Галигаи с серьезным видом кивнула.
— Прежде всего, кто его родители? — спросила она.
— Он сын принцессы Фаусты.
Леонора не смогла скрыть изумления. С некоторым суеверным ужасом, удивительным для столь волевой женщины, и с очевидным благоговением она прошептала:
— Внучка синьоры Лукреции! Соперница Сикста V! Папесса!
Казалось, Саэтту привели в раздражение эти слова, полные нескрываемого почтения и смутного страха, ибо он резко оборвал супругу Кончини, воскликнув с неожиданной яростью:
— Да, именно она! Corbacco, синьора! В мире нет второй Фаусты!
Тоном, выражающим тайное восхищение, Леонора задумчиво произнесла:
— Теперь мне понятно, откуда такая непомерная гордыня у этого нищего бродяги! Сказывается порода!
И она спросила со жгучим интересом, пробудившимся при одном только упоминании имени Фаусты:
— А отец? Кто он? Какой-нибудь владетельный князь? Или король?
— Отец, — насмешливо промолвил Саэтта, — всего лишь скромный дворянин без титулов и состояния… но именно он стал тем камнем преткновения, о который разбились все замыслы и интриги Фаусты.
— Пардальян! — вскричала Леонора, всплеснув руками от восторга.
— Вы сами назвали его имя, — ответил Саэтта, поклонившись.
На какое-то мгновение Леонора погрузилась в раздумья, и на лице ее появилось умиленное выражение, которое она не пыталась скрывать — либо от охватившего ее удивления, либо от нежелания разыгрывать комедию перед Саэттой.
А тот, не сводя с нее глаз, все больше хмурился, чувствуя, как тревога сжимает ему сердце. Мысленно он спросил себя:
— Неужели она станет союзницей сына из благоговения перед матерью? Я этого не допущу!
Он быстро овладел собой, и на лице его появилось привычное выражение жестокого лукавства. Усмехнувшись, он еле слышно пробормотал:
— Твои восторги развеются, как дым, едва я скажу заветное слово!
В этот момент Леонора, подняв голову, устремила на своего браво пристальный взор и мягко произнесла:
— Расскажи мне, Саэтта, о том, что сделала тебе синьора Фауста… Должно быть, это мрачная и ужасная история, но мне хотелось бы ее узнать.
В этих простых словах Саэтте почудилась ирония, однако он ничем не выдал своих чувств, ответив с изумительной непринужденностью:
— В этой истории нет ничего мрачного и ужасного, как вы сказали. Напротив, она вполне заурядная… банальная… таких, вероятно, было очень много в жизни прославленной принцессы Фаусты… как и в жизни всех прочих владетельных особ.
— Неважно, — мягко, но настойчиво возразила Леонора, — ужасная или заурядная, я желаю… мне нужно ее знать.
— Понимаю, синьора, поэтому и не отказываюсь, — произнес Саэтта все тем же непринужденным тоном. — Однако, видите ли, эта банальная история для меня оказалась весьма мучительной… — Тут он заскрежетал зубами от бешенства, и голос его стал хриплым от волнения, сдерживаемого с трудом. — Очень мучительной… невыносимо мучительной… Тем не менее, я отдаю себе отчет в том, что для вас она не представляет особого интереса. Поэтому я прошу разрешения предварительно открыть вам одну маленькую тайну, а затем уже приступить к рассказу. Полагаю, тогда вы выслушаете меня с большим вниманием… и сумеете понять и одобрить мои побуждения.
Она кивнула с нескрываемым любопытством:
— Как хочешь, Саэтта. Говори, я готова слушать.
Быстро оглядевшись, словно желая убедиться, что поблизости нет нескромных ушей, Саэтта, понизив голос, без обиняков спросил:
— Поскольку вам известна история Фаусты, вы должны знать и о несметных сокровищах?
В черных глазах Леоноры вспыхнуло и мгновенно погасло пламя. Это действительно длилось одно мгновение, но для Саэтты этого оказалось достаточно, и он едва заметно усмехнулся. Галигаи поняла, что беседа окажется куда более интересной, чем она предполагала. Напустив на себя вид полного равнодушия, она небрежно заметила:
— Те самые сокровища, что, как шепчутся, спрятаны в Монмартрском аббатстве? Толки о них идут уже двадцать лет… что до меня, то я не особенно верю всем этим басням… Существует ли вообще этот пресловутый клад?
С внезапной серьезностью Саэтта воскликнул:
— Заблуждение, мадам! Сокровище существует, и никто не завладел им, ручаюсь вам в этом!
И, поглядев ей прямо в глаза, насмешливо добавил:
— Десять миллионов, синьора! Неплохой куш, а? Десять миллионов! Представьте, что будет, если такая сумма попадет в руки особы великого ума с непомерным честолюбием? Чего только она не достигнет! На какие вершины не поднимется!
Легкий румянец появился на бледных щеках Леоноры, и она сощурила глаза, словно ослепленная блеском этого золота, машинально повторив с задумчивым видом:
— Десять миллионов!
Саэтта с загадочной улыбкой на устах по-прежнему не спускал с нее взгляда. Вполне удовлетворившись произведенным впечатлением, он небрежно произнес:
— И это баснословное сокровище принадлежит Жеану Храброму… сыну Фаусты!
Леонора вздрогнула, будто от удара. Побледнев, как смерть, она крепко сжала губы, а в ее горящих черных глазах появилось изумление. Угрожающим тоном она произнесла:
— Десять миллионов этому бандиту? Этому разбойнику с большой дороги? Да ты рехнулся, мой бедный Саэтта! Новенькая прочная веревка, хорошенько смазанная жиром — вот что его ждет… и он еще должен быть счастлив, если его избавят от вполне заслуженных пыток!
Саэтта, ликуя в душе, насмешливо говорил себе:
— И вот все восторги рассыпались в прах! От благих порывов синьоры Леоноры не осталось и следа! Я так и знал!
Вслух же он произнес с притворным состраданием:
— Как вы разволновались, синьора! Неужели золото до такой степени привлекает вас?
Не столько слова, сколько тон Саэтты произвели на Леонору эффект холодного душа. Она вдруг поняла, что верный слуга и надежный сообщник, перед которым можно было не таиться и обо всем говорить открыто, преследует в этом деле свою цель, а, следовательно, может превратиться в соперника и даже во врага. Лицо ее мгновенно приняло непроницаемое выражение; пренебрежительно пожав плечами, она сказала безразличным тоном:
— Так ты полагаешь, что меня ослепило золото?
— Черт возьми, синьора! — дерзко ответил Саэтта. — Золото имеет для вас только одну ценность… это мощный рычаг, пред которым ничто не устоит… Я знаю.
Галигаи одобрительно кивнула, а Саэтта подобрался, словно борец перед решающим броском. Еще более понизив голос, он резко бросил:
— Так вот, синьора, это сокровище… эти баснословные богатства, с помощью которых можно осуществить самые невероятные мечты… я вам его достану… я вам его подарю!
Исподтишка поглядывая на нее, он пытался оценить впечатление, произведенное этими словами. Но Галигаи уже не доверяла ему, а она отлично умела владеть собой. Даже не поведя бровью, она холодно осведомилась:
— Значит, тебе известно, где спрятано сокровище?
— Нет! — откровенно признался Саэтта.
И уверенно добавил:
— Но я сумею это узнать, не сомневайтесь!
— Вот как? Отчего же тогда не взять его себе? — спросила она с напускным простодушием.
— Я понимаю вас, синьора, — безмятежно отозвался Саэтта. — Вас удивляет, отчего эти богатства оставляют меня равнодушным, меня, жалкого бродягу, который готов прикончить ближнего своего за сумму в сто тысяч раз меньшую… тогда как других, несравненно более богатых и могущественных, в том числе и вас, синьора, это сокровище ослепляет…
Он внезапно выпрямился во весь свой высокий рост, глядя на нее сверху вниз. В его холодных глазах зажегся нестерпимый огонь; на лице появилось выражение дикой, свирепой злобы; губы скривились в ужасной усмешке. Она невольно вздрогнула, настолько он стал страшен. Это было мрачное воплощение самой ненависти во всей ее отвратительной наготе. И он воскликнул хриплым голосом, похожим на рычание хищного зверя:
— Все так, но я забыл сказать вам, что потребую взамен! И это для меня дороже любого сокровища! Десятки, сотни подобных кладов я бы отдал без колебаний… да еще и жизнь свою в придачу!
Возможно, в этот момент Леонора впервые задумалась, какую же цену потребует браво, но на лице ее это никак не отразилось. Все тем же спокойным, почти мягким тоном она спросила:
— Что же это за драгоценность?
— Пустяк… Голова человека! — коротко ответил Саэтта.
— И это голова Жеана Храброго, не так ли? — осведомилась Леонора все с тем же ужасающим спокойствием.
— Вы не ошиблись, мадам, — подтвердил Саэтта.
Внезапно лицо его помертвело от ужасного волнения, и он добавил, почти задыхаясь от ненависти:
— Поймите меня правильно, мадам… Если бы речь шла о смерти Жеана, помощь мне не понадобилась бы!
— Именно об этом я и подумала.
Саэтта, исступленно захохотав, выкрикнул:
— Нет, черт возьми! Это было бы слишком просто и легко! Я же хочу, — он чеканил каждый слог в ярости, граничившей с безумием, — я хочу, чтобы эта голова упала на эшафоте… под топором палача! Вот чего я желаю и от чего не отступлюсь!
Она произнесла с мягкостью, еще более пугающей и еще более жесткой, нем неистовство Саэтты:
— Объясни же мне… Полагаю, мы легко сможем договориться.
Мощным усилием воли Саэтте удалось взять себя в руки.
— Думаю, — сказал он почти спокойно, хотя голос его все еще подрагивал от пережитого волнения, — думаю, настал момент рассказать вам о том, что сделала со мной прославленная и могущественная принцесса Фауста… Теперь эта банальная история заинтересует вас.
Галигаи, либо слишком хорошо зная характер этого человека, позволявшего себе поразительную бесцеремонность по отношению к ней, либо чувствуя, что в состоянии крайней экзальтации ему лучше не перечить, либо по какой-то другой причине, не сочла нужным выразить неудовольствие и произнесла все с той же невозмутимой мягкостью:
— Слушаю тебя.
Саэтта, опустив голову и погрузившись в мрачное раздумье, начал расхаживать по комнате своим упругим легким шагом. С налитыми кровью глазами, с топорщившимися усами, с выставленным вперед подбородком и оскаленными зубами, словно готовыми вцепиться кому-нибудь в глотку, он напоминал хищную кошку, которая с ворчанием мечется по клетке, с тоской вспоминая свободную жизнь под палящим солнцем тропиков, навсегда потерянную по злой воле человека.