Джон говорил зло и жестко. Он вдруг понял, что мягкость и уважительный тон совершенно не действуют здесь.
— Твои адвокаты? — улыбнулся Тео. — И у тебя хватит денег их нанять?
Теперь пришла очередь улыбаться Джону.
— А сколько ты бы взял, чтобы защищать мои интересы в суде?
— Я? — удивился Тео.
— Да, ты. Ты ведь юрист?
— Ну, скажем, две тысячи франков! — явно завысил свой гонорар Тео.
— Отлично. Это недорого, если учесть, что студия заплатит мне тысяч двести. — Он полез в карман, достал чековую книжку и выписал чек на две тысячи франков.
Внимательно разглядев чек, Тео ошалело пробормотал:
— Да весь этот фильм стоит в два раза меньше…
— Я согласен! — вдруг воскликнул актер. — Я сейчас все смою, месье Батлер.
Джон забрал у Тео чек и сказал:
— Суд откладывается.
Дальше пошло легче. Словом, часа через три можно было начинать снимать кино. И здесь Джон понял, что не знает, как это делать.
Как это было в жизни, он помнит, но как это снять, он не знал. Он попросил актеров сыграть сцену встречи. Сам смотрел в глазок кинокамеры. Актеры опять заламывали руки, рвали страсти в клочья, но все выглядело ненастоящим и смешным.
— Простите, месье, — обратился Джон к актеру. — Вы работали в театре?
— Я и до сих пор работаю в театре.
— А вы, мадам?
— Я тоже.
— Давайте попробуем разыграть эту сцену, как это вы сделали бы в театре.
— Но у нас нет слов.
— Говорите то, что вы считаете нужным, — предложил Джон.
— Как это?
— Очень просто. Своими словами.
Актер задумался.
— А откуда мне выходить и куда становиться? — спросила актриса.
— Выходите из двери, а становитесь туда, куда вам захочется.
— То есть мы должны делать, что захотим? — уточнил актер.
— Именно. Задача простая — вы встречаетесь с девушкой, которая вам сразу понравилась. Но существуют приличия. Вы не можете ей это сказать.
— И это все?
— Да.
— Но что здесь играть?
— Вот это и играйте — встречу двух людей, которые сразу понравились друг другу.
В первый раз у актеров ничего не получилось. Они поминутно останавливались и растерянно смотрели на Джона.
— Зачем же вы остановились?! — восклицал он. — Продолжайте!
— Но мне кажется, я выгляжу глупо, — говорил актер.
— Я! Только я скажу вам, как вы выглядите! — кричал Джон.
Во второй раз было лучше, но актеры все еще были скованны.
— Что вам мешает? — спросил Джон.
— Понимаете, я придумал, что постараюсь увлечь девушку интересной историей, но в кино это не пойдет.
— Забудьте о кино! Делайте то, что хотите.
— Зачем? Мы же снимаем кино.
— Затем, чтоб ваши чувства стали настоящими.
В третий раз у актеров получилось гораздо лучше. Появились какие-то тонкости в игре, ушла нарочитая мимика, сцена стала вдруг живой и теплой.
— Знаете что, это уже можно снимать, — сказал Джон.
И здесь впервые подал голос оператор.
— Я, конечно, сниму это. Но, к сожалению, всей вашей гениальности зритель не увидит.
— Почему?
— Потому что на пленке все пропадет.
— Что пропадет?
— Все. Видны будут только фигуры артистов, а их замечательная мимика никому не будет видна. Слишком общо.
— Тогда надо снять ближе. Пусть зрители увидят их лица.
— Как ближе? Но тогда не видно будет ног.
— И не надо. Лица для нас важнее.
— Извините, но вы сошли с ума. Это невозможно.
— Но почему? Неужели весь фильм надо снять с одной точки?
— Именно. Иначе зрители решат, что у актеров отрезаны головы.
— Глупости. Когда мы видим портреты, мы же не считаем, что это отрезанные головы. Знаете, месье Тома, мы слишком много говорим. Давайте снимать.
И началась настоящая съемка. Впрочем, продлилась она недолго, потому что Джон опять остановил все.
— Почему так много света? Лица превратились в какие-то блины. Никаких полутонов, теней — это ужасно.
— Но пленка требует много света, — с тихой ненавистью сказал Тома.
— Возможно, только я предлагаю вам попытаться рисовать светом.
— Рисовать светом? Впервые слышу.
— А кто вы по образованию?
— Я по образованию — железнодорожный мастер, — сказал Тома.
— Ясно, — сказал Джон. — Тогда я попробую сделать это сам.
Он осмотрел расположение прожекторов и приказал притушить несколько из них. А с декораций убрал свет совсем.
Поглядел в глазок кинокамеры и сказал:
— Мне кажется, так намного лучше.
В этот день они сняли только сцену встречи.
А вечером Джон заперся в номере и стал рисовать. Честно говоря, он делал это впервые в жизни. Но ему было сейчас необходимо как-то увидеть то, что вертелось в его голове, эти образы, свет, тени, движение…
Каракули получались невообразимые. Пожалуй, они не помогали ему, а еще больше затемняли желаемое. Джон махнул на рисунки рукой и пошел к Бьерну.
— Ну, как прошла съемка? — спросил он.
Бьерн только махнул рукой.
— Что? Не было аэроплана?
— Был. Но в нем всего два места. Мне не досталось. Оператор снимал то, что ему нравилось. Он, оказывается, бывший наездник.
— А мой бывший железнодорожник, — рассмеялся Джон.
— Даже не знаю, кому повезло больше, — улыбнулся и Бьерн.
— Слушай, может, ты мне поможешь? — вдруг воскликнул Джон. — Я хотел сделать эскизы завтрашней съемки, но я совсем не умею рисовать.
— Эскизы съемки? Как это?
— Ну, Бьерн, вспомни свою мозаику. Ведь это настоящее кино. Я попытался сделать то же самое. Помоги мне.
Работу они закончили только под утро. Бьерн так увлекся, что забыл даже о каком-то очередном приеме, на котором обязательно должен был побывать.
— Вот видишь?! — сказал Джон. — А ты говоришь — базарное искусство.
— Я пойду с тобой на студию, я буду помогать тебе, — сказал Бьерн. — Слушай, Бат, из этого может что-то получиться.
На следующий день было решено, что они снова начнут снимать все с самого начала.
Тео рвал и метал, пока Джон не сказал ему, что сам заплатит за издержки. Тут директор успокоился и даже на весь день засел в павильоне Джона.
Съемки продвигались медленно, потому что Бьерн переделал все декорации и костюмы. Джон переписал сценарий, и теперь история была больше похожа на правду. С актером ему все-таки пришлось распрощаться, потому что у того не было времени, он рассчитывал только на три дня съемок.
Тома первое время смотрел на эксперименты Джона весьма снисходительно и даже язвительно, но потом вдруг стал советоваться с Бьерном и Джоном. Попытался поставить свет так, как советовал Бьерн.
Вскоре на площадку стала сходиться почти вся студия. Люди ахали или, наоборот, злорадно посмеивались, но интерес был постоянным.
Тома уже вовсю снимал то, что назвали «крупный план». Ему это понравилось, и он сам предложил снимать крупно не только лица, но и руки, предметы, которыми пользовались герои. Джону идея понравилась. Ведь вместо того чтобы показывать крупно лицо переживающего героя, можно было просто показать, как нервно его рука мнет хлебный мякиш.
Скоро стала приходить проявленная пленка. Джон посмотрел снятое и ужаснулся. Это было еще хуже, чем то, что он всегда видел в кино.
На крупных планах актеры так перебарщивали с мимикой, что это становилось патологичным.
— Мы все будем переснимать, — сказал Джон.
— Но это влетит в копеечку, — напомнил Тео.
— Все, конечно, не будем, — успокоил Бьерн, — а вот кое-что обязательно переснимем.
Теперь Джон заставлял актеров на крупных планах вообще отказаться от мимики. Только взгляды, только чуть-чуть улыбки, только чуть-чуть грусти.
— Мне не хватает воздуха, — сказал Джон, когда почти вся работа была позади. — Надо сцену прощания снять на природе.
— Но это дополнительные средства, — напомнил Тео.
— Решено, едем снимать в лесу.
Когда Джон снял все, что хотел, наступило самое трудное. Надо было склеить вместе разные куски: крупные и общие планы, детали и природу, титры и сцены.
Монтажеры, склеившие не один фильм до этого, просто развели руками — они не знали, как это делать.
Джон сутками просиживал за монтажным столом. То, что ему казалось прекрасно снятым и сыгранным, оказывалось в монтаже вдруг неинтересным или выпадающим из общего строя фильма. Крупные планы никак не хотели монтироваться с общими. Действительно получалось, что у людей вдруг отрезали головы.
— Нужен переход от общего к крупному, — говорил Джон. — Но как это сделать?
— Снять средний, — пошутил Бьерн.
Но Джон принял шутку как открытие.
Срочно возобновились съемки. И были сняты средние планы. Тут же Джон попробовал то, что сам же назвал «панорама».
— Тома, а ты можешь снять сначала героя, а потом повернуть камеру и снять героиню?
— Не останавливая?
— Да.
— Не получится, Джон. Камера закреплена на штативе намертво.
— Придумай что-нибудь. Пусть камера движется.
После этих съемок монтаж пошел куда быстрее. И скоро фильм был готов.
— Мне не нравится, — сказал Джон. — Все равно мозаика не получилась. Так, отрывки какие-то. Они не соединяются.
— Значит, надо их чем-то соединить, — сказал Бьерн.
— Чем?
— Может быть, пусть актеры попытаются за экраном говорить свой текст?
— Ерунда. Не это нужно.
Бьерн задумался и стал тихо насвистывать какую-то мелодию.
— Точно! — закричал Джон. — Музыка! Должна быть музыка. Все время должна быть музыка, она все соединит!
На следующий день пригласили композитора и предложили ему написать музыку к фильму.
Композитор был довольно молодым человеком по имени Фрэнсис, который постоянно доставал из кармана серебряную фляжку с коньяком и делал глоток-другой.
— Попробую, — сказал он на прощание.
И через три дня явился с ворохом нот.
Музыка действительно сцементировала фильм. Она была чудесной, легкой и грустной, веселой и бравурной, тягостной и трагической.