— Это богохульство, — сказал Тео. — Христос ничего не боится.
— А как же «отведи от меня чашу сию»? Да и просто по жизни: неужели мытарь Матфей пошел бы за Христом, бросив все, если бы тот только осуждал? Все дело в том, что он больше прощал! Он умел прощать человеческие слабости. А это умеет только тот, кто сам слаб. Что? Чего ты смотришь? — повернулся Бьерн к Джону.
— Я слушаю, — сказал тот.
— Нет, ты не просто слушаешь, ты как-то этак слушаешь. Ты что там себе придумал?
— Ничего, — сказал Джон и улыбнулся.
— Ничего! Так я тебе и поверил! Ты меня слушаешь и что-то себе придумал. А я тебе на это скажу — и не надейся! Еще не нашлась та сила, которая бы заставила меня бросить мирские удовольствия. А? Что? Получил?
— Получил, — согласился Джон и рассмеялся.
— Нет, вы посмотрите! Он еще смеется! Да что ты себе позволяешь, мальчишка! Это для них ты большой режиссер и великий начальник, а для меня ты Бат и сопляк.
На Джона возмущение Бьерна действительно производило странное действие. Он уже не мог удержаться. Он уже хватался за бока, утирал слезы и падал на землю от хохота.
— Ну посмотрите на него! Шут гороховый! И тебя мы назначили командовать разумными серьезными людьми? Да Тео даст тебе сто очков вперед в разумности! Да любой! Нет, вы посмотрите на них всех! И эти люди снимают фильм про Иисуса Христа!
Джон заразил своим смехом всех. И каждое слово Бьерна теперь встречал дружный хохот. Спросить сейчас любого, что его так развеселило, не ответил бы.
— Прости, Бьерн. Это не над тобой, — сквозь смех проговорил Джон. — Мы просто все сегодня ужасно перенервничали.
— Ну, это другое дело. Тут я готов вас поддержать. Мне стоит только вспомнить Поля, который на всякий случай напялил на голову чалму, и все — я помираю.
— Я надел ее просто от солнца, — смеясь сказал Поль.
— Ну да! Панама-то не помогает от солнца! — еще пуще зашелся Бьерн. — Он ведь снял панаму и надел чалму!
— А кто прятал в брюках деревянный меч? — в свою очередь спросил Поль.
— Я беспокоюсь за реквизит! — ответил Бьерн. — Я за него отвечаю!
И снова все стали припоминать смешные подробности недавней съемки.
Джон посидел еще немного с людьми, а потом встал и пошел в сторону холмов.
Духота уже пропала. В воздухе тихим звоном разносилось стрекотание сверчков. Где-то кричали ночные птицы. Близкое черное небо было полно звезд. На горизонте мерцал одинокий огонек. Действительно, все было здесь наполнено какой-то могучей силой покоя и мудрости. Словно огромное невидимое крыло заслонило эту землю от тягот и невзгод. Да, это было бы великое счастье — родиться на этой земле и умереть.
Джон сел под дерево, прислонившись затылком к его пыльному стволу, и стал смотреть на звезды.
— Хочу домой — сказал он вслух совершенно неожиданно для себя.
Отчаяние
Съемки приближались к концу, когда вдруг появился на площадке совершенно неожиданный в этом далеком от цивилизации месте автомобиль.
Появился он не один, а в сопровождении всадников и мальчишек, которые со всех ног мчались за неизвестным чудом.
Вся съемочная группа, затаив дыхание, следила, как автомобиль, подскакивая на кочках и колдобинах, подъехал к базе и остановился.
Вышел из него человек, затянутый кожей, в огромных очках-консервах, с развевающимся белым шелковым шарфом вокруг шеи. Приблизившись, человек снял очки и кожаное кепи и оказался девушкой.
— Привет! — сказала она уставившимся на нее кинематографистам. — Я Диана Уинстон. Можно мне поглядеть, чем вы тут занимаетесь?
Появление автомобиля и девушки произвело на всех такое сильное впечатление, что какое-то время никакого ответа не было.
Девушка рассмеялась:
— Теперь понятно, почему кино — немое. Наверное, вы не умеете разговаривать.
— Прошу прощения, мисс Диана, но ваше появление можно назвать только чудом. А чудеса делают людей немного глупыми, — первым нашелся Бьерн. — Кстати, разрешите представиться — Бьерн Люрваль. Большой ваш поклонник.
Джон с удивлением взглянул на друга.
— Правда, вы знаете обо мне? — удивилась девушка.
— Да кто же не знает вас?! — расплылся в улыбке Бьерн. — Вы ведь та самая сумасшедшая и взбалмошная Диана, которая отправилась путешествовать по арабскому Востоку, оставив все прелести Лондона и поместья вашего досточтимого батюшки лорда Самюэля Уинстона! Честно говоря, будь я на его месте, отшлепал бы вас хорошенько.
Эти, мягко говоря, непочтительные слова вовсе не обидели Диану. Она улыбнулась и протянула Бьерну руку.
— Очень приятно, мистер Бьерн. О вас я тоже слышала немало. Не вы ли тот безумный художник, который собирался раскрасить собор Парижской Богоматери в розовый цвет? Нет, кажется, вы собирались сделать из Эйфелевой башни большой парус, чтобы в Париже всегда был свежий воздух. Будь я на месте ваших друзей, давно бы засадила вас в сумасшедший дом.
— Уверен, что наши палаты были бы рядом, — ответил Бьерн. — Впрочем, боюсь, что все сумасшедшие дома для вас недостаточно сумасшедшие.
Джон вертел головой, не понимая, что за абсурдный разговор он слышит. Остальные были в не меньшем недоумении.
— В таком случае окружающим придется терпеть мои причуды, — сказала девушка.
— Но я-то их терпеть не собираюсь, — сказал Бьерн. — У нас тут серьезное дело, а вы, зная ваш характер, все развалите до основания.
— Разве то, чем занимаетесь вы, еще можно развалить? Простите, мистер… — повернулась Диана к Джону.
— Батлер. Джон Батлер, — представился Джон.
— И вы терпите этого разгильдяя, мистер Батлер?
— Но я… Мы с Бьерном…
— Что, вы хотите сказать, что вы с этим олухом друзья?
— Да, мы с ним…
— В таком случае я сначала поцелую вас, а потом уже этого увальня.
И Диана, не дав опомниться Джону, чмокнула его в щеку.
— Ну, а теперь ты иди сюда! — приказала она Бьерну.
— Нет-нет, все! Ты на моих глазах целуешься с посторонними мужчинами, а я что, должен это спокойно сносить? Да по законам шариата тебя нужно побить камнями!
— Ну скажите, мистер Батлер, разве можно любить этого шведа-француза-англичанина-немца-бельгийца да еще в придачу араба?
Диана обняла Бьерна. Тот был на седьмом небе от счастья. Конечно, в первую очередь потому, что приехала его невеста, о которой он, кстати, ничего не говорил Джону, а во-вторых, потому что ему опять удалось всех разыграть.
— Все, хватит вам киснуть в этой пыли, — сказала Диана вечером, когда съемки закончились, — мы поедем в город в хороший ресторан.
— В ресторан? — переспросил Джон. — А вы уверены, что в этих краях знают такое слово?
— В этих краях знают все, — твердо заявила девушка.
Она посадила друзей в автомобиль и повезла к городу.
— Что-то я не припомню ни одного ресторана, — сказал Джон, но вид Дианы был настолько убедителен, что он решил довериться ей.
Бьерн ни на минуту не прекращал пикироваться со своей невестой. Надо сказать, они делали это весело и легко. Так, Бьерн высмеял внешний вид Дианы и ее автомобиль. Она — его внешний вид и их лагерь. Он — ее сентиментальность, которая заставила девушку добираться к нему за тридевять земель. Она — его сентиментальность, которая заставила Бьерна вообще вспомнить о невесте, когда вокруг столько восточных красавиц.
Тут уже в разговор вмешался Джон:
— Насчет этого вы можете быть абсолютно спокойны, мисс, ни одной восточной красавицы мы не увидели.
— Я?! Спокойна?! Да могу ли я оставаться спокойной, если мой жених так бестолков, что не нашел ни одной интересной девушки во всей Османской империи?! Или он стал слишком привередлив, а стало быть, побрезгует и мной, или он потерял мужскую привлекательность, стало быть, им побрезгую я!
Иерусалим они проехали, поднимая тучи пыли и пугая жителей, и снова оказались среди равнины.
— Мы случайно не в Лондон едем? — спросил Бьерн.
— Нет, но оттуда рукой подать, — серьезно ответила Диана.
Действительно, ехать пришлось около часа. Бьерн уж дал волю своей иронии, дескать, ему придется поесть за двоих, потому что за обратную дорогу он проголодается. И не поступить ли им, как поступают разумные люди, когда проголодаются, взять и лечь спать прямо здесь?
Но вскоре показались огоньки, и Бьерн спросил:
— Подъезжаем? А где оркестр и комиссия по встрече?
— Все будет, дорогой, все будет.
Джон решил, что Диана опять пошутила, но вдруг услышал звуки духового оркестра, грянувшего английский военный марш.
— Я больше люблю немецкие марши, — сказал Бьерн, словно его каждый день встречают с музыкой.
Чудеса не кончались.
Английский военный оркестр стоял у обочины дороги и играл именно для них. Капельмейстер взмахнул жезлом, и оркестр, сверкая медными трубами, грянул вдруг «Дудль янки». Джон решил, что просто ослышался.
Автомобиль остановился, но Диана не собиралась выходить. Она встала и помахала солдатам рукой. А они прокричали:
— Гип-гип ура! Ура! Ура!
По ковровой дорожке, печатая шаг, к автомобилю подошел офицер и отдал Диане рапорт. А несколько солдат принесли букеты цветов.
— Бьерн, она что, из королевской семьи? — нашел единственное объяснение происходящему Джон.
— Ага, — ответил швед. — Оттуда.
Диану, Джона и Бьерна проводили в большой каменный дом, где их встретили несколько дам и военных в довольно высоких чинах. Джон почувствовал себя неловко в своем пыльном костюме, а Бьерн был, словно рыба в воде.
— Нам надо бы помыться с дороги, — сказал он Диане.
— Да-да, конечно, не сяду же я с тобой за стол, когда ты в таком виде. — Надо сказать, что и у нее вид был не самый нарядный.
Джона и Бьерна проводили наверх, выдали полотенца и халаты и показали, где находится ванная комната.
Да, такого блаженства Джон не испытывал уже месяц, хотя ему казалось, что вечность. Вода была горячей, чистой, пресной. Мыло мылилось, мочалка сдирала накопившуюся грязь. Ведь в лагере они могли только обтереться водой — ее постоянно не хватало даже для питья и приготовления пищи.