ушек, но и невероятным местным колоритом опиумных салонов, о которых раньше можно было только прочитать в экзотических романах.
Если же солдат не интересовался ни одним способом снятия напряжения, то он сразу автоматически оказывался в аутсайдерах. Дэвид, который покорил всех своей невозмутимостью, как-то замолкал, если речь заходила о девушках. К алкоголю и наркотикам он тоже был равнодушен, так как ему всегда было страшно утратить контроль над собой. Этот страх всегда оказывался сильнее того эффекта, который могли принести психоактивные вещества, поэтому никакого удовольствия от их употребления он не испытывал. Он никогда не отказывался от легких наркотиков, но если речь заходила о чем-то посерьезнее, то он сразу уходил в сторону.
– Тебя не интересуют девушки? – спросил как-то один из сослуживцев, когда они собирались в очередной рейд по близлежащей деревне.
– У меня есть девушка, – чуть стушевался Дэвид. Раньше он всем рассказывал, что у него есть девушка в Нью-Йорке и именно ей он пишет по несколько писем в неделю. Обычно все понимающе и даже немного завистливо начинали кивать и отходили в сторону, но на сей раз сослуживец оказался настырнее обычного.
– На том конце планеты? Ты издеваешься? Даже твоя девушка не осудила бы тебя, – расхохотался парень. – Четыре доллара за ночь, парень. Хочешь, я заплачу за тебя? Только рассчитаешься в Нью-Йорке, тоже купишь мне девушку на всю ночь.
Все довольно расхохотались. Пожалуй, это была бы самая успешная сделка в истории. Ночь с проституткой с Двойки на Манхэттене обошлась бы Дэвиду по меньшей мере в сотню долларов.
В тот вечер Дэвид впервые оказался в местном борделе. Простой дом, немногим лучше армейских палаток, изнутри представлял собой сложный ядовито-красный лабиринт из ширм, закутков, отгороженных друг от друга занавесками, и белесого ядовитого дыма от благовоний, заглушающего все остальные запахи. В самом большом закутке прямо на полу сидели девушки и благовоспитанно пили чай, ставя небольшие чашки на напольный столик в центре их круга. Каким-то непонятным образом Дэвиду досталась красивая женщина в ярко-красном атласном халате, который струился и поблескивал в дыму.
Женщину звали мисс Чет. Она проводила Дэвида в один из закутков, отделенных от основного зала ширмами, и опустилась на лоскутное одеяло, служащее здесь матрасом. Дэвид растерялся, не очень понимая, что должен делать сейчас, на что он имеет право, а на что – нет. Мисс Чет поняла замешательство молодого человека и помогла Дэвиду раскрепоститься.
На следующий день Дэвид вернулся к мисс Чет. Он приходил к ней вплоть до самого своего отъезда в Штаты. Попадая к ней, он как будто погружался в другой мир, дурманящий, мягко обволакивающий и лишающий сил. Сослуживцы подсмеивались над странной «верностью» Дэвида, но Берковицу было страшно остаться наедине с кем-то другим. Другие же солдаты стремились «познакомиться» с максимальным количеством девушек, за что обычно платили целым букетом венерических заболеваний, самой популярной из которых была гонорея. По лагерю ходили слухи о парне, который умудрился переболеть ей за время службы семнадцать раз. Вряд ли этот рассказ был правдой, но гонорея в лагере была своего рода символом мужского успеха, болезнью, вызванной излишним мужским здоровьем. Даже начальство лагеря снисходительно улыбалось, когда слышало об очередном солдате, которому прописали курс уколов антибиотиков. Те, кому не довелось переболеть «почетным» заболеванием, вскоре начинали врать о том, как переболели гонореей «несколько месяцев назад» или «еще в учебном лагере». Благо врать в этом отношении было довольно просто, так как у всех были знакомые, кто ходил на уколы из-за этого заболевания.
Несмотря на то что большую часть мыслей солдат занимали женщины, наркотики и алкоголь, все-таки служить тоже приходилось. Дэвида определили в радисты. Он должен был выезжать на бронетранспортере в демилитаризованную зону и патрулировать ее в течение своей смены.
Северная и Южная Корея были разделены на две страны в 1945 году. Вплоть до 1953 года вся территория страны была объята пожаром невидимой для остального мира войны. Так продолжалось до тех пор, пока не были строго определены границы двух государств. Вскоре зона отчуждения шириной в два километра была объявлена демилитаризованной, а посередине вырос огромный забор из колючей проволоки под напряжением. С течением времени Северная Корея все сильнее укрепляла свои границы, опасаясь за своих жителей, которые то и дело пытались пересечь границу, отделяющую военное государство от свободного мира. Чем дольше длилось противостояние, чем сложнее было уехать из Северной Кореи, тем большим количеством мифов обрастала эта страна. К началу 1970-х годов для всего мира Северная Корея превратилась в призрак, о котором все слышали, но который никто и никогда не видел.
Ближе всех к государству-призраку был Дэвид Берковиц, который каждый день видел, как на блокпостах со стороны Северной Кореи сменяются солдаты. Это зрелище доказывало тот факт, что там, за колючей проволокой, тоже живут люди, хотя в это и не верилось, настолько холодно и пустынно было здесь, в зоне отчуждения.
После рабочей смены он обычно отправлялся к мисс Чет, чтобы вспомнить о том, что значит быть живым. Иногда посещение борделя сопровождалось употреблением местного алкоголя или наркотиков. В один из дней это пристрастие сыграло с ним злую шутку. Он не заметил того момента, когда заснул на матрасе мисс Чет. Проснувшись, он буквально подскочил с кровати и побежал в сторону лагеря. Сегодня они должны были передислоцироваться в другую деревню. Дэвид должен был быть за рулем машины, но он уже опоздал на полчаса. Прибежав в лагерь, выяснилось, что он безнадежно опоздал, чем навлек на себя гнев начальства. Ему удалось вскочить в последний отходящий грузовик, но по прибытии в новый лагерь его ждало понижение в должности и штраф размером в месячную зарплату. Несмотря на все это, Дэвид считал, что еще легко отделался. Он не раз видел, как за подобные выходки выгоняли из армии, досрочно расторгали контракт и возвращали солдата домой без всех тех бонусов, за которые он столько месяцев преодолевал себя, терпел неизбежные в армии лишения и унижения.
Помимо основной службы, в лагере продолжалась строевая подготовка, велись занятия по стрельбе, рукопашному бою, минированию и пр. Дэвид, как и всегда, преодолел все, кроме стрельбы. Раз за разом он проваливал тесты, из-за чего ему то и дело отказывали в повышении в должности.
Неподалеку от нового лагеря была еще одна деревня, в которой, конечно, можно было найти бордель и наркотики, но Дэвид после своего фатального опоздания больше не хотел выходить на такие вылазки, поэтому зачастую оставался в лагере, пока остальные солдаты были в местном борделе. Вместе с Дэвидом оставался еще один парень, которого все считали кем-то вроде юродивого. Это был странный, тщедушный белый парень, который при любом удобном и не очень случае начинал рассказывать какую-нибудь притчу. Поскольку в лагере никого не было, Дэвид стал расспрашивать парня о его жизни. Оказалось, что тот баптист, что было очень странно, так как эта вера предполагает всякое отрицание насилия. Идти с такими взглядами служить в армию по меньшей мере странно.
Рассказы парня о его вере все больше увлекали Дэвида. В этом учении не было места бесконечному количеству сложных и непонятных обрядов, которых было так много в иудаизме. Парень подробно и с видимым удовольствием рассказывал обо всех особенностях этого вероучения, практически ничего не рассказывая об обрядах и правилах. Дэвид знал, что парню нельзя пить и посещать бордели, так как это запрещает ему вера, но по большому счету любая религия не приветствует подобного поведения.
– Вернешься в Штаты, сходи как-нибудь на воскресную службу, я напишу тебе адрес, – сказал как-то парень.
– Я еврей, не уверен, что меня пустят, – стушевался Дэвид.
– Мы считаем, что человек должен сам решить, какой он веры, причем только осознанно и во взрослом возрасте. Нет никакой проблемы, если ты был рожден в другой вере.
– Тем более что мама всегда говорила, что перестать быть евреем невозможно, – воодушевился Дэвид.
В сознании Дэвида Корея, да и вообще армия, принадлежала к одному миру, а Нью-Йорк, если точнее, задыхающийся от преступности и нищеты Бронкс, был совершенно иным миром. Однако в этот момент он, пожалуй, впервые ощутил, что оба мира существуют в реальности, что Штаты не перестали существовать после того, как он их покинул. В голове Дэвида никак не укладывалось, что кто-то из его сослуживцев тоже жил в Бронксе, ходил по воскресеньям пусть и в другую, но церковь, точно так же терпел нападки одноклассников в школе и выслушивал тирады родителей о том, как важно окончить колледж. Оказывается, что это был один и тот же мир. Более того, оказывается, что Дэвид был вовсе не так одинок во всех своих страданиях, оказывается, что в мире есть еще люди, которые переживали примерно то же, что и он.
Я рад, что поступил на службу. Это не всегда легко мне дается, но я ведь так хотел самостоятельности, а она стоит того. Это мой шанс на то, чтобы обрести независимость, наверное, так. Я рос дома, под опекой родителей, а теперь пришло время увидеть мир. Он такой странный и такой разный, если бы ты только знала…
Пару раз Дэвид все же выбирался встретиться с мисс Чет, но теперь по возвращении в лагерь он неизменно чувствовал подавленность и стыд, которые буквально сводили с ума. Как ни убеждал себя, он не мог отделаться от мысли, что поступает неправильно. Разговоры с парнем-баптистом обычно только усиливали это ощущение. Дэвид вновь стать писать Айрис Герхардт обстоятельные письма о службе в армии, стал еще усерднее упражняться в стрельбе, отказывал себе в услугах проституток и практически перестал употреблять легкие наркотики. Сослуживцы стали над ним подсмеиваться, но в этих шутках не было ни грамма злости или унижений.