Машина снова загудела и умчалась.
Уитни отряхивала пальто. Она не плакала. Только уголок ее губ плотно сжался и опустился вниз.
Бо взял ее под руку и молча повел к машине.
— Прости меня, — сказал он, когда они вернулись домой. — Это была моя затея.
— Мы не будем с тобой счастливы, — тихо произнесла Уитни. — Счастье не построишь на горе.
Джон целыми днями простаивал на палубе, словно хотел первый увидеть землю, как когда-то моряки Колумба. Но на самом деле все обстояло наоборот. Джон хотел, чтобы Америка не показывалась как можно дольше. Чтобы пароход плыл и плыл себе по бескрайнему океану, а Джон целыми днями без особых мыслей смотрел бы на воду.
Да, читатель, в жизни даже очень молодых людей наступает такой момент, когда им кажется, что все уже позади, что они знают обо всем на свете, что прекрасно разбираются в людях, могут решить любую проблему, только к ним никто не прислушивается. Эта мировая печаль по поводу примитивности бытия посещает чаще всего человека лет в двадцать. Может быть, в этом возрасте люди и правы, может, действительно жизнь примитивна и становится понятной для нас еще в юные годы, а потом мы сами мудрствуем лукаво, простые, в общем-то, вещи стараемся усложнять, чтобы не было так скучно и однообразно жить на земле. Может быть, так. А может быть — нет.
Во всяком случае, Джон сейчас находился на самом пике этого разочарования и отчаяния. Жизнь обманула его слишком сильно. Бессмысленно, зло, подло.
В тот день, когда он узнал, что вся их титаническая работа с кровью и потом, работа на пределе возможностей, работа со святой и благородной целью оказалась убитой, сожженной, уничтоженной, Джон испугался одного — возненавидеть Бога.
Он не понимал, как Бог допустил это? Как позволил? Почему обманул?
Разве не Ему приносились все их жертвы, разве не во имя Его славы они пережили столько страшных дней и ночей? Почему же Он отвернулся от них? Что они делали не так? Чем прогневили Его?
Джон искал ответа и не находил его. Вернее, он находил ответ, но слишком страшный — Бога нет.
Может быть, в таких случаях другой человек напился бы, подрался, поскандалил бы, в конце концов. Может быть, и Джон так поступил бы в любом другом случае. Но этот ужасный обман лишил его каких бы то ни было сил. Он превратил Джона в безвольный кусок чего-то желеобразного и беспомощного. Джон часами сидел, отупело глядя в одну точку, и повторял:
— Этого не может быть… Этого не может быть…
Тео бросился с иском к фирме, поставившей некачественную пленку, но здесь оказалось, что фирма эта лопнула, ее владельцы скрылись, заключив еще несколько крупных контрактов и прихватив с собой приличную сумму. Скандал был не очень велик, потому что дело это было обычным.
Бьерн и Диана, поутешав Джона, уехали в Лондон. Они всерьез собирались жениться и ехали за благословением лорда Уинстона.
Вся группа сразу же занялась другими делами, какое-то время еще Тома приходил к Джону и молча просиживал у него час-другой, но потом и он пропал.
В своем оцепенении Джон пробыл почти месяц. Тео чуть не каждую неделю звонил ему и предлагал какой-то фильм, но Джон отказывался. Как-то Тео сообщил Джону, что его первый фильм вышел в прокат и даже с успехом идет по экранам всего мира. Джона и это не обрадовало.
В начале ноября ему позвонили из резиденции кардинала и просили его прибыть на следующей неделе.
Джон обрадовался такому приглашению. Так много вопросов хотел задать он прозорливому старику.
И снова приехала карета в сопровождении гвардейцев, но теперь Джон ехал в ней один.
Кардинал встретил Джона приветливо, усадил рядом и сказал:
— Мои клерки несколько часов сидели и смотрели вашу черную пленку. Они, знаете ли, не поверили, что все пропало. Я пытался их образумить, но они обязаны блюсти интересы церкви. Простите их, если можете. Да, кстати, они сказали, что один момент на пленке получился.
— Я знаю, — сказал Джон. — Очень короткий момент распятия Христа.
— Мне сказали, что у вас снимались мусульмане. Это правда?
— Да. Как раз этот момент и остался.
— И как они к этому отнеслись? У них очень строгая религия.
— А как нормальные люди отнесутся к казни невинного?
— Значит, вы им не говорили, о чем снимаете фильм?
— Нет, ваше святейшество.
— Забавно. Вы заставили молиться Иисусу Христу правоверных мусульман, — улыбнулся кардинал.
— Интересно, именно такие же слова сказал Бьерн сразу после съемок. Вы помните Бьерна Люрваля?
— Прекрасно помню. Как он? Где?
— Он уехал в Лондон. Собирается жениться.
— Замечательный человек.
— Да, — сказал Джон.
Кардинал какое-то время молчал и только исподлобья поглядывал на Джона.
— Вам, наверное, сейчас приходят в голову самые страшные мысли? — спросил он наконец.
— Да, ваше святейшество.
— Вы думаете о том, что вас предали, обманули, да?
— Да.
— Вам кажется это ужасным. Ведь вы затеяли доброе христианское дело. Во славу Господа нашего Иисуса Христа. А все обернулось такой трагедией. Наверное, так вы думаете или приблизительно так.
— Так, — сказал Джон.
— И вы ждете от меня каких-то объяснений. Например, почему я сказал вам — не отчаивайтесь? Что я за пророк такой?
— Да, я хотел у вас спросить и об этом, но…
— Что? Почему вы замолчали?
— Если честно, ваше святейшество, меня сейчас уже ничего не волнует. Я ничего не хочу знать. Мне даже не горько и не больно. У меня внутри пустота.
— Да, это отчаяние. Это великий грех, с которым человеку справиться труднее всего. Мне врачи часто говорят — не волнуйтесь, будьте спокойнее. Очень меня смешит этот совет. Он равносилен тому, чтобы встать у бушующего моря и заклинать — не волнуйся, успокойся.
Вспомнив эти слова кардинала сейчас, на палубе корабля, Джон ухмыльнулся и сказал волнам:
— Успокойтесь, не волнуйтесь…
— Под силу это было только Христу, — продолжал кардинал, — только он мог утихомиривать бурю. Но отчаяние можно утихомирить. Надо только понять, что привело к нему. Почему оно вообще стало жить в вас?
— Но это ясно, — сказал Джон. — Разве не отчаялись бы вы, узнав к концу жизни, что во Франции, скажем, не осталось ни одного верующего?
— О! Это сильное сравнение. Не во всем правомерное, но любое сравнение хромает. Да, я был бы потрясен, я был бы убит, возможно, я был бы на грани отчаяния. Но я бы спросил себя — почему так? Где ошибка? Не Его, моя? Может быть, мне не стоило заниматься пастырством, может быть, я прошел мимо какого-то более важного дела, решив, что оно суетно и недостойно моих великих устремлений?
— Значит, мне не нужно заниматься кино, — равнодушно сказал Джон.
— Может быть, — сказал кардинал. — Я не знаю. Это вам решать. Но в вашем случае, Джон, применима и другая формула — чем ближе к Богу, тем сильнее искушение.
Эта мысль на секунду заинтересовала Джона. Но только на секунду.
— Я вовсе не собираюсь вас утешать. Хотя мне этого очень хочется. Будь я менее верующим, я бы сказал, что это просто слепой случай, что все в жизни бывает, но я точно знаю, что здесь промысел Божий.
Кардинал снова помолчал.
— Я был в Иерусалиме. Это было давно. Я тогда был в силах совершить такое паломничество. Не знаю, как вы, но для меня эти места навсегда остались в ощущениях наполненными неиссякающей великой силой. Я уверен, что именно там по-прежнему творится история мира. Она непонятна нам, смертным, с первого взгляда, она иногда удивляет нас, даже пугает, но когда-нибудь мы поймем, что во всем, с нами происходящем, есть небесная мудрость. Отчаиваться можно только из-за того, что мы слепы.
— Значит, вы догадывались?
— Конечно. Никакой мистики тут нет. Помните, мы говорили с вами об отшельниках? Эти люди рассказывают удивительные вещи. Нечистый воздвигает перед ними горы золота, вполне осязаемого, настоящего, сулит им все наслаждения жизни, но и ранит их, подвергает болезням, гонениям, на них обрушивается столько, что хватило бы на сто жизней простого человека. Почему? Потому что они близки Богу.
— Но почему же Бог не защищает их? Почему он не защитил нас?
— Бог не только на небе — Он и в нас. Не изгоняйте Его из себя отчаянием.
Встреча с кардиналом если и охладила богоборческий пыл Джона, то не вывела его из уныния.
Помаявшись еще неделю, он собрал вещи и сел на пароход, идущий в Америку.
И вот теперь он стоял на палубе, глядя на воду, и ни о чем не думал. О своем возвращении он никого не предупредил. Он даже не задумывался над тем, куда пойдет в первую очередь, с кем увидится. Он даже толком и не знал, зачем плывет на родину. Поэтому он и мечтал о том, чтобы плавание не кончалось.
Но корабль точно по расписанию прибыл в порт. И Джон снова ступил на землю Америки.
Его никто не встречал, никто не махал ему рукой. И Джон подумал, что и отъезд его был таким же грустным.
До дома он добрался на конном трамвае, краем сознания удивляясь, что все вокруг говорят по-английски, а не по-французски.
«Ах да, ведь я в Нью-Йорке, — подумал он с каким-то даже удивлением. — Я в самой столице мира».
В доме было пусто, неуютно и холодно. Прямо в пальто Джон уселся в кресло и стал смотреть на пыльный стол, книги, телефон…
И телефон вдруг зазвонил.
Это было так неожиданно, что Джон даже вздрогнул.
«Наверное, ошибка, — подумал он. — Кто может звонить в пустой дом?»
Но тем не менее протянул руку и взял трубку.
— Ну, наконец! — услышал он. — Второй час звоню тебе! Прости, что не смог встретить. Сейчас приеду.
Это был Найт.
Джон понял это, только когда Найт уже бросил трубку.
Пришлось подниматься, снимать пальто, идти в подвал, приносить уголь и растапливать камин.
Джон еле успел это сделать, когда в дверь позвонили.
Честно говоря, Джон был рад Найту. Они не виделись почти год, им было что рассказать друг другу, и раньше Джон с нетерпением ожидал бы Найта. Но сейчас он ни о чем не хотел говорить, он просто был рад. Они обнялись.