанне д’Арк. И невольно, изучая историю жизни французской героини, сравнивал ее с Эльзой.
Иногда он приглашал к себе Чака Боулта, чтобы просто поболтать и отвлечься от работы.
Чак был прекрасным собеседником. Вообще в его компании было весело и интересно. Он знал массу негритянских спиричуэлс и пел их приятным густым басом.
— Я хочу в Америку, Бо, — сказал он однажды. — Знаешь, Европа как-то расслабляет меня. Здесь я почти забыл о цвете своей кожи, о том, сколько невзгод нам пришлось пережить, о том, что мои черные братья и сестры в Америке по-прежнему считаются недочеловеками…
— Я не понимаю, Чак. Если тебе так хорошо здесь, то что же тебя тянет в Штаты? — спрашивал Бо, хотя понимал Чака прекрасно.
— Знаешь, мать мне в детстве рассказывала историю о зайце, который попал в клетку. Там его кормили, поили, ухаживали за ним. Никто не мог убить его. Он и думать забыл о волке. Словом, все было прекрасно. А он взял и сдох. Почему? Потому что не мог бегать.
— Ну, Чак, волков и здесь хватает!
— Это не мои волки, Бо, — засмеялся Чак.