На следующий день он действительно отправился в общественный колледж, чтобы подать документы на поступление. Он, наверное, часа два изучал программы разных курсов, отмечая карандашом интересные предметы. Приемная находилась прямо в здании колледжа, поэтому мимо него то и дело сновали студенты. Девушки, прижимающие тетрадки к груди, несколько парней из местной бейсбольной команды, команда чирлидинга. За пару часов мимо него прошли, кажется, все учащиеся. В какой-то момент дверь кабинета напротив открылась, и в коридор высыпало по меньшей мере десять хохочущих человек. Несмотря на наличие фартуков и перчаток, они были с ног до головы перемазаны чем-то неприятно коричневого цвета, однако их это совершенно не смущало.
– Кто это? – поинтересовался Дэвид у проходящей мимо женщины.
– Скульпторы, – презрительно бросила она.
В этот момент Дэвид принял свое окончательное решение об учебной программе. Он отложил в сторону карандаш и наконец заполнил заявление ручкой.
– Скульптор? Ты издеваешься? Ты хочешь стать скульптором?! – чуть ли не кричал Нат. Это напоминало то, как сын сбежал от принятия решения в армию на три года. Теперь он выбрал самую ненужную и бесполезную профессию в мире, на изучение которой собрался потратить еще три года своей жизни.
– Статую Свободы тоже кто-то сделал, ты же не хочешь сказать, что она бесполезна? – парировал довольно улыбающийся Дэвид.
– Я хочу сказать, что ее слепил не выпускник общественного колледжа, – задохнулся Нат от злости. Увидев, что Дэвиду доставляет удовольствие его реакция, Нат бессильно махнул рукой и ушел из дома, хлопнув дверью. Ему срочно нужно было проветриться.
На следующий день Дэвид нашел в справочнике адрес баптистской церкви и поехал туда, чтобы осмотреться. Первая баптистская церковь в Нью-Йорке находилась на Манхэттене, в одном из красивых зданий с резным входом, которые любили делать в начале XIX века. Дэвид приехал не на службу, но проповедник был на месте. Увидев нового человека, он, как и подобает святому отцу, подошел к нему поговорить.
– Что привело такого молодого человека в церковь? – с искренним любопытством спросил он.
– Может, меня родители сюда привели? – нахмурился Дэвид, как будто стесняясь того, что зашел сюда.
– В этом случае вы бы знали, что у нас не принято, чтобы родители навязывали детям свою веру, – улыбнулся проповедник.
– Не знаю, просто из интереса зашел. Почему еще люди приходят в церковь?
– Мой опыт говорит, что в основном поговорить с Богом хотят те, кому не с кем больше поговорить, – задумчиво сказал священник. – Ты слишком молод для того, чтобы кого-то потерять, значит, просто не успел еще найти.
– Я не ищу. – Дэвид не понимал, как должен себя вести, и от этого начинал злиться.
– Тем не менее ты здесь. Останешься на вечернюю службу? Познакомлю тебя с паствой, тебе расскажут про наши традиции, особенности. В любом случае будет интересно послушать, хотя бы просто из любопытства, – все так же добродушно предложил проповедник, поняв, что молодому человеку нужно какое-то время побыть одному. Дэвид отрешенно кивнул и остался сидеть на скамейке, как будто утратив всякий интерес к проповеднику.
Он просидел так несколько часов, практически не шевелясь и ни о чем не думая, он просто впал в сон наяву, бессмысленно наблюдал за мерным и спокойным течением времени. В Нью-Йорке увидеть такое можно только в церкви.
На службе все повторилось точно так же, как и в прошлый раз. Все с интересом оглядывались на него, а потом буквально облепили и завалили вопросами. Дэвид наслаждался всеобщим вниманием и любовью, хотя уже по дороге домой начал чувствовать, что ему чего-то не хватило, как будто он не смог ощутить себя столь же счастливым, как в прошлый раз.
Он стал частенько посещать церковь, но всякий раз, возвращаясь, он чувствовал, что ему не хватило любви и единения. Каждый раз он пытался возродить в себе те чувства, которые он испытал после посещения церкви в Луисвилле. И всякий раз ему было недостаточно.
– Если я решил обратиться в вашу веру, что мне нужно сделать? – спросил он однажды у проповедника.
– Ничего особенного. Просто прийти в назначенный день и высказать свое желание, обо всем остальном позаботятся, – пожал плечами проповедник. – Не нужно торопиться, Бог никогда не спешит. Что думают об этом твои родители?
– Моя мама была еврейкой. Она умерла, так что спрашивать некого, – слишком резко ответил Дэвид. Проповедник начал понимающе кивать. Сегодня он впервые более или менее понял причину, по которой этого слишком молодого человека так сильно тянуло в церковь.
Дэвид же еще какое-то время сидел на скамье, а потом отправился к парому, на котором можно было добраться до Лонг-Айленда. Для жителей острова этот паром был проклятьем, для туристов – аттракционом, а для жителей Манхэттена – своего рода церковью, местом, где можно было хотя бы полчаса бесцельно понаблюдать за гладью воды и подумать над тем, куда катится его жизнь. Поскольку на протяжении пути то и дело из дымки начинал проступать силуэт статуи Свободы, а человек рано или поздно все же поднимал голову, чтобы ее разглядеть, мысли действительно очищались. Чтобы увидеть факел Свободы, нужно хотя бы попробовать поднять голову.
В мае 1974 года Дэвид Берковиц принял крещение и стал приверженцем баптистской церкви. Обряд крещения с полным погружением в воду его вдохновил даже больше, чем то первое посещение церкви, которое он уже совсем плохо помнил. Все вокруг его поздравляли, расспрашивали о его чувствах и предлагали помощь. Он буквально купался во всеобщей безграничной и безусловной любви. Именно этого он был лишен с детства и именно этого искал всю свою жизнь. Единственным минусом стало то, что этот праздник быстро подошел к концу, а возвращаться домой ему снова пришлось в одиночестве. Он еще много раз посещал церковь, но всякий раз миг всеобщего единения заканчивался. По выходе из церкви все прихожане вновь превращались в чужих друг другу людей. Он хотел чувствовать себя частью чего-то большего всегда, а не только один час в воскресенье.
– Я стал баптистом, – объявил Дэвид спустя примерно неделю после крещения. Нат был занят проблемами магазина, поэтому не сразу понял, о чем идет речь.
– Ты перестал быть евреем?
– Не знаю. Нет. Это же зависит от того, от кого ты родился, верно? Я не знаю, от кого я родился, так что не знаю, был ли евреем вообще, – растерялся Дэвид.
– Твоя мать, Перл, говорила, что человека, который сменил веру, легко обмануть.
– Перл умерла, – жестоко напомнил Дэвид.
– Это не доказывает того, что она ошибалась.
– Это доказывает, что ее Бог не защитил ее. Кем была моя настоящая мать? – спросил вдруг Дэвид.
– Она была еврейкой, – успокаивающе сказал Нат. – Ты же знаешь, она умерла при родах, а мы усыновили тебя буквально сразу после рождения. Как у тебя дела в колледже?
– Все хорошо, – слишком быстро, чтобы это было правдой, сказал Дэвид и пошел к себе в комнату. Он был очень разочарован тем, что не смог впечатлить отца своей новостью. Нат даже не воспринял ее всерьез. В возрасте двадцати лет все чего-то ищут. Главное, чтобы к тридцати они хоть что-то нашли. Дэвид же стремительно приближался к точке, за которой находились разбитые родительские надежды. Иногда он, конечно, объявлялся на занятиях в колледже, но за год он едва ли хоть что-то усвоил из курса лекций по истории искусства, да и вряд ли мог вылепить хотя бы горшок из глины. И Нат, и Дэвид прекрасно понимали, что обучение в общественном колледже по курсу скульптуры – пустая трата времени. С другой стороны, Дэвиду нужно было его как-то тратить, а как именно, он не имел ни малейшего представления.
«Вас усыновили? Вам хочется об этом поговорить? Приходите к нам», – гласила бумажка, прилепленная на внутренней стороне двери мужского туалета в колледже. Дэвиду потребовалось по меньшей мере трижды посетить этот туалет, прежде чем он все же решился переписать название организации, чтобы потом посмотреть в справочнике информацию о ней.
Организация помощи усыновленным детям проводила свои собрания по вечерам вторников в общественном колледже Квинса. В числе услуг, которые предоставлял этот благотворительный фонд, была помощь в поиске информации о биологических родителях, а также группа поддержки, которая «вполне могла стать для вас настоящей семьей».
Заседания проходили на втором этаже колледжа, в одной из больших аудиторий, рассчитанных на несколько сотен студентов. Там, в большом зале, были рассредоточены человек десять. Все они сидели поодиночке, плотно пригнувшись к учебной доске, служившей студентам письменным столом. Дэвид поздоровался кивком с женщиной, выступавшей перед аудиторией, и попытался затеряться на задних рядах.
Оказалось, что всем приемным детям говорят, что их матери умерли при родах. Это был настоящий удар, ведь все это время я думал, что нет никаких шансов ее когда-нибудь увидеть. Она умерла, но у меня не было возможности оплакать это вплоть до смерти моей приемной матери. Жестоко так поступать.
– Кого ищешь? Что за история? – поинтересовался шепотом парень, который каким-то неведомым образом телепортировался на место рядом с Дэвидом.
– Да никого. Мать умерла при родах, и меня усыновили, я больше из любопытства, – также шепотом сказал Дэвид.
– Всем так говорят, – бесшумно засмеялся парень. – Ты хотя бы искать пробовал? Имя знаешь?
– Как искать? По справочнику? – хмыкнул Дэвид.
– А почему ты думаешь, что ее имени нет в справочнике? Она преступница? Из другого штата? Ты что-нибудь о ней знаешь?
В этот момент женщина за трибуной многозначительно замолчала, давая понять, что их разговоры мешают лекции.
Сразу после лекции, в которой наблюдался переизбыток таких слов, как «принятие», «прощение» и «любовь к миру», Дэвид отправился к телефону-автомату, рядом с которым всегда лежал телефонный справочник. Он знал, что его биологическую мать звали Элизабет Фалько, знал, что она вроде бы жила в Нью-Йорке до его рождения. Никакой другой информации у него не было, но оказалось, что в го