ребенком оказывались в кабинете психиатра, они никогда не разрешали своим детям заговорить. Сколько бы Бейтсон ни задал вопросов, ответ всегда следовал из уст матери. Они не могли признать в своем ребенке человека, считая его чем-то вроде дорогой машины, за которой обязательно нужно хорошо ухаживать, следить за всеми параметрами и вовремя менять масло, но машина ведь не может ответить на вопрос врача, верно? Автомобиль не может иметь своих чувств и эмоций. Эти женщины отказывали в этом праве своим детям.
В те годы считалось, что шизофрения неизменно влечет за собой эмоциональное уплощение, низкий эмоциональный интеллект, из-за которого больным сложно распознавать эмоции других людей. Бейтсон же предположил, что дети, страдающие тяжелым психическим заболеванием, напротив, с рождения очень тонко чувствуют настроение матери, но их прогноз всякий раз не оправдывается. Ребенок считывает, что мать раздражена, но слова ее говорят об обратном. Эмоции матери непрогнозируемы и неконтролируемы, она никогда не объясняет своих мотивов и действий. В результате ребенок оказывается в ситуации, когда каждый его выбор будет оценен как ошибочный. В такой ситуации рано или поздно любой человек откажется от самой возможности выбора. В такой ситуации у ребенка есть только один способ защиты: уйти в собственные фантазии, где все ведут себя в соответствии с заданными ребенком правилами игры. Впоследствии было доказано, что шизофрения связана с дисбалансом дофамина и других гормонов, поэтому теория Бейтсона не оправдала себя в отношении объяснения причин возникновения шизофрении, но вот любое шизотипическое расстройство, равно как и большинство других типов расстройств личности, как оказалось, возникает под воздействием механизма двойного зажима или двойного родительского послания.
Несомненно, из-за холодного эмоционального фона в Дэвиде росло ощущение отчуждения и отстраненности. Знание о том, что его усыновили, только усугубило это чувство.
Он не мог считать себя частью своей семьи, еврейской общины, у семьи Берковиц не было в Нью-Йорке большого количества близких родственников, из-за чего Дэвид оказался в абсолютной эмоциональной изоляции. Не научившись понимать чувства родителей, он не научился строить какие бы то ни было отношения. Добиться какого-то эмоционального отклика ему удавалось только с помощью плохих поступков. Бросая бутылку с зажигательной смесью, он разбивал стену, отделявшую его от мира. В этот момент его замечали, на него орали, его ненавидели, а ненависть по силе эмоций равна любви. Для выработки гормонов нет большой разницы. Мозг быстро переучивается и начинает вырабатывать дофамин, гормон удовольствия, при виде не любви, но ненависти.
Смерть приемной матери, случившаяся в разгар подросткового возраста, завершила психопатизацию[3] личности. Психиатр Дэвид Абрахамсон, один из психиатров, которые должны были решить, болен Дэвид или нет, не сомневался в том, что перед ним сидит человек с тяжелым расстройством личности, вполне вероятно, что шизотипическим. Столь же ясно было и то, что перед ним сидит крайне умный человек. Тяжелое расстройство личности действительно обычно сопровождается тем, что человек с трудом распознает эмоции других людей. Вызвано это двойным родительским посланием, холодным эмоциональным фоном в семье или дисбалансом гормонов, не имело принципиального значения сейчас. Человек с расстройством личности неизлечим, потому что не болен. Это набор личностных особенностей, которые обычно легко компенсируются при наличии высокого интеллекта, благодаря которому такой человек начинает ловко мимикрировать, учиться показывать те признаки эмоций, которых от него ждут. Дэвид сейчас легко справлялся с этой задачей. Перед психиатром сидел довольно умный, спокойный, покладистый человек, который подкован в области психиатрии, но старается этого не демонстрировать. Именно такого пациента желает увидеть перед собой любой психиатр. Способен ли такой человек взять в руки револьвер и пойти расстреливать людей? Или он может сделать это только в том случае, если услышит голос демонов?
Психиатр попрощался с пациентом и нажал кнопку вызова санитаров. Через минуту в кабинет вошло двое мужчин, и Дэвид с готовностью поднялся, улыбнулся на прощание психиатру и дал себя увести. Спустя еще минуту психиатр тоже вышел из комнаты для приема пациентов и направился по коридору в свой кабинет. Навстречу ему попался директор клиники, в руках у которого была какая-то тряпка.
– Ты видел, что творится за воротами? – поинтересовался он у Дэвида.
– Протестующие? – Абрахамсон уже несколько дней подряд приезжал на работу под улюлюканье толпы. Перед входом в клинику дежурило несколько десятков человек с плакатами, на которых были написаны проклятия в адрес Дэвида Берковица. Среди этих людей были родственники тех, кого расстрелял Дэвид, поэтому психиатр не спешил осуждать этих людей.
– Не только, – ответил начальник Дэвида Абрахамсона, протягивая ему тряпку, которую держал в руках. Это оказалась футболка, на одной стороне которой кто-то написал желтой краской «Сын Сэма», а на другой стороне значилась цитата из открытого письма Дэвида: «Привет из сточных канав». – Похоже, у нас второй Чарли Мэнсон[4], – мрачно подытожил врач.
3. Город мечты
1967–1970 гг.
В 1967 году в Co-op сity уже вовсю шло заселение. Тут все еще строили новые гигантские многоэтажные дома, но первые жильцы уже старались кое-как начать обустраивать свой быт. Это был настоящий город в городе, квартиры в котором покупали на последние средства, влезая в долги, перезакладывая недвижимость и отказывая себе во всем самом необходимом. Люди въезжали сюда с мыслью о том, что здесь они обретут счастье и благополучие, ведь именно это им обещали в офисах продаж, разбросанных по всем окрестностям Нью-Йорка. В числе таких отчаянных мечтателей были Нат Берковиц с сыном-подростком Дэвидом, которым разрешили вселиться в квартиру номер 17 B по адресу 170 Dreiser Loop. Пришлось переоформлять все документы, так все они были на имя Перл Берковиц, но все же администрация пошла Нату навстречу, хотя предпочтение всегда отдавалось полноценным семьям с маленькими детьми. Берковицы были как раз такими, когда подавали это заявление. Сейчас же Перл умерла, а Дэвид уже успел превратиться в неуклюжего подростка.
Они получили долгожданные документы, разрешающие въехать в квартиру, надеясь на то, что новое жилье поможет им поскорее начать новую жизнь уже без Перл, сильнее всех хотевшей сюда переехать.
Нью-Йорк поделен на сектора и районы, которые пополняются, расширяются, но никогда не смешиваются между собой. Еврейские кварталы населяют исключительно евреи (администрация такого района однажды даже добилась от администрации города разрешения закрыть вход в район для представителей другой национальности), в китайском квартале могут жить только китайцы. Здесь можно попробовать лучшую китайскую еду в местном ресторанчике, купить необычные и ненужные сувениры непременно красного цвета, а также затовариться дешевыми и странными товарами, наподобие «волшебных» овощечисток. В кварталах, населенных преимущественно темнокожими, никогда не селятся представители другой расы. Исключение составляют разве что немногочисленные белые женщины, но и они при возможности стараются покинуть такой квартал. Южный Бронкс постепенно превращался в один из таких кварталов. Возле нескольких социальных центров каждое утро теперь собиралась очередь. Несколько средних школ превратились в своего рода «офисы» мелких наркоторговцев, а на улицах то и дело случались драки и изнасилования.
Не все способны увидеть красоту Бронкса. Это красота пустыни. Кажется, что здесь невозможно выжить, но это только на первый взгляд. Потом ты замечаешь, что люди привыкли здесь жить. В попытке сохранить в себе веру в лучшее одни бегут к легким удовольствиям и наркотикам, а другие смиряются. Люди привыкают, и вскоре вы тоже привыкаете и учитесь видеть красоту в хаосе.
Co-op city оказался зажат между таким неблагополучным районом Бронкса и городом Йонкерс, который представлял собой неблагополучную и униженную провинцию Нью-Йорка. Большинство пригородов мегаполиса жили за счет нескольких дорогих кварталов, в которых предпочитали селиться «уставшие от шума большого города» семьи сделавших успешную карьеру клерков. Считалось, что детям не стоит жить в маленьких и удушливых апартаментах, поэтому такие семьи предпочитали подыскать себе небольшой особняк в элитном пригороде. В Йонкерсе не было ничего элитного и эксклюзивного, даже название места было пародией на Нью-Йорк. Каждое утро жители этого пригорода отправлялись на работу в мегаполис, который ненавидели, но без которого не смогли бы выжить. Острое чувство собственной неполноценности обычно трансформируется в ненависть. Презирать весь Нью-Йорк было проблематично, а вот Co-op city как олицетворение пороков города ненавидеть было просто. Несколько лет подряд жители Йонкерса наблюдали за масштабной стройкой «города мечты». Все это время по телевизору и на билбордах транслировали идеальные картинки прекрасного района в лучших традициях респектабельных кварталов Манхэттена. Разрешение на покупку смогут получить только достойные члены общества, крепко стоящие на ногах. Никаких мигрантов и нелегалов из Латинской Америки. Никаких краж из магазинов и драк в школах… Да еще к тому же из Co-оp city можно было доехать до любого места в Нью-Йорке, а из Йонкерса можно было добраться только в Бронкс, да и то с трудом.
«Город мечты» оказался заперт между двумя неблагополучными районами, которые ненавидели и презирали друг друга. Впрочем, было между Южным Бронксом и Йонкерсом что-то общее – они ненавидели Co-оp city. Сказочный город должен был распространить лучи добра на всех своих соседей, но получилось наоборот.