Об авторе он что-то слышал краем уха, кажется, даже что-то восхищенное, но по вечной своей привычке не верить оценкам других решил, что это очередной дутый пузырь, о котором никто не вспомнит уже через месяц. И пьесу он взял так, как брал и остальные, только потому, что это была пьеса.
Первые две странички он прочитал без особого интереса и, отбросив брошюрку, взялся за какой-то роман. И вдруг понял, что хочет посмотреть, что там было дальше в этой пьесе.
Он вытащил ее из груды уже отбракованных книг и решил посмотреть еще странички две-три. Уж этого ему будет достаточно.
И прочитал пьесу от начала до конца, не отрываясь. Нет, это не было такое уж динамичное, наполненное событиями действие. Более того, герои говорили пространно, подолгу сидели на одном месте, почти ничего не происходило. Это были обыкновенные люди, они не совершали героических поступков, они были вялыми и скучными. Но они все были — людьми! И Бо ловил себя на ощущении, что и он точно так же сказал бы на месте того или другого героя, точно так же поступил бы. Бо даже знал, как будут развиваться небогатые внешне события, и они действительно так развивались, но не потому, что автор писал нечто штампованное, а потому, что его рукой водила не выдуманная, а настоящая жизнь с ее логикой.
Пьеса называлась очень странно и совершенно не кассово. На это название скорее клюнули бы орнитологи, чем простые зрители. Но Бо название пришлось по душе.
И, конечно, самое главное, эта пьеса ответила ему на миллионы вопросов о тех событиях, которые происходили в Швейцарии, которые происходят с ним сейчас, которые происходили с ним всю жизнь. Она ответила на миллионы вопросов, а поставила вопросов бесконечное множество.
До самого возвращения Уитни Бо не мог успокоиться. Он должен был сейчас же, сию минуту поделиться радостным, почти что детским своим открытием. Он хотел прочитать жене сразу всю пьесу. Или хотя бы особо понравившиеся места… Нет, лучше всю пьесу. И завтра — за работу.
Уитни поехала к отцу. Скоро должен был начаться судебный процесс, адвокат просил отца Уитни выступить в качестве свидетеля. Уитни должна была обо всем договориться.
Бо не находил себе места. Его совсем не останавливало то, что герои пьесы белые, а большая часть труппы — черные актеры. Это не имело никакого значения. Это вообще не имеет значения. Эту пьесу могли играть все — индейцы, пигмеи, негры, эскимосы, потому что она была про людей.
Конечно, Бо мог позвонить к отцу Уитни и рассказать жене о своей счастливой находке, но он не хотел смазывать впечатления. Они будут говорить с женой, глядя друг другу в глаза, говорить до утра, говорить все время. Ведь Бо не просто нашел пьесу — он знает теперь, что будет в театре.
Налоговая инспекция продолжала перетряхивать все бумажные вороха, не находя, правда, ничего для себя интересного. Бо казалось, что эти канцелярские крысы пошли уже по четвертому кругу. Некоторые счета он уже знал наизусть, но клерки снова и снова приходили к нему за разъяснениями.
Его злость по этому поводу, достигнув высшей точки, грозила перерасти в крупный скандал или даже преступление. Как-то Бо завелся так, что начал кричать на клерка своим громким, хорошо поставленным голосом. Он заводился все больше и больше, видя, что клерк гаденько улыбается, уже готов был действительно схватить графин и расколотить его о голову человека в сатиновых нарукавниках, когда в кабинет вдруг вбежала Уитни.
— Бо, срочно пойдем со мной! — сказала она.
Бо словно налетел на бетонную стену. Уитни была чем-то взволнована не на шутку.
Он выбежал за ней в коридор, готовясь к самым неприятным известиям.
Она остановилась только на темной сцене.
— Они добились своего, — сказала она. — Они почти добились своего!
— Кто?! Что случилось?! — испугался Бо, решив, что что-то произошло с детьми Уитни.
— Скажи, если бы я сейчас не вошла в кабинет, ты стукнул бы инспектора по голове пепельницей?
— Графином, — сказал Бо, не сразу входя в резкий поворот разговора.
— Вот этого они и добиваются, — сказала Уитни. — Думаешь, они ищут что-то в наших бумагах? Они еще месяц назад поняли, что в бумагах ничего нет. Они ищут другого. Им надо, чтобы ты, или Чак, или кто-то другой только один раз сорвался по-настоящему. Все. Их дело будет блестяще выполнено. Во, они ищут возможности закрыть театр. Любыми средствами. А ты сегодня хотел им в этом помочь. Слава Богу, что я услыхала твой грозный голос. Слава Богу, что я успела тебя остановить. Приди в себя, Бо. У нас нет другого пути, кроме одного — облизывать этих пропахших чернилами пареньков. Вам справочку? Пожалуйста? Другую? Будьте любезны. Почему эта буковка нечеткая? Ах, как мы виноваты перед Америкой! Мы больше так не будем! Простите нас!
— Это противно! — сказал Бо.
— Перестань. Ты же актер. Этих пареньков просто надо переиграть. Ведь не они профессионалы, а ты. Надо, чтобы у них сдали нервы, понимаешь? И они уйдут. Они будут придумывать что-то еще, но у нас будет время. Мы должны оставить их с носом.
И Бо понял, что Уитни права.
Он тут же вернулся в кабинет и попросил прощения у клерка, чем вызвал его крайнее изумление.
С этого дня Бо находил в общении с инспекторами даже своеобразное удовольствие. Он действовал почти так, как показала Уитни. Он был предупредителен и даже заискивающ. Он был терпелив и любезен. И результаты стали появляться немедленно. Теперь уже злились инспектора. Они раздражались, капризничали, хамили. Но Бо делал вид, что ему даже приятно общение с ними.
Постепенно они перестали лезть к нему со своими дурацкими вопросами, хотя еще и не ушли из театра. Но Бо чувствовал, что скоро эта пытка кончится.
Уитни приехала домой под вечер. Уставшая, грустная, с поселившейся теперь в ее глазах какой-то безысходностью.
— Ну, как поживает отец? — спросил Бо.
— У него все в порядке. Здоров, бодр. — Уитни говорила неохотно.
— Как вы побеседовали?
— Хорошо.
— Он согласился быть свидетелем?
— Нет.
Бо, который хотел побыстрее закончить с сообщениями о визите к отцу и поэтому задавал дежурные вопросы, вдруг услышал совершенно неожиданный ответ, который не сразу дошел до его сознания.
— Что?
— Отец не хочет давать показания, — устало повторила Уитни.
— Как это? Он не хочет, чтобы тебе вернули детей?
— Он не хочет, чтобы я была твоей женой. Он хочет, Бо, чтобы я вернулась к Солу.
— И чем же я ему так не мил?
— Да всем. Он уверен, что ты недобрый человек. Нечестный… Развратный… Что, ты хочешь, чтобы я перечисляла все эпитеты, которыми он наградил тебя?
— А с чего это он вдруг меня так возненавидел? Когда мы с ним виделись в последний раз…
— Единственный, заметь, — вставила Уитни.
— Да, мы виделись один раз. Мы прекрасно с ним побеседовали. Из чего он заключил, что я такой плохой?
— Вот из этого раза и заключил.
— Но он видел меня всего каких-то два часа. Он что, распознает людей так быстро?
— Еще быстрее, чем тебе кажется. Белый человек — черная душа, черный человек — белая душа. Вот и вся его премудрость.
— Так ему не нравится, что я белый?
— Да, Бо.
— Подожди. Это какая-то ерунда! В твоем роду ведь тоже были белые…
— Именно поэтому они ему не нравятся. Вся семья до сих пор скрипит зубами, когда вспоминает моего деда.
— И этого достаточно, чтобы ненавидеть всех белых?
— Им этого достаточно. Но разве ты не можешь назвать другие причины для ненависти?
— Так. Понятно. Я белый, поэтому тебя надо лишить детей. Да?
— Нет, меня надо лишить тебя, — поправила Уитни.
— Неужели они всерьез думают, что это возможно? Неужели они думают, что ты поддашься?
Уитни молчала. Она налила себе кофе и молча маленькими глоточками пила его из большой кружки.
— Почему ты молчишь? — спросил Бо.
— Я очень устала.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— Какой?
— Ты можешь поддаться?
— Не знаю, Бо. Я правда очень устала.
— Это не ответ! Я задаю простой вопрос. И хочу слышать такой же ответ.
— Нет ответа, — сказала Уитни.
Бо пристукнул ладонями по столу:
— Так! Это тоже ответ! Прекрасно! В таком случае тебе нечего волноваться по поводу исхода суда. Можешь сейчас же и вернуться к Солу. Я даже могу отвезти тебя и передать из рук в руки. Собирайся.
Уитни молчала. Потом она поставила чашку и поднялась.
Бо не стал больше ждать. Он вышел в переднюю и надел пальто.
— Я жду тебя внизу, — сказал он.
Уитни вышла почти следом за ним. Так же молча села в автомобиль и закрыла дверцу.
Бо тронул машину.
До дома Сола ехать было недалеко, но в это время на улицах был так много авто и конных экипажей, что машина Бо то и дело останавливалась.
У него с Уитни было время хоть что-то сказать друг другу. Но они не произнесли ни слова.
— Твои вещи я пришлю завтра, — сказал Бо.
— Спасибо, — сказала Уитни.
— Прощай.
— Прощай.
Бо развернул машину и поехал домой.
Никаких мыслей не было. Только ноющая боль в груди. Только боль и пустота. Он сейчас войдет в свою квартиру, снимет пальто и останется навсегда один.
Бо вошел в квартиру, снял пальто и… увидел пьесу, которую читал утром. Она лежала на самом видном месте, там, где оставил ее Бо, когда вернулась Уитни.
Первым его желанием было схватить брошюрку и зашвырнуть в самый дальний угол.
Но, прикоснувшись пальцами к шершавой, серенькой обложке, Бо как будто почувствовал тепло. Это было удивительно, фантастично, невозможно, но от пьесы исходило вполне осязаемое тепло и покой.
И Бо раскрыл ее и снова начал читать.
«— Отчего вы всегда ходите в черном?
— Это траур по моей жизни. Я несчастна.
— Отчего? Не понимаю… Вы здоровы, отец у вас хотя и небогатый, но с достатком. Мне живется гораздо тяжелее, чем вам. Я получаю всего 23 рубля в месяц, да еще вычитают с меня за эмеритуру, а все же я не ношу траура.