юбое сопротивление было бесполезно. Мозли изнасиловал Китти, а затем нанес ей несколько десятков ножевых ранений, но никто из наблюдавших за всем этим соседей так и не попытался остановить его. Только когда Мозли уехал с места преступления, оставив девушку истекать кровью, кто-то догадался позвонить в полицию. Девушка скончалась по дороге в больницу, а Мозли поймали через несколько часов. Оказалось, что он уже не раз убивал и насиловал девушек, о чем рассказал даже с некоторой долей гордости. Поразительным в этой истории было только одно обстоятельство: за произошедшим наблюдало 38 свидетелей, но никто не попытался ничего сделать.
Когда убийцу задержали, шеф полиции Альберт Сидман спросил его, как он осмелился напасть на женщину при таком количестве свидетелей, психопат спокойно ответил: «я знал, что они ничего не сделают, люди никогда не делают».
Газеты несколько месяцев подряд смаковали подробности этой истории, рассуждая об аморальности и безразличии современного общества. Впрочем, для Перл Берковиц эта история имела несколько иной смысл. Она как будто убедила женщину в том, что нет никакого смысла уезжать из Бронкса. Нью-Йорк – опасный город. Квинс, который вроде бы теперь считался чуть более безопасным местом, ничем не лучше. А вот новый Co-op city, согласно рекламе, должен был стать местом намного лучшим, чем Манхэттен.
По задумке администрации города, это место должно было решить проблему жилья для людей со средним и низким достатком. Здесь нельзя было купить апартаменты в полном смысле этого слова, но за пару-тройку тысяч долларов можно было взять квартиру в найм. Для этого нужно было доказать свои платежеспособность и добропорядочность. Одинокие люди, безработные или имеющие проблемы с законом не могли претендовать на жилье в этом районе города. Здесь не должны были жить бедные и безработные. По задумке место должно было стать идеальным вариантом для скромной семьи со средним достатком. Таким образом, Берковицы могли выгодно продать свои апартаменты в Бронксе, купить квартиру в новом районе, в котором будет чисто и безопасно, и даже выгадать несколько тысяч долларов на сделке.
Нат согласился с женой, и они написали заявление с просьбой принять их в жилищный кооператив. Оказалось, что решения придется ждать несколько месяцев.
– Так будет лучше для Дэвида. Ребенок повторяет то, что видит на улицах. Мы не можем быть для подростка ориентиром во всем. Он видит, что другие поджигают мусорные баки, и повторяет за ними, – увещевала женщина.
Мужчина не хотел ждать несколько месяцев решения кооператива. Строго говоря, в Нью-Йорке всегда было мало мест, где можно просто приобрести жилье, не получая согласия соседей или управления. Разве что с социальным жильем все было проще, туда селили всех, кто сумел доказать, что нуждается в жилье. Если же человек решался приобрести жилье по ипотечному договору, ему нужно было получить не столько согласие банка, сколько документы, подтверждающие, что другие жильцы дома не против соседства с ним. Co-op сity, очевидно, держал интригу. Компания, строящая комплекс, подогревала ажиотаж вокруг своего проекта не столько благодаря рекламе, сколько благодаря невозможности получить согласие на покупку. Человек видел рекламу, звонил в офис компании и узнавал, что в лучшем случае через год ему дадут ответ, имеет ли он право переехать в это удивительное место. Это заставляло жителей города говорить о строящемся районе намного больше, чем это происходило с другими районами новой застройки. Обычно на сбор документов и разрешений у человека уходило не больше месяца, сейчас период ожидания мог растянуться на неопределенный срок.
Впрочем, Дэвид не вполне понимал проблемы своих родителей. Через несколько недель ему должно было исполниться тринадцать лет. Наступало время перемен, к которым он совершенно не был готов, и, как и свойственно детям, всеми силами старался сделать так, чтобы все оставалось по-прежнему. Это был последний год его обучения в средней школе. В следующем году ему предстояло покинуть школу № 77 на 172-й улице. Ученики должны были разбрестись по разным школам Бронкса, а кое-кто даже собирался поступить в элитные заведения на Манхэттене. Молчаливый подросток с последней парты в ряду в такой ситуации имеет очень высокий риск оказаться в числе изгоев, не социализироваться в новом месте. Дэвид с ужасом думал о том, что ему вскоре придется прийти в новый класс с новыми детьми, которые еще не знают о его таланте бейсболиста, не знают, что он может легко подшутить или разозлить учителя. Да и не факт, что в новой школе у него удастся проворачивать те трюки, которые ему сходили с рук здесь. Подросток хотел пойти в ту же школу, что и его приятель Крис Пальма, с которым он ходил на занятия по бейсболу и несколько раз готовил совместные проекты по биологии. Родителям, впрочем, обычно до этих желаний ребенка нет большого дела. Нат и Перл с увлечением изучали рейтинги школ в Бронксе, спрашивали в еврейской общине, в какую школу ходят их дети. Крис Пальма не был евреем, он был из традиционной семьи итальянских католиков, поэтому всегда с иронией относился к каким-то еврейским обычаям, которые старался соблюдать Дэвид в угоду родителям. Этим он активно не нравился приемным родителям Дэвида.
В 1966 году Дэвиду исполнилось тринадцать лет. За несколько месяцев до окончания средней школы он должен был пройти обряд бар-мицвы. Дэвид был совсем не рад предстоящему событию. Он не один десяток раз присутствовал на подобных празднествах. Всякий раз это был большой и веселый праздник, на который приглашались чуть ли не все знакомые дети подростка, вступающего во взрослую жизнь. По большому счету этот праздник был лишен всякого религиозного значения и давно превратился для большинства евреев из Бронкса просто в повод собрать вместе всех друзей и знакомых семьи.
Я никогда не чувствовал себя евреем в полном смысле этого слова. Родители были весьма религиозны, но мне это не было близко, хотя я и понимаю, что был рожден в этой вере и могу себя причислять к ним.
Дэвиду предстоящая бар-мицва не сулила ничего хорошего. Нат и Перл всегда были очень религиозны и старались соблюдать все правила и традиции. После долгих споров Нат даже согласился закрывать свой магазин по субботам, чтобы не нарушать шаббат.
Болезнь часто обращает человека к Богу. Столкнувшись с неизвестным, он обращается к непознанному. Когда много лет назад Перл поставили страшный диагноз, только вера помогла ей справиться с болезнью и снова научиться радоваться жизни. Недавно женщина узнала, что болезнь вновь проснулась в ее организме. На сей раз все выглядело сложнее и опаснее, а медицинская страховка теперь не способна была покрыть все дорогостоящее лечение.
Эта страшная новость заставила женщину вновь обратиться к Богу, начать с еще более въедливой дотошностью соблюдать все обряды и традиции, но самое главное, вновь ввергла их семью в тотальное одиночество. Болезнь всегда отталкивает от себя людей. Этот механизм имеет под собой биологическое и психологическое обоснование. Видя, что человек не вполне здоров, мы стараемся отойти от него, чтобы он нас не заразил. Так говорят наши инстинкты. Не имеет значения, какого характера эта болезнь, так как инстинктивно мы все равно будем стараться отойти от больного или грустного человека, опасаясь того, что это состояние окажется заразным (часто ведь так и бывает). Еще более тотальный характер носит психологическое обоснование. Никому не хочется говорить о своей тяжелой болезни или о болезни близкого родственника. Не хочется пробуждать к себе жалость, боишься, что люди побоятся с тобой общаться, чтобы не заразиться. С другой стороны, все твои мысли постепенно начинает занимать болезнь, о которой ты инстинктивно не хочешь говорить с «чужими». Этот капкан постепенно приводит к тому, что круг общения семьи постепенно сужается в кольцо.
Вскоре в квартире семьи Берковиц в южном Бронксе стало очень тихо. Сюда уже почти не звонили друзья и приятели Перл из еврейской общины, Нат старался решать все рабочие вопросы в магазине, чтобы не тревожить лишний раз жену, а Дэвиду запрещали водить сюда друзей, к выбору которых Перл всегда очень ревностно относилась. Причем Дэвид совершенно не понимал, чем обусловлены все эти перемены. Нат и Перл считали, что ребенку не стоит знать о «взрослых проблемах», поэтому подросток считал, что эта «ледяная тишина» и отчуждение, которое он ощущал дома, связаны только с тем, что он приемный, «ненастоящий» и, в конечном счете, лишний здесь человек. Впрочем, даже сам Нат постепенно начинал чувствовать себя лишним дома, стараясь не мешать жене все глубже погружаться в ее отношения с Богом и Болезнью.
Предстоящая бар-мицва Дэвида грозила стать самым печальным и унылым мероприятием в Бронксе. Дэвид хотел пригласить на торжество хотя бы Криса, но мать не разрешила ему этого. Ей хотелось, чтобы церемония инициации прошла по всем правилам в кругу только своих людей. Ими должны были оказаться несколько дальних родственников семьи, живущих в Бронксе. Дэвид даже толком не знал этих людей.
– Зачем вообще нужна эта бар-мицва? – спрашивал Дэвид Перл, когда та была занята выбором зала для проведения мероприятия.
– Ты становишься взрослым, с этого момента ты должен отвечать за свои поступки, – терпеливо отвечала женщина.
– Почему тогда я не могу решить пригласить Криса? – в сотый раз спрашивал Дэвид.
– Он не еврей, – терпеливо говорила мать.
– А если я тоже не хочу быть евреем? Мне не нужно тогда проходить бар-мицву.
– Ты родился евреем. Религия дается тебе от рождения. Человек, который изменил своему Богу, не достоин внимания. Это значит, что такого человека очень легко обмануть. Нет более опасного человека, чем тот, которого легко обмануть.
Церемония бар-мицвы Дэвида Берковица прошла в храме Адат Израэль в южном Бронксе. На празднике присутствовали только самые близкие семье Берковиц люди. В их числе оказалось только несколько полузнакомых Дэвиду взрослых людей. Все они подходили к нему и снисходительно хлопали его по плечу.