У самой ограды дома Перетты через болото были перекинуты дощатые мостки.
Эскаргас охранял заднюю дверь (через нее входили в дом Пардальян с Жеаном), а Гренгай — переднюю.
Эскаргас миновал ограду поместья Лагранж-Бательер — и вдруг споткнулся о веревку, спрятанную в траве.
Страшно ругаясь, он рухнул на землю, но встать уже не успел: из-за стены выскочили четыре головореза и с быстротой молнии набросились на гасконца. Спустя несколько мгновений Эскаргаса схватили, крепко связали, воткнули в рот кляп и понесли в какой-то погреб возле часовни Святого Мученика.
Минут десять он провел в невеселых размышлениях, а потом к нему присоединился Гренгай — тоже связанный и беспомощный. Его постигла та же участь, что и Эскаргаса.
Счастливо и ловко завершив это дело, неутомимый Сен-Жюльен со всех ног бросился опять к карьеру, оставив вокруг дома Перетты-милашки десять наймитов.
Перед ним явился тот же человек, что и в прошлый раз. Сен-Жюльен спросил:
— Ну что?
— Пока ничего, — лаконично ответил тот.
— Вот черт! — воскликнул Сен-Жюльен. — Неужели уйдет?
— Погодите, сударь, не спешите. Появится, куда денется!
— А оттуда точно нет другого выхода?
— Да как сказать… Карьер уже много лет, как заброшен, — теперь, пожалуй, никто и не скажет, далеко ли тут тянутся выработки и в какую сторону. Были старики, так они помнили, — да все померли. А я, к примеру, никогда не слышал, чтобы тут был другой выход.
— Ну подождем, — мрачно сказал Сен-Жюльен.
А теперь нам пора вернуться к Жеану Храброму — мы оставили его как раз тогда, когда он запустил руку в сокровищницу — и, соответственно, Пардальяну, собиравшемуся гневно обличить его.
Итак, Жеан с безумным видом посмотрел на полную пригоршню драгоценных камней, поискал машинально, куда бы спрятать добычу, — и вдруг, с силой швырнув камни на место, воскликнул:
— Нет, я не сделаю этого!
Пардальян — он уже было ступил одной ногой в яму — опять бесшумно вылез наверх и уселся на куче земли. Лицо его просветлело, и он прошептал:
— Ну, я же говорил! Не мог я в нем так ошибаться! Однако, черт возьми, и натерпелся же я страху — в жизни так не пугался!
Жеан же тем временем задумчиво проговорил, рассуждая сам с собой:
— В прежние времена мне, несмышленышу, случалось обчистить припозднившегося прохожего — но меня извиняла моя молодость. Мне говорили: это честная дележка, ибо тот, у кого ничего нет, отнимает у другого лишнее. Я так и думал. Но теперь я знаю истину. Бертиль открыла мне глаза. Господин де Пардальян своим примером показал мне, что такое истинное благородство и великодушие — видя его бескорыстную дружбу ко мне, я краснел при воспоминании о том, каким был прежде. Если я совершу это мерзкое дело, то смогу ли я пожать его честную руку и заглянуть в глаза той, в ком для меня все? К чему богатство, если вся моя жизнь будет отравлена? Нет, уж лучше бедность и даже нищета, чем презрение тех, кого я люблю!
Пардальян наверху удовлетворенно кивнул. Глаза его заблестели еще ярче обычного, а лукавая улыбка стала ласковой и воистину отеческой.
Он шептал:
— Отлично! Значит, моя дружба и мое уважение ему дороги не меньше, чем любовь невесты! Занятно! Ведь он не знает, что я ему отец!
Пардальян был решительно неисправим: так и не научился ценить сам себя…
А Жеан тем временем, терзаясь стыдом и угрызениями совести, совсем разбушевался:
— Раздробить бы на мелкие косточки череп, в котором родилась эта гнусная мысль! Пускай бы палач сжег руку, совершившую это мерзкое дело!
Пардальян — он уже совсем развеселился — усмехнулся про себя:
— Еще чего! Тогда уж тебе точно никогда не удастся пожать мою честную руку!
— Я заслужил страшную казнь, и я сам себя накажу, — произнес Жеан.
— Эй, что такое? — насторожился Пардальян. — Не собрался ли этот дурачок, чего доброго, покончить с собой?
— Я сознаюсь им в своем преступлении. И если после этого они отвернутся от меня — я заслужил их презрение.
— А! — успокоился Пардальян. — Ну, если так — тогда ничего!
Жеан резким движением закрыл ларь, опять забросал его опилками и как можно тщательнее закрыл крышки обоих гробов. На секунду он задумался… Дух его усмирился; он вытянул вперед руку, словно давая клятву, и произнес:
— Я не знаю, кто хозяин этих сокровищ. Но он может быть уверен: если в подземелье не явится другой грабитель, то владелец найдет здесь все в целости и сохранности!
Пардальян чуть было не крикнул: «Ты и есть хозяин!» Но время уже близилось к восьми, пора было приниматься за дело, если он и впрямь желал уберечь сына от неминуемой беды…
Шевалье проворно встал. В стене возле лестницы за его спиной был открыт лаз. Пардальян юркнул в него и вернул на место каменную плиту на ловко замаскированном штыре. Ниже человеческого роста из кладки вынули несколько кирпичей — так что можно было видеть и слышать все, что происходит в подземелье. Пардальян пригнулся и стал смотреть. Жеан как раз закрывал отверстие плитой.
Итак, можно было спокойно уходить — сын Пардальяна выдержал испытание с честью. Шевалье заложил кирпичами отверстие, вышел через известный нам карьер у подножия холма Пяти Мельниц и поспешно, решительно, с присущей ему при некоторых обстоятельствах суровостью на лице направился к городу.
— Ну, господин Аквавива, посмотрим, кто кого! — твердил он про себя.
Примерно в то же самое время — было начало восьмого утра — Сен-Жюльен вернулся поджидать Жеана у заброшенного карьера.
Жеан же спокойно и методично приводил в пещере все в порядок — даже тщательнейшим образом утоптал землю под лестницей, чтобы скрыть малейшие следы лопаты. Работа была трудная, утомительная и заняла целый час. Так что неудивительно, что юноша почувствовал себя совершенно разбитым и решил поспать.
Проснулся он около одиннадцати утра, бодрый и свежий — крепкий сон восстановил его силы и уверенность в себе. Разум Жеана избавился от невыносимого бремени. Он радостно расхаживал по пещере и что-то насвистывал.
Юноша разжег костер, поджарил себе яичницу, отрезал большой кусок ветчины, несколько ломтей колбасы и съел все до последней крошки — ни горе, ни опасность, ни переживания никак не сказались на его аппетите. Хлеб был, правда, черствоват, но зато вино холодное и такое отменное, что и мертвого поставило бы на ноги. Позавтракав, Жеан почувствовал себя сильным, как Самсон.
— Должно быть, сейчас около полудня, — решил он. Лицо его стало невыразимо нежным — как всегда, когда он думал о Бертиль, — и юноша сказал тихонько:
— Пойду к ней!
Он вышел из пещеры. Сперва Жеан продвигался осторожно — пробовал землю под ногой, вглядывался острым взором в окружающие предметы, внимательно прислушивался, держа руку на эфесе шпаги… Но понемногу юноша успокоился и ускорил шаг.
У выхода из карьера он осмотрелся кругом — никого — и привычной пружинистой стремительной походкой направился на улицу.
Однако сделав шага три-четыре, Жеан вдруг беспомощно вытянул вперед руки и громко закричал: земля ушла у него из-под ног.
Стремглав полетел он в бездонный колодец… И вновь из его груди вырвался вопль:
— Бертиль!
Удар о землю был страшен; Жеану показалось, что он сломал обе ноги. На какой-то миг он замер неподвижно; внутри все страшно болело; помраченный рассудок заполонило несказанное удивление: неужели после такого удара он все еще был жив?!
При падении юноша зацепился головой о выступ скалы; он лежал без сознания, по щеке текла, заливая все лицо, тонкая струйка крови…
Сен-Жюльен и его люди, выбравшись из своих укрытий, тихонько, точно жабы, поползли к колодцу… Сен-Жюльен заглянул вниз, прислушался, оскалился в отвратительной кровожадной усмешке и удовлетворенно прошептал:
— Вот и все! Больше этот мерзавец никому не навредит!
И, повернувшись к своим людям, отрывисто приказал:
— Вы знаете, что делать. Начали!
И снова куда-то умчался, а его подчиненные засуетились вокруг колодца.
Шпион же Леоноры вернулся к капелле Святого Мученика, где его терпеливо поджидал байи с шестью стражниками. Сен-Жюльен кратко и властно сказал:
— Ступайте!
И байи во главе своего маленького отряда отправился вперед — он, конечно, тоже знал, что делать.
Сен-Жюльен немного отстал от них. Он шел как ни в чем не бывало, изображая праздного гуляку, который любуется природой…
Байи спустился по тропке к кресту, повернул налево, потом направо и двинулся улицами Монмартрского предместья.
Глава 68ТЮРЬМА ФОР-О-ДАМ
И что же тем временем происходит в доме Перетты-милашки?
Настал полдень — как раз в этот час Жеан Храбрый собирался отправиться к невесте…
Мы в рабочей комнате небогатой парижской работницы; эта мастерская служит и гостиной, и столовой. У распахнутого окна, куда вливаются волны солнечного света и ароматы цветущего сада, сидит Бертиль.
Перетта, засучив рукава по локоть, орудует огромным утюгом — гладит белье своих клиенток. Почтенная Мартина — служанка и подручная — убирает со стола: девушки только что позавтракали.
Простая комната оживлена присутствием двух изящных юных созданий — одно очаровательнее другого. Они веселы и беспечны; все дышит тишиной и благополучием…
— Перетта, — раздался певучий голос Бертиль, — зачем вы так усердно взялись за работу? Неужели нельзя немного отдохнуть? Ведь вы же больны, за завтраком ничего не ели…
Перетта серьезно, без малейшего намека на улыбку ответила:
— Бедным людям всегда нужно работать.
— Но послушайте! — взволнованно отозвалась Бертиль. — Я, конечно, не богата, но и не так бедна! Моих средств хватит, чтобы всем нам спокойно прожить. Я не могу видеть, как вы надрываетесь!
— Что вы такое говорите, сударыня? Ответьте лучше, зачем это ваши тонкие пальчики так прилежно трудятся над вышиванием?
— Мне же это нравится! — засмеялась Бертиль.
— Вот и мне нравится, — ответила Перетта, а про себя добавила: — За работой любое горе забывается…