Дом купца Сёренсена был белый и шумный. В нем всегда кричали, смеялись и веселились дети. Первое, что Вениамин здесь заметил, — открытые двери, они никогда не запирались.
— Было бы счастье, да одолело ненастье, — говорила фру Сёренсен, когда случалось что-нибудь неприятное.
Господин Сёренсен вел торговлю с поморами. На днях был получен королевский указ, разрешавший ввозить в Северную Норвегию древесину из Архангельска. Теперь связи, которые у господина Сёренсена сложились уже давно, поддерживать будет значительно легче.
Господин Сёренсен вставил большие пальцы в проймы жилета, и вид у него был такой, будто этот указ издал он сам. Радостное событие отметили жарким, скатерть быстро оказалась забрызганной жирным соусом. Вениамин сидел с Сёренсенами за обеденным столом. Но думал только о том, что сейчас ест фру Андреа.
Многочисленное и шумное семейство купца утомляло его. В Рейнснесе тоже бывало много народу, но там во всем соблюдалась мера. Если там кто-то хотел остаться в одиночестве, ему было достаточно просто прикрыть свою дверь и даже не запирать ее.
Спасаясь от жаждущих общения чад господина Сёренсена, Вениамин все дни проводил у Софуса, они много занимались.
Вениамин заметно вырос. Он всегда мечтал об этом. Но все-таки был недоволен собой. Ему не нравились собственные запястья и плечи. Летом ему сшили новый костюм. Во время примерки он отказался встать на табурет. Лишь посмеялся над этим предложением и ущипнул портниху за щеку.
Иногда он вспоминал Ханну. И Элсе Марию. Но их в Рейнснесе уже не было.
Приехав домой на Рождество, он узнал, что Элсе Мария вышла замуж. А Ханна оказалась просто незаменимой на Грётёйе. Девичья жизнь удивляла Вениамина: она проходила мимо как будто слишком быстро, хотя само время двигалось медленно.
Он присмотрелся к новым служанкам, немного потискал их. Но в меру, потому что у Олине на каждом пальце было по глазу. А когда он приехал домой в следующий раз, их там уже не было.
В Тромсё у него была Шарлотта Викстрём. Иногда под фонарем можно было зарыться носом в ее воротник. Но она никогда не соглашалась съездить с ним на один из островов. Или сесть впереди него на сани, когда они катались с горы.
— Маме это не понравится. И полиция может забрать сани, если мы будем ехать слишком быстро, — говорила она и прятала руки в муфту.
Но отказаться от Шарлотты он не мог, его привлекал ее запах.
Он много занимался. Курил с Софусом самокрутки. И все-таки это была еще не настоящая жизнь. Однако время шло, как любили говорить старики. Скоро он и сам станет старым, так и не встретив никого, к кому можно было бы прижаться.
В последнее время он уже не спрашивал у Андерса, не было ли писем от Дины. О ней в Рейнснесе больше не говорили. Даже потихоньку. Жалели Андерса.
Андерс все больше и больше превращался в морского тролля. Он почти не разговаривал, но работал куда больше, чем прежде. Однажды, когда они вдвоем сидели в курительной, он вдруг сказал Вениамину:
— Ты уже третий год живешь в Тромсё. А летом будет два года, как она уехала.
Вениамин хотел спросить, что Андерс думает по этому поводу, но не решился. Черным январем он вернулся в Тромсё, так и не узнав, что думает Андерс. Но виноват в этом был он сам. О чем только он не спрашивал в детстве у Андерса! И Андерс всегда отвечал ему.
Однажды Вениамину приснилось, что он идет по улице. Он шел на запах. В мастерскую кожевника. Кожевник стоял на доске, перекинутой через огромный дубильный чан. В чане плавали кожи разных размеров. Вениамину не следовало приходить туда, при виде Вениамина кожевник упал в чан и с головой скрылся в растворе. Со всех сторон сбежались люди и вытащили его оттуда. Кожевник был весь желтый. Вениамин долго смотрел на него. Потом вдруг оказался за столом у Сёренсенов, но не сказал им, что был у кожевника.
— А что, Магнус, кожевник, умер? — спросил старший сын Сёренсенов. В тот день ему стукнуло четырнадцать и он получил в подарок орудие кожевника. Оно лежало на столе на серой бумаге.
Утром Вениамин посмеялся, что во сне это орудие никого не удивило. Даже фру Сёренсен. Она сказала:
— Да, бедняга кожевник… Он стал весь желтый, это так ужасно… Смотри, как ты ешь, дружок! У тебя все молоко на скатерти! — сказала она младшему.
Чего только люди не говорят во сне! И как это похоже на то, что они говорят в жизни! Ну разве не смешно?
Вениамин, например, не знал, что кожевника зовут Магнус.
Во сне он даже подумал: иногда человеку нужно уехать или умереть, чтобы люди узнали его имя.
Он так и не пошел к дому кожевника и не знал, живет ли там еще фру Андреа.
В ту же ночь заболел старший сын Сёренсенов. Может, именно поэтому Вениамину и явилась мысль, что он должен стать доктором. Впрочем, он думал об этом и раньше, еще до того, как ездил домой на Рождество. Тогда ректор пришел к ним в класс и сказал, что в городе ходит тяжелая болезнь, началась эпидемия. Говорили, будто эту болезнь завезли из Трондхейма. Ее так и называли трондхеймской болезнью. Она начиналась с боли в горле, и исход у нее был смертельный.
Стояла весна. Господин Сёренсен взял сына с собой, когда ездил на одну из шхун, прибывших из Трондхейма. Сперва в доме все всполошились. Потом наступила зловещая тишина. Вениамин слышал, как они говорили, что не успели вовремя смазать ему горло азотной кислотой.
Конечно, Вениамин знал, что мальчика зовут Сёрен. А если б и не знал, так узнал бы теперь. Фру Сёренсен кричала на весь дом, призывая к себе сына. С той самой ночи, как Сёрен умер.
— Ты не должен был брать Сёрена с собой! — кричала она мужу. — Это твоя вина! Твоя! Сёрена больше нет, теперь он лежит в сырой земле! А виноват в этом ты!
Комната на чердаке была расположена как раз над их спальней. В мире не осталось ничего, кроме имени Сёрен. Спать Вениамин не мог, ему оставалось только лежать и думать, что он должен стать доктором.
Когда полуночное солнце заглянуло к нему в окно, он сел учить латынь. В ту ночь в его комнате было на удивление светло. Громко кричали чайки. Наверное, у них было гнездо на крыше. Вениамин заткнул уши ватой. Бедная фру Сёренсен, она тоже кричала. Проснулся весь дом. Кто-то плакал, это он тоже слышал.
Через час Вениамин увидел в окно господина Сёренсена. Он шел по дороге, без шляпы, в развевающейся морской тужурке. Из чердачного окна господин Сёренсен казался просто черным пятном. У него был такой вид, будто он только что с кем-то простился. Впрочем, так оно и было. А вот фру Сёренсен уйти не могла, что бы там ни случилось. Она только кляла себя за то, что не сумела защитить сына. Потому-то господину Сёренсену и пришлось уйти из дому.
Когда хоронили Сёрена, Вениамин был в гимназии. Но Сёренсенам это было безразлично. Он ничем не мог помочь им.
Сам же Вениамин думал, что так и не сказал Сёрену ни одного доброго слова, пока тот был еще жив. Сёрен много раз заходил к нему в комнату. Хотел поговорить, посмотреть его книги.
Именно это и сыграло главную роль в том, что Вениамин решил стать доктором.
В феврале комитет по здоровью горожан опубликовал следующие рекомендации: необходимо поддерживать в домах чистоту и проветривать помещения. Похоронить человека, умершего от горловой болезни, следует как можно быстрее, но не следует устраивать пышные похороны и потом собираться на поминки. Постельное белье и носильные вещи больного необходимо тщательно выстирать, комнату, где он лежал, вымыть и проветрить.
Еще многим было суждено умереть от этой болезни. Слишком многим, чтобы Вениамин мог запомнить все имена. Но кое-кого он помнил.
В ту пору в Тромсё все время плакали. Сёрену было только четырнадцать. А старшему из умерших — двадцать три.
В тот день, когда раздавали аттестаты, ректор выступил перед выпускниками с напутственной речью. Он говорил только о тех, кто ушел из жизни в расцвете юности. Софуса Бека тоже не было среди гимназистов. Ректор уже получил известие о его болезни. Вениамин сразу понял: настал черед Софуса.
Софус был из тех, с кем можно дружить. Они часто смеялись, особенно когда не зубрили уроки и не наблюдали за девушками, которые прогуливались рука об руку. Несколько раз они ездили на какой-нибудь остров и бродили там вдоль кромки воды. На одном из островов Вениамин признался Софусу, что в тот раз не был болен, а ходил на Лофотены. И Софус поклялся, что никому об этом не скажет. Впрочем, у Вениамина были и такие тайны, которые он не мог доверить даже Софусу.
Вениамину пришлось пережить еще раз все, что сопутствовало смерти. Основательное мытье. После бани лица у всех Сёренсенов были красные и блестящие. Раз кто-то из их дома общался с Софусом Беком, вымыться должна была вся семья. Сёренсены не могли рисковать жизнью еще кого-нибудь из детей.
Несмотря на то что Вениамин уже подвергся процедуре мытья, он все-таки пошел к Софусу, пока тот был еще жив. Он собирался сказать ему, что Дина не случайно утверждала, будто покойники вопреки всему остаются с живыми. Он был уже достаточно взрослый и понимал, что таким образом утешает самого себя. Софусу было сейчас не до этого. Но мать Софуса не пустила Вениамина к нему. Она обняла его и горько заплакала.
— Комитет по здоровью горожан запретил пускать к бедному Софусу кого бы то ни было, — всхлипывая, объяснила она.
Вениамин сказал, что не боится заразы: ведь они все время были вместе, а рано или поздно все умрут. Но этого говорить не следовало. Почему человек говорит всегда не то, что следует? Мать Софуса заплакала еще сильнее.
Он не посмел обнять ее.
Похороны были как будто ненастоящие. Хоронить людей по всем правилам не разрешал комитет по здоровью горожан. Вениамин понимал, что это делается, дабы избежать лишних жертв.
Но он все же пришел на кладбище и стоял за оградой. Мать Софуса плакала, но издали кивнула ему. Странно, что она заметила его даже в такой день!