Генрих, угадывая приближение сцены с упреками в многочисленных изменах, вовремя перебил супругу.
— Мадам, вы ошибаетесь. Мне угодно нынче согласиться с тем, что прежде я отвергал.
— Как! — пролепетала изумленная Мария Медичи. — Вы согласны?
— Мы с кузеном Сюлли только что приняли очень важные решения. Возможно… заметьте, это не факт… возможно, весной я начну военные действия. В отсутствие короля вы будете регентшей, мадам. И я подумал, что необходимо укрепить ваше влияние, насколько это в моей власти. Несмотря на огромные издержки, которых потребует церемония, польза от нее перевешивает все прочие соображения. Вот почему я не только соглашаюсь, но даже иду дальше: сегодня я окончательно назначаю днем коронования двадцатое сентября.
Мария Медичи не имела понятия, с какой целью супруги Кончини уговаривали ее добиваться коронации. Сама она была более женщиной, нежели правительницей, и попросту желала блистать на этой пышной церемонии, где главная роль предназначалась именно ей. Да, это была истинная женщина; мгновенно отбросив этикет, она устремилась к королю, схватила его за руки и с непритворным волнением, сияя от радости, воскликнула:
— Вы так добры, Генрих!.. Вы меня делаете счастливой!..
— Да, моя милая, — ответил король с ноткой меланхолии, — я добр… Возможно, вы это окончательно поймете позже, когда меня не станет.
Но глубоко эгоистичная, черствая натура Марии Медичи вновь одержала верх.
— Коль скоро король, кажется, являет ко мне расположение, — сказала она, — я воспользуюсь этим, чтобы обратиться еще с одной просьбой.
— Какой? — настороженно спросил Генрих.
— Сир, мне нужны деньги.
— Опять? — воскликнул Генрих, нахмурившись.
— Ваше Величество, это пустяк. Всего лишь двадцать тысяч ливров!
— В самом деле, мадам! — съязвил раздраженный король. — Вы находите, что двадцать тысяч ливров это пустяк?.. О, черт возьми! Неужели мы должны задушить поборами наших подданных, чтобы вы могли откармливать этих алчных Кончини, которым достаются все ваши деньги?.. Ради их обогащения вы обираете себя и хотите обобрать нас. Клянусь Святой пятницей, мадам, я добр, но вовсе не глуп!
— Благодарение Богу, — немедленно парировала королева, — вы не так бережливы, когда речь идет об удовлетворении капризов ваших любовниц!
— Я здесь хозяин, — взорвался Генрих, с яростью топнув ногой. — И делаю, что хочу!
— Хорошо, — сказала Мария с ироническим реверансом. — Я скажу аббатисе Монмартрской, что королева Франции не настолько богата, чтобы оказать ее обители и Богу услугу, о которой она просит. Я посоветую ей обратиться к мадам де Верней, которой король, будучи хозяином, не откажет в том, в чем отказывает королеве.
И в гневе уже забыв о великом счастье, только что доставленном ей королем, она направилась к выходу.
При словах «аббатиса Монмартрская» король обменялся быстрым взглядом с Сюлли. Оба поняли друг друга.
— Минутку, мадам! — воскликнул Генрих, смягчившись. — Я отказываю в деньгах, если они предназначаются вашим ненасытным итальянцам. Но когда речь идет о благом, милосердном деянии, дело другое. Я не хочу, чтобы говорили, будто дочери Бога напрасно взывали к великодушию королевы. Объяснитесь же, прошу вас.
Королева поняла, что победа будет за ней. Ей были безразличны несколько унизительные условия короля. Главным было получить желаемое.
Итак, она тотчас вновь обрела хорошее настроение и, не ведая, что Генрих располагает такой же точно бумагой, какую ей показала Леонора, сама не желая и не зная того, проболталась.
— Да будет вам известно, сир, что под часовней Мученика находится подземелье, где стоит каменный алтарь — тот самый, у которого в давние времена молился Святой Дени. Аббатиса хотела бы произвести там работы, открыть эту святыню и сделать ее местом паломничества для верующих. Это вернет аббатству былую славу. Двадцать тысяч ливров, которые я прошу, нужны для этих раскопок. Как видите, это благое дело, которое несомненно должно снискать французскому королевскому дому благословение Божье.
Генрих вопросительно посмотрел на Сюлли. Тот, подойдя к нему, что-то шепнул на ухо. Мария Медичи беспокойно следила за ними. Именно Сюлли был главным казначеем короля. И он передавал королеве, как и любовницам короля, суммы, назначенные им королем. Благодаря такому распределению ролей король мог спокойно обещать деньги, в которых министр потом безжалостно отказывал.
Хитрый Беарнец придумал эту уловку, чтобы хоть как-то обуздать алчность своих многочисленных любовниц.
Марии Медичи не пришлось долго волноваться, потому что король, снова став любезным, произнес:
— Богу не угодно, моя милая, чтобы я помешал вам участвовать в благом деле, которое действительно может снискать нам благоволение небес. Но при одном маленьком условии.
— Каком условии, сир?
— Дело это представляется мне столь достойным, что я не хочу ограничиться денежным пожертвованием. Я оставлю за собой право наблюдать, а, может быть, и управлять этими благочестивыми работами. Скажите это, прошу вас, от моего имени аббатисе Монмартрской.
Мария Медичи не предполагала, что у Генриха IV имеется свой тайный умысел. Она чистосердечно поверила ему. Чрезвычайно обрадованная тем, что так дешево отделалась, королева поспешила провозгласить:
— Король хозяин! Везде и всегда.
Выйдя от супруга, она устремилась с хорошей новостью к обоим Кончини, которые уже ожидали ее.
Ни Кончини, ни его жена не подозревали, что вскоре вступят в борьбу с королем и Аквавивой и ни один из этих грозных соперников не позволит им завладеть желанным кладом. Тем кладом, который они уже считали своим.
Глава 36ТРОЕ ХРАБРЕЦОВ СПРАВЛЯЮТСЯ С СИЛЬНЕЙШИМ ПОТРЯСЕНИЕМ В СВОЕЙ ЖИЗНИ
В тот же вечер Жеан Храбрый повел Карканя, Эскаргаса и Гренгая в кабачок. Он хотел угостить их ужином, который про себя считал прощальным.
Несмотря на внешнюю суровость, Жеан испытывал к троим приятелям искреннюю привязанность. Не без душевной боли решился он на то, чтобы расстаться с ними.
Трое храбрецов не знали о намерениях своего вожака, поэтому безмятежно и легко предались кутежу и веселью. Жеан, чтобы не портить им настроение, старался держаться весело и беззаботно.
Когда, завершив ужин, они вышли на улицу, трое храбрецов были сильно навеселе, а Жеан, всегда проявлявший умеренность, был совершенно трезв. С волнением, которое ему не удалось побороть, он обратился к браво:
— Храбрые мои товарищи, мы не можем больше жить вместе, как жили прежде. Нам нужно разойтись. Отправляйтесь направо, а я пойду налево… и да хранит вас Бог!
И он шагнул было в сторону. Но приятели спросили, будто он ничего им не сказал:
— Какие будут распоряжения, вожак?
Они ничего не поняли. Но радостное возбуждение их как-то незаметно улетучивалось. Они почуяли, что должно произойти нечто серьезное и печальное. Жеан, не желая оставлять их в неведении, тихо ответил:
— У меня нет больше для вас распоряжений. Я вам больше не вожак. Понятно?.. Наша совместная жизнь закончена. Давайте простимся навсегда.
Они в смятении смотрели друг на друга. Их лица были мертвенно бледны. Они вдруг сразу протрезвели. И одновременно зазвучали растерянные голоса:
— Так вы что же, нас гоните?
— А что мы будем делать?
— Как же мы без вас?
— Я не гоню вас, — возразил Жеан так же мягко. — Мне не в чем вас упрекнуть… Но все-таки нам нужно расстаться.
Теперь они уразумели. Вслед за смятением пришло негодование, и впервые произошел бунт.
— Зачем нам расставаться? Клянусь силами ада! — прорычал Гренгай. — Когда человека приговаривают к наказанию, ему хотя бы объясняют, за что!
— Верно! — поддержали двое других. — За что?
— Потому что я решил изменить свою жизнь. Если вы останетесь со мной, то рискуете околеть с голоду.
Они оторопело переглянулись. Опять ничего нельзя понять. Один за другим посыпались вопросы.
— А почему придется околеть с голоду?
— Разве вот это нам не поможет?
Они хлопали ладонью по эфесам своих шпаг.
— Разве не найдем мы вот этаких?
И они надували щеки, изображая зажиточного горожанина с туго набитым кошельком.
— Ничего такого, — живо сказал Жеан, — я не хочу больше делать. Это называется: воровство.
— Воровство!..
Возглас вырвался одновременно у троих. Теперь на их лицах читалась тревога, а видом своим они говорили: «Он заболел!»
Жеан, догадавшись, о чем они думают, с горячностью крикнул:
— Да, вам не понятно!.. Как и вы, я долго верил, что изымать у богатых долю бедных справедливо и законно. Я знаю, что был вором!.. Я вор!.. При этой мысли краска стыда заливает мне лицо… и я скорее предпочту отрубить себе руку и бросить ее собакам, чем опять взяться за старое!..
Увы, это оказалось серьезно! На, сей раз они вполне осознали положение. И растерялись. У этого бешеного Жеана всегда были какие-то странные понятия.
Трое храбрецов, переглянувшись, убедились, что их мнения совпадают. Раз на него напала такая блажь, они сделают так, как он захочет. Они станут честными, превратятся в святош, будут щелкать зубами вместе с ним. Одним словом, пусть он командует — они подчинятся. Все очень просто. И они немедленно высказали свои соображения вожаку.
Жеана тронула их настойчивость и покорность. Но ему было совестно обрекать их на нищету.
Без него бедняги, не ведающие угрызений совести, всегда выкрутятся из любого положения. Он им ясно дал это понять.
— Ладно! — сказал Гренгай с беспечностью. — Умереть так или эдак все равно придется, от судьбы не уйдешь!..
И с неожиданной серьезностью добавил:
— Что до меня, то если вы нас прогоните, даю вам слово, что немедля брошусь с Нового моста вниз головой.
— Я тоже! — в один голос заявили двое других.
Жеан признал себя побежденным.
Условились, что трое приятелей, как и прежде, будут каждый день приходить за распоряжениями. Они останутся верны ему телом и душой. Ожидая, пока он разбогатеет, а это должно было произойти вот-вот, они сами будут добывать себе пропитание. Само собой разумеется, честным путем. Они поклялись в этом.