— Эта аю тоже не совсем молодая, — тихо заметил Кара-Мерген. — Я в прошлом году такую стрелял. Коренной зуб гладкий был. — И кивнул на медведицу: — Пожалуй, пятнадцать лет есть. Ах, какой аю! Еще двадцать баран был бы. Нутряной жир опять же…
Федор Борисович отобрал у него бинокль. «Неужели вы те самые, которых мы видели семь лет назад? — подумал он. — Да иначе и быть не могло, — рассуждал дальше. — Здесь обитал Хуги, здесь жили медведи, его приемные родители. Старик мог остаться из-за мальчика. Ему везде хорошо. Самка исконно могла считать это место своим. Наверняка и пещера ее. В ней она вывела уже не одно поколение. Медведи строго придерживаются определенных участков». Дорого бы он дал сейчас за то, чтобы еще раз увидеть мальчика среди этих медведей.
Федор Борисович, Скочинский и Кара-Мерген ушли только тогда, когда медведи снова скрылись в лесу.
Федор Борисович строго наказал Кара-Мергену:
— Смотрите не стреляйте ни в коем случае. Эти медведи воспитали Садыка, а Садык человек, родной племянник Ибраю. Большой грех будет.
Кара-Мерген кивал: чего-чего, а греха-то он боялся не меньше Жалмауыза, в которого раньше верил. Федор Борисович и его друзья старались глубже проникнуть в тайну воспитания человека зверем. Коль уж природа поставила такой эксперимент, следовало взять из него все, что возможно.
Природа всегда была безжалостной к тому, что она создавала, и тем не менее ее нельзя упрекнуть в беспощадности ко всему живому: слабый и неприспособленный, исчерпав возможности выживания, должен был погибнуть; более сильный отыскивал в лабиринте борьбы за жизнь единственно верный из многих путь, проложенный природой. Нашел — выжил, не нашел — погиб. Выход из этого лабиринта никому не закрыт, но найти его способен не всякий. Что же произошло здесь? Человек всесилен только в обществе и беспомощен, когда одинок. И все-таки сумел выжить. Как это все случилось? Наверно, лишь потому, что образ жизни медведей, их всеядность, миролюбивый характер — все это в какой-то мере могло быть приемлемым и для человека. Но главную роль, бесспорно, могло сыграть только прямохождение. А Хуги действительно ходит на двух ногах: об этом рассказывали оставленные им следы, об этом говорил Кара-Мерген. Другого предположения просто не дано. Надо будет записать его в дневник. Потом все это проверится скрупулезным наблюдением.
Кара-Мерген отправился в долину Черной Смерти, а Федор Борисович и Скочинский стали взбираться вверх, возвращаясь к лагерю. Еще никогда они не оставляли Дину одну, и это их теперь тревожило.
— Наверно, мне надо было идти с Кара-Мергеном одному, — обеспокоенно сказал Федор Борисович. — Мало ли что может быть?
— Да вот и я так подумал, — ответил Скочинский. — Она, правда, не робкого десятка, а все-таки… Я даже не представляю, что бы мы делали без нее…
Федор Борисович приостановился, тяжело дыша. Вопрос друга как будто застал его врасплох.
— Нет, нет!.. Этакие подъемы… Они выматывают страшно. — Он потоптался, выбирая место, и сел, опираясь на винчестер.
Скочинский вытер фуражкой лоб, незаметно улыбнулся, На сугубо личные темы они почти не вели разговоров. Федору Борисовичу было известно, что у Скочинского в Челябинске есть приятельница, с которой они весьма дружны: из Алма-Аты, из Талды-Кургана он посылал ей письма, но, по его же словам, жениться пока не собирался. Скочинский, в свою очередь, тоже знал, что Федор Борисович по своей натуре отшельник и поэтому даже разговоры на интимные темы ведет крайне неохотно. Но он знал о нем и другое: если этот человек однажды полюбит, то второй любви у него не будет.
Вернулись они, когда уже стало темнеть. Дина, превозмогая сон и усталость, терпеливо сидела у очага, как тысячу и миллион лет назад привыкла сидеть женщина, ожидая мужчину.
16
Кара-Мергена ждали в воскресенье. Он пришел в среду. Еще издали Федор Борисович заметил, что охотник расстроен.
— Внизу что-то случилось, — сказал он Скочинскому.
— Что-нибудь с лошадьми?
— Возможно.
Сдвинув на затылок свой чумак и поминутно вытирая рукавом чапана потеющий лоб, Кара-Мерген испуганно и страдальчески несколько раз взглянул на Федора Борисовича и снял шапку.
— Что произошло? — спокойно и твердо спросил тот.
— О, бисимилла иррахманиррахим, — жалостливо ответил Кара-Мерген, соединяя ладони и словно собираясь молиться, — пожалуйста, не ругай, Дундулай-ага. Я принес шибко плохие вести… В долину пришли сын и зять Кильдымбая. И еще, бишь, пять жигитов. Все шибко сердитые. Зять Кильдымбая, Абубакир, мою спину плеткой стегал, кричал много. Говорил, зачем я вас Кокташ привел, зачем вы хотите Жалмауыз смотреть. Беда будет. Опять казахча аил смерть придет. Урус, говорит, шайтан, обман делал. Мы ему лошадей дешево продавали, он конак-асы кушал, богатые подарки получал, а теперь хочет Смерть посылать… Что будем делать, Дундулай-ага? Абу-бакир говорит — иди, я пришел. Отвечай, пожалуйста…
То, чего втайне побаивался Федор Борисович, произошло. Очевидно, казахи все-таки следили, куда направилась экспедиция, и потом долго решали, что же делать с Дундулаем, который когда-то наголову разбил банду самого Казанбая. И вот суеверие взяло верх. Да только ли суеверие? Вряд ли здесь дело обошлось без классовой ненависти, которую скрыто питала к нему зажиточная часть казахов вроде Кильдымбая. Кара-Мерген рассказывал как-то, что этот аксакал очень хитрый и умный. До сих пор нелегально держит работников, которые пасут ему скот, числившийся за другими, подставными, хозяевами. Поэтому все трое прекрасно поняли из слов Кара-Мергена, что последствия посещения казахами запретной долины Черной Смерти могут оказаться более чем серьезными.
Выслушав охотника, Дина заметно побледнела. Водя языком по пересохшим губам, стояла она, переводя испуганный взгляд с одного лица на другое и вытирая за спиной влажные руки. Скочинский же дерзко усмехался, бурчал под нос:
— Недобитки… Ублюдки байские!.. — и еще больше округлял большие, широко расставленные глаза.
Федор Борисович хмурился, не зная, как и что ответить своему проводнику, прекрасно понимающему, какое может ожидать его наказание за нарушение запретного.
— Чепуха! — вдруг бодро и даже как-то весело сказал Скочинский. — Я пойду вниз и по-своему втолкую этому безмозглому дураку… как его… Что это такое? Да отдает ли он отчет своим поступкам?…
— В том-то и дело, что отдает, — ответил Федор Борисович и первым, кивнув Кара-Мергену, направился к шалашу.
Возле шалаша все четверо расселись прямо на траве, и Федор Борисович стал подробно выспрашивать Кара-Мергена, чего же, собственно, хочет этот Абубакир и кто его послал сюда в качестве полномочного посла. Ответ был еще более неутешительным. Оказывается, об истинной цели экспедиции знают уже многие предгорные аилы, что в одном из них (что самое страшное!) заболели холерой два человека, и местный жаурынши — гадальщик на овечьей сухой лопаточной кости — заявил, что виной их болезни являются те, кто недавно снова потревожил покой Жалмауыза. Многие аилы в панике и не знают, что теперь будет. Все клянут русских и угрожают расправой, если только холера перекинется на другие аилы и поселения. Мулла Асаубай ездит от аила к аилу и читает проповеди. Он говорит, что Советская власть специально посылает в их исконные земли своих азреилов, чтобы погубить весь казахский журт. Русские, говорит мулла Асаубай, хотят лишить казахов свободы и воли, они хотят заставить их жить общими коммунами, где самые красивые женщины и девушки будут принадлежать русским начальникам, а те, что похуже, станут достоянием всех. Скот же перейдет в руки Советской власти, и казахи навсегда перестанут вдыхать вольный ветер степей. Их удел будет печальным уделом каирши, то есть нищих.
— Да это же старая песня! — негодовал Скочинский. — Опять кто-то мутит народ, разжигает национальную вражду.
— Жаман дело, шибко жаман, — печально констатировал Кара-Мерген. — Абубакир так говорит. Пусть Дундулай уходит. Если не пойдет, мы его палатку сжигаем, а лошадь в степь угоним. Теперь мне совсем плохо будет. Я совсем дивана [13] был. Зачем соглашался Кокташ гулять? Что будет? Что теперь будет? — сокрушался он, покачиваясь из стороны в сторону и бормоча что-то еще, непонятное, горестное, покаянное
— Мы не можем, не имеем права прервать работу, — горячился Скочинский. — Это черт знает что такое! Бред каких-то фанатиков и недобитых врагов Советской власти ставит подножку в самый ответственный для нас момент…
— Погоди, не горячись, — остановил его Федор Борисович. — Обстоятельства и в самом деле весьма серьезны. Что-то надо предпринимать.
— Может быть, Николаю и впрямь следует спуститься в долину и поговорить с этим Абубакиром? — предложила Дина.
— Именно… Именно так! — настаивал Скочинский.
- А что это даст?
— Как что? Я скажу ему, пусть он убирается ко всем чертям! А до муллы доберемся потом. Это же контрреволюционный гад! Какие речи ведет! Подбивает на мятеж? Да за это ему тюрьмы мало!
— Погоди, Коля… Все верно. Но твой разговор с Абубакиром ничего не даст. Абубакир выражает волю своего тестя, волю оставшихся богачей. Если мы не уйдем, они оставят нас без ничего. Как же мы продолжим работу?
Дина опять подала совет:
— Тогда спустимся и заберем все, что можно унести…
— Допустим, — согласился Федор Борисович. — А что дальше? Сюда они, конечно, не сунутся. Ну а потом?… Сентябрь мы проживем. А на чем возвращаться? До Кошпала около двухсот километров. Да и не это самое страшное. Может действительно вспыхнуть эпидемия холеры. Предрассудки… уж бог с ними, с этими предрассудками. Мы-то как-нибудь выкрутимся. Но ведь опять может погибнуть много народу. Помните, что рассказывал Голубцов, да и Обноскин тоже? Пока не возникло эпидемии, необходимо немедленно изолировать сам очаг. Вот что меня волнует. Надо сообщить в Кошпал, в Талды-Курган и… принимать самые решительные меры.