— Все, Тео, — сказал Джон. — Я ставлю свою фамилию. Режиссер фильма — Джон Батлер.
В просмотровом зале собралась вся студия. От фирмы явились четверо пожилых господ в цилиндрах, Бьерн привел нескольких своих знакомых, словом, зал еле вместил желающих увидеть новое кино.
Джон волновался так, словно от успеха или провала зависели его жизнь или смерть.
Волновались, собственно, все. Только композитор был спокоен и на удивление трезв.
Застрекотал кинопроектор, осветился экран, заиграл рояль — фильм начался.
Джон не смотрел на экран. Он видел фильм уже раз двадцать. Он смотрел в зал. Он выбрал лицо девушки и наблюдал за ее реакцией.
Вспомнил, каким благодарным зрителем была его мать, как пустая мелодрама заставила ее плакать и вспоминать отца. Ах, ее бы сюда! Джону было бы спокойнее. И еще он хотел бы видеть в зале Билла Найта и Эйприл Билтмор. Может быть, он пригласил бы еще старого Джона. Но вот кого бы он никогда не смог пригласить — Мэри. Ему все время казалось, что он совершает некую подлость против этой прекрасной женщины. Да, искусство — странная вещь. Художник должен вынимать из сердца самое святое и показывать людям. Но такова его профессия. А Мэри была простой женщиной, она, возможно, просто возненавидела бы Джона.
И еще Джон думал о Марии. Ей бы тоже он не хотел показать этот фильм. Ведь так много в сюжете напоминало об их отношениях.
«Где она? Что делает? — думал Джон. — Старик сообщил, что ее ищут. Неужели так трудно найти Марию?»
Девушка, на которую смотрел Джон, улыбнулась.
Как раз сейчас на экране герой показывал героине карточные фокусы, но, поскольку он волновался, у него ничего не получалось. Девушка улыбалась правильно.
«Ну и как ты себя чувствуешь, Джон Батлер, в роли кинематографиста? — спросил Джон себя самого. — Помнишь, как ты смеялся над этим предложением Найта? Ну что, твои скептические ожидания подтвердились?»
Девушка ахнула. Все верно — герой вытащил пистолет, думая, что к нему подкрадываются грабители, он чуть не выстрелил в героиню.
«Да, мои скептические ожидания сбылись с лихвой. Но все дело в том, Найт, что я буду кинематографистом. Ты был прав!»
Свет в зале зажегся, и какое-то время была полная тишина.
Джон встревоженно завертел головой. Снова посмотрел на девушку — у той были покрасневшие глаза, она плакала…
И тут вдруг раздались аплодисменты!
Джон даже вздрогнул от неожиданности. Люди подходили к нему, к Бьерну, к актерам, ко всем, кто снимал фильм, жали руки, говорили какие-то хвалебные слова. Тео хохотал от счастья, одновременно причесываясь, прочищая уши, застегивая и расстегивая сюртук и утирая слезы.
Это был успех. Это был настоящий успех…
Джон тоже радостно смеялся, тоже обнимал своих новых друзей…
Фильм на экраны не вышел. Фирма отказалась тиражировать его, потому что считала работу провальной. Она выпустила на экран то, что снял в первый день Тома. Джон слышал, что прокат принес фирме прибыль.
Помолвка
Билтмор взялся за дело по всем правилам военной науки. Было организовано целое войско юристов, которые начали копать, как саперы, чтобы оградить Тару и все имущество Скарлетт от конфискации. Несколько частных детективов разыскивали неизвестного молодчика, который подставил Уэйда, — это была разведка. Но самое важное — Уэйд попытался узнать, кто же стоит за мистером Кларком, пытавшимся отсудить Тару.
По его настоянию в дом Скарлетт была протянута телефонная связь. Иначе и быть не могло, у Билтмора было много дел как у конгрессмена. Постоянные звонки подтверждали необходимость такой связи.
Скарлетт постепенно обретала уверенность, что дело не так уж безнадежно, Билтмор был человеком сильным, и он не дал бы Скарлетт в обиду.
В тот первый день, когда она вернулась с Уэйдом в свой дом и застала в нем Билтмора, собственно, и определил все.
Его появление казалось ей теперь естественным и даже само собой разумеющимся. Она забыла все свои сомнения, все свои страхи, она просто радовалась, что рядом с ней Тим.
Уэйд побыл у матери всего два дня и вернулся в Тару. За это время он успел вкратце поговорить со Скарлетт о Билтморе. Конечно, он, как и Джон, не сразу принял этого человека. Сын остается сыном и невольно ревнует всякого мужчину к матери, считая, что она до конца жизни должна хранить верность отцу. Но Уэйд был не так жесток, как Джон. Он только спросил:
— Ма, этот человек всерьез?
— Думаю, да, — ответила Скарлетт.
— В моем совете ты не нуждаешься?
— В таких вещах вообще нельзя советоваться.
— Пожалуй, — сказал Уэйд. — Тогда я имею право хотя бы высказать свое мнение?
— Разумеется.
— Мне не нравится Билтмор. Понимаю, что ничего другого ты от меня услышать и не ожидала. Если он когда-нибудь обидит тебя, я с ним рассчитаюсь.
— Уэйд, он не собирается меня обижать.
— И слава Богу. Только об одном прошу тебя, ма, не позволяй ему унижать себя.
— Уэйд, о чем ты говоришь? Что плохого сделал тебе этот человек? Почему ты о нем так судишь? Только потому, что кто-то вдруг стал претендовать на место Ретта? Я думала, сын, ты более разумный и великодушный человек. Мне очень горько слышать от тебя такие слова.
— Прости, ма, наверное, я не должен был этого говорить. Наверное, ты права. Я очень любил отца. И до сих пор люблю. Для меня он самое святое. Ум, чистота, честь, сила… Мне всегда казалось, что лучшего человека на свете нет. Что мой отец незаменим.
— Ты не учел одного, Уэйд, он умер! — воскликнула Скарлетт. — А я живу.
Слезы появились на ее глазах.
— Прости, ма, прости меня… — Уэйд обнял мать и губами высушил ее слезы. — Я все еще остаюсь мальчишкой, когда речь заходит об отце.
— Это прекрасно, Уэйд. Но пойми и ты меня. И прости, если сможешь.
— О чем ты, ма?! Будь счастлива. Я постараюсь подружиться с Билтмором.
— Спасибо, сын. Это было бы здорово, хотя я не хочу, чтобы ты насиловал себя. Время все поставит на свои места.
После отъезда Уэйда Билтмор предложил Скарлетт прогуляться верхом. Скарлетт понимала, что Тим возлагает на эту поездку какие-то надежды, и сама вся внутренне собралась.
Они выехали поутру по направлению к холмам. Солнце уже встало, но не жгло, была приятная прохлада, а быстрый ветер, овевающий лицо, пах увядшей травой.
Билтмор сразу же задал быстрый бег, пустив своего скакуна рысью. Скарлетт поначалу думала, что непременно отстанет. Но и ее гнедая неслась ровно и ходко. В Скарлетт вдруг появилось то чувство, которое овладевало ею когда-то в молодости, — азартное и безумное чувство любопытства — заглянуть за горизонт, пока самое интересное, что спряталось за ним, еще видно.
Она пришпорила свою лошадь, и та, словно и ей передалось настроение всадницы, понеслась, распластываясь над землей, как летучая тень.
Билтмор внезапно оказался позади. И это вызвало в Скарлетт новый прилив озорного азарта. Она по-индейски прерывисто закричала и пригнулась к самой гриве, чтобы слиться с лошадью в одно целое…
И вдруг почувствовала, что оставляет позади годы и годы. Годы одиночества и спокойного увядания, годы размеренной тихой жизни и почетного материнства. Оставляет за спиной стариковскую мудрость и рассудительность, надвигающуюся с неотвратимостью смерть. Она неслась навстречу своей молодости, свежим и непричесанным мыслям и чувствам, открытиям и наивным радостям, она неслась навстречу жизни.
На холме она остановила лошадь и, спрыгнув с нее, упала в сухую густую траву, точно так же, как когда-то, давно, не боясь удариться о камень, простудиться от холодной земли, упала и увидела глубокое небо над собой…
— Мне надо было знать, что город расслабляет! — весело оправдывался Билтмор, осаживая коня и тоже спрыгивая на землю. — Вы настоящая южанка! Наверное, амазонки были в вашем роду!
— Наверное! — засмеялась Скарлетт.
Билтмор сел рядом, бросил хлыст и снял перчатки.
— Красиво у вас! — сказал он.
— Да, эти просторы, наверное, какой-то особой широтой одаривают местных жителей.
— А! Да! Как же вы можете сказать иначе, — рассмеялся Билтмор. — Жители гор в таких случаях говорят, что у них душа возвышенная!
— А что говорят жители лесов? — спросила Скарлетт. — Что их души темны?
— Нет, что непролазны! — захохотал Билтмор.
— Жаль, что жителям городов нечего сказать про свои души!
Билтмор вдруг посерьезнел.
— Почему же? Есть что сказать, — произнес он тихо.
Скарлетт тоже перестала улыбаться и села.
— И что же они могут сказать? — спросила она.
— Что в их огромных домах, уставленных мебелью и хрусталем, так холодно. Что они строят небоскребы и мостят улицы только для одного — скрыть ледяную пустыню.
Билтмор замолчал. Скарлетт слушала его затаив дыхание.
— Моя жена умерла семь лет назад. Врачи лечили ее от грудной жабы… Но я знаю, что она умерла не от этого. Ей просто было холодно в городе… Правда, я понял это слишком поздно, когда ее уже не стало.
— Вы любили свою жену… — не столько спросила, сколько констатировала Скарлетт.
— Больше жизни, — подтвердил Билтмор. — Нельзя сравнивать, но, наверное, ничуть не меньше, чем вы любили своего мужа.
Скарлетт вспыхнула. Билтмор словно читал ее мысли.
— Да, я любила Ретта. Наверное, я люблю его до сих пор. Только это уже совсем другое чувство.
— Понимаю…
— Только вчера мы говорили о нем с сыном. Дети до сих пор обожают его.
— Это видно… Они славные ребята, — сказал Билтмор упавшим голосом.
— Я очень люблю их.
— Но мне кажется, они не очень любят меня, — грустно заметил Билтмор.
— Наверное, любовь — это не то чувство, которое они должны к вам испытывать. Может быть, уважение? — осторожно спросила Скарлетт.
— Да-да, я понимаю… Сейчас и этого было бы вполне достаточно. Но… — Билтмор осекся.
— Продолжайте, — приободрила его Скарлетт.
— Это совсем не просто — продолжать. Никогда не думал, что буду так робеть. Словом, я хотел…