— Я на все готова.
— Тогда слушай. Когда я узнала, что мой муж отправил наемников, чтобы убить моего сына, я пошла просить богов сохранить Волху жизнь. Я плакала, но Мокошь не слушала меня. Над ней проливают столько слез, что сердце ее стало железным, как дерево в воде. И тогда я предложила: сокровище за сокровище, жизнь за жизнь. Возьми мужа, но верни сына. И Мокошь приняла мою жертву. Волх вернулся, но Словен умер.
— О, — простонала Сайми, пряча в ладонях лицо.
— Да. Чтобы спасти самое дорогое, надо пожертвовать самым дорогим. Другой жертвы боги не примут.
— Но это бессмыслица! — плача, возмутилась Сайми.
— Точно, — согласилась Шелонь. — И поэтому надо пожертвовать чуть менее дорогим. Про это «чуть» знать будешь только ты, а боги не заметят разницу. Просто надо сделать выбор. Это и в самом деле просто, когда ты знаешь, что на самом деле тебе дорого…
Сайми с ужасом смотрела на свекровь и лишь молча мотала головой.
К себе в терем Волх поднялся, пошатываясь от усталости. Все тело чесалось от грязной одежды. Много, много бочек они наполнили водой. Вот только у осаждающих воды все равно будет больше…
Надо бы отправить стариков на Перынь — пусть служат требы всем богам подряд, чтобы ледостав продлился подольше. Надо бы обратиться к воям из ополчения. Кто знает, сколько дней, а может, часов бездействия и ожидания нам отпущено? Потом просто не будет времени — а люди должны знать, должны чувствовать, что князь их любит.
И в конце концов надо бы переодеться, поесть и поспать.
Волх думал о срочных делах, которые надо бы предпринять, — а сам сиднем сидел на лавке, по-старчески сложив на коленях покрасневшие руки. Воспоминания десятилетней давности вдруг оглушительной тяжестью легли ему на плечи.
Он запер их за семью замками, держал под строгим запретом. Но замок истлел от времени, и снова как наяву Волх видел битву за Новгород и то, что случилось потом. Вспоминал — и поражался. Почему тогда он не испытывал такого страха и отвращения перед смертью? Потому что в двадцать лет этому страху еще неоткуда взяться?
Зато сейчас приступы смертного страха тошнотворно подкатывали к горлу — стоило подумать о том, как целый город будет умирать от жажды в пяти десятках саженей от воды. Как будут плакать дети, а потом выбьются из сил. Как родители сойдут с ума, не в силах им помочь. Как высохнут и осунутся лица, как лягут под глаза глубокие тени. Как разберут осиротевшие дома на погребальные костры. Как у живых не станет сил провожать своих мертвых, и стаи воронов закружат над городом…
Все это случится не сразу, не за день. Но как только враг отрежет город от реки, все новгородцы станут мертвецами. Они будут вставать поутру, готовить еду, колоть дрова, любить своих жен по ночам — но смерть уже положит им на лоб свою холодную ладонь.
Почему-то Волх был уверен, что он всех переживет. Сначала он не услышит биения сердца у бесчувственного Клянчи. Потом Бельд вытянется и застынет навсегда. Потом Сайми… Какое счастье, что смерти Бояна он не увидит.
А когда жизнь все-таки вытечет из него по капле, он останется гнить в опустевшем городе, и вороны выклюют ему глаза.
И смерть-тление пугала его больше, чем смерть-небытие.
Итак, неожиданный ледостав стал для Новгорода крепостью. Увы — никто не знал, сколько простоит эта крепость. Знать это могли только боги, и потому вечером весь город повалил на Перынь. К небу огненными ёлками взметнулись костры.
Однако треба получилась жалкой. Горожане пожадничали отдавать кур и петухов в преддверии голода. Жертвенные камни подставляли голодные пасти под скудные струйки крови, а на лицах деревянных истуканов явно читалось разочарование.
Идол Велеса — деревянный столб высотой в сажень. Волх безнадежно рассматривал его стершееся от времени лицо и скрещенные потрескавшиеся руки. Просто столб. Он никогда не заговорит — как этот Новгород не уйдет под воду, увлекая за собой захватчиков.
Рядом высился рогатый кумир Мокоши. А за ним — три женские фигуры. Сложив руки на передниках, Шелонь и ее помощницы молча наблюдали за требой. Волх поморщился, но избежать разговора с матерью было нельзя.
Когда он подошел, девушки так же молча опустили головы и отступили на несколько шагов.
— Я все знаю, — просто сказала Шелонь. — Сайми рассказала.
— Видишь, ты оказалась права насчет той дряни, — нехотя признал Волх. — Она хотела расквитаться со мной, а погубила весь город. И Бояна. Если бы ты знала, кому… Кому она нас отдала!
Волх спрятал лицо в ладонях. Ему было до смерти стыдно своих нелепых подозрений, но от них в ужасе стыла кровь. Он невольно покосился на деревянного Перуна. Русский бог сегодня стоял заброшенный, его костры не горели, его лицо мрачно ухмылялось под бычьими рогами.
Морщась от омерзения, Волх рассказал матери о клочке бычьей шкуры.
Шелонь вздохнула. Покачала головой, погладила сына по плечу.
— Насчет Бояна не тревожься. Твоим врагам живой он полезнее, чем мертвый. Клочок бычьей шкуры — это только клочок бычьей шкуры. Но что касается Хавра, я всегда знала, что он вернется.
— Знала?! — Волх схватил мать за тонкие запястья. — А что ты вообще о нем знаешь? Как странно, что я только сейчас додумался тебя спросить. Он ненавидел тебя — так же, как меня. Кто он вообще, мама, ты знаешь? Чего от него можно ожидать?
Шелонь нахмурилась.
— Не знаю. Только догадываюсь. Он пришел в Словенск во главе русского отряда, как простой наемник. С ним пришли Безымянные. Не думаю, что они были живыми людьми.
Волх вздрогнул, вспомнив черных быков, топтавших улицы первого Новгорода.
— Хавр возжелал наш город, как другие желают чужую жену. Он хотел получить его тело и душу, и в этом рассчитывал на помощь Перуна. Но нас хранили наши боги. Хавр ненавидел меня за то, что я говорю с Мокошью и за то, что я стою между ним и Словеном. А потом, сильнее всего, — за то, что я твоя мать. Ты, а не Словен, оказался его главным противником.
— Потому что я сын Велеса?
— Потому что тебе город отдался не только телом, но и душой.
— Мама, это все какой-то бред, — Волх раздраженно мотнул головой. — Я хочу знать, что нам угрожает сейчас. Он мог вернуться?!
Шелонь поджала губы.
— Я ничего не знаю о том, откуда Хавр и Безымянные черпали свою силу.
— Известно откуда — от Перуна.
— Да причем здесь Перун! — досадливо отмахнулась Шелонь.
— Как это… — опешил Волх. — Перун нам враг, а Велес друг, и между собой они враги, вот и…
Шелонь с тихим вздохом внимательно посмотрела на сына. Она словно оценивала, стоит ли ему говорить, поймет ли… Потом все-таки начала — без особой надежды на успех.
— Понимаешь, людям не стоит лезть в распри богов. Кто с кем, по-твоему, враждует, Волх? Перун и Велес? Бог кровожадный против доброго бога? Или чистое небо против сырой земли?
— Знаешь, мама, ты меня не путай, — разозлился Волх. — Ты вечно выдумываешь сложности там, где и так все ясно.
— Вот и хорошо, что тебе все ясно, — улыбнулась Шелонь. — Не будем больше об этом. Сынок, знаешь… Сайми звала меня в город, я обещала подумать. С девочками посоветоваться. И мы решили, что никуда мы не пойдем. Будь что будет, мы остаемся на Перыни.
Волху снова стало стыдно. Он-то забыл позвать мать в город! Поэтому сейчас он с особым жаром стал ее переубеждать.
— Даже не думай! Эти разбойничьи рыла перережут вас как курей, как только высадятся на берег.
— Ну и пусть, — с каким-то девичьим легкомыслием сказала Шелонь. — Зато быстро. А от жажды умирать — такая мука… — она поёжилась. — Не хочу.
Волх не нашелся, что возразить.
— Ступай, ступай, — оттолкнула его Шелонь. — Видишь — люди на тебя смотрят. Они правды ждут. Поговори с ними. Иди, иди.
У Волха сдавило грудь. Он понимал, что мать прощается с ним навсегда. Что она и с жизнью уже простилась, иначе откуда эта бестревожная отрешенность. Худенькая, как девочка, Шелонь словно истончилась от времени, и теперь жизнь и смерть одинаково сквозили через нее, как солнечные лучи сквозь слюдяное окошко.
Она вдруг прищурилась, как будто и вправду светило солнце.
— Знаешь, Волх, ты так похож на отца!
— На которого? — брякнул Волх.
Шелонь неожиданно кокетливо хихикнула, повернулась и пошла вслед за своими помощницами к избе-землянке. Из трубы как ни в чем не бывало поднимался дым. Он шел высоко, к ясной погоде — значит, пока постоят морозы.
— Мама, вернись! — во всю глотку заорал Волх. — Не дури! Я все равно тебя не пущу!
Он осекся, потому что вспомнил — такой уж сегодня был день… Он вспомнил, как умолял мать не уходить вслед за Словеном, как кричал на нее, а она лишь вздохнула: «Ну как ты можешь меня не пустить?» Он вспомнил, что было потом.
— Кхм… — Клянча подкрался большим деликатным медведем. — Волх Словенич, там это… Народ тебя требует.
— Правды хочет? — зловеще усмехнулся Волх.
— Ну да…
— Будет им правда.
Волх решительно направился туда, где в кольце из сосен колыхалась встревоженная толпа. Русы, чудь и словене стояли вперемешку. На лица молодых воев из ополчения обстоятельства уже наложили одинаковую печать. Сегодня они смотрели на князя серьезно и торжественно, хотя еще неделю назад многие из них сплавляли игрушечные ладьи на ожившей реке.
Поодаль чинно выстроились гости. Река обездвижила их корабли, они застряли в городе и теперь живо интересовались всем, что скажет новгородский князь.
Волх подумал: цари древности в такой момент наверняка выходили к народу в белом. Была у него в сундуке подходящая рубаха — индийский шелк, по вороту золотая нить. Но только настрой был не для белых одежд, и руки сами выбрали простую темно-синюю рубашку.
Увидев князя, народ затих. У многих на лицах нарисовалась детская надежда.
— Нашли спасителя, дураки, — сквозь зубы процедил Волх. Его вдруг обуяла злость. Стоят тут, бездельники, с вытянувшимися рожами. А у него — сын в заложниках. Мать упрямо хочет остаться на заклание врагам. Жену лучший друг увезет подальше отсюда — и пусть только попробует не увезти! И город — его город! — обречен. Почему он должен один страдать и страшиться? Нате! Получайте свою правду!