-Ну. Говорю же, не придумавши я имя ещё, вот как при…
-Назови его в честь нашего короля. Чтоб сегодня же назвал! – Она развернула коня. – Идиот. Бесполезный ты клок шерсти с Барговой жопы!
-Как скажите госпожа, так оно и есть госпожа. – Отвешивая поклоны низкие, молвил Пирайи.
Госпожа и господарь с замку, двинулись прочь, а Пираи сел обратно на пенёк, продолжая курить трубку и пытаясь вспомнить важную вещь.
Как звать короля этого, что сейчас-то у них? Эх, не та уже память, этого изувера развратного как зовут, из памяти вылетело совсем…
Наёмница с изуродованным лицом кипела от гнева, но лошадь в опор не пускала. Её спутник некоторое время ехал рядом молча. Потом не выдержал.
-Арви, ты чего так взбесилась-то?
Девушка злобно на него зыркнула, потом тяжко вздохнула.
-Не важно. Просто…, - она обернулась, глянув на дом и крестьянина, что сидел на пеньке, с задумчивым видом раскуривая трубку с заморской новинкой – табаком, - к воронам всё! Хрен я заеду ещё в эту деревню без особой нужды.
-Дело твоё. – Ответил её спутник, пожимая плечами – не понимал он что происходит и почему молодая наёмница, так сердится. Девушка ещё недавно жила в деревне, как впрочем, и все воины в роте Гримтека. Но Арви и некоторых других отличало одно обстоятельство – они пришли не из своих деревень. Большей частью такие бывшие крестьяне, как и Арви, после войны оставались в городах или посёлках неподалёку от городов. Ранения, когда лёгкие, а когда такие, что лицо по лоскутам сшивать приходилось, приковали их к постели, они не могли вернуться сразу. А после, оставались там, где провели многие месяцы, оправляясь от страшных ран. Почему-то, почти все из таких людей, не любили говорить о том, где жили прежде. Гримтек тем и не интересовался – его задача была принять в своём замке ветеранов Святой войны, пожелавших сменить плуг на меч и сколотить из них гарнизон Южного замка. Так же он принимал и тех, кто не вернулся домой, а остался в Сабе и Тобу, после своего выздоровления. Среди таких людей была и Арви – служила в страже Тобу, когда пришёл к Крикуше посланец с сообщением о том, что новая рота создаётся, целиком из крестьян ветеранов Святой войны. Теперь они стражи Южного замка, южных рубежей Сабаса. Одновременно и стражи и сборщики налогов, пока крестьяне не научатся сами к замку всё привозить. Когда эта мысль будет вбита в головы крестьян, их задача сведётся к редким проверкам того, сколько именно крестьяне отдают – двадцать частей от всего что сделали или меньше. И горе тому, что отдаст меньше – их ждёт неприятная процедура, в ходе которой часть кожи с кисти руки, та, где выжжено клеймо, будет срезана. А их самих вытурят за границы Сабаса. И вдвойне горе тому, кто рискнёт вернуться обратно, лишившись печати Свободных – их ждёт рабство в новом городе короля, в жутком мрачном городе Наре, что сам король, почему-то, называет Славным.
Вечером того дня, когда кашу с овощами сварил, позвал Пирайи сына к себе. Мальчик сел на табуретку тёсаную, руки на коленках сложил и замер.
-Мальчик, - заговорил Пираи, - теперь у тебя будет имя.
Мальчик нахмурился недоверчиво – помнится, в прошлый раз, за вопросы, почему это у всех детей в селе имена есть, а у него нет, получил он в тот раз затрещину такую, что сознание потерял.
-Мальчик, ты теперь Логран. Вот. Так теперь тебя звать. – Сказал Пирайи, очень гордый тем, что всё-таки вспомнил, как короля нынешнего звать.
Мальчик подозрительно покосился, но Пираи улыбался, и глаза его были светлы, нет там издёвки или злости, а то и умысла какого – и того там нет.
Маленький Логран, расплылся в улыбке и громко порадовался новому имени своему…
-Ай! – Пискнул мальчик, который радовался сильно громко.
-Цыц. – Ворчливо заявил Пирайи, потирая кулак о ладонь – ушибся, когда мальчику оплеуху отвесил. – А ну спать марш теперь! Завтра делов у нас куча, поле вон, жучки эти Барговы, опять жрут. А ты тоже жрёшь. Надо за полем следит. А то жрать нечего будет.
Мальчик убежал в дальний угол дома и лёг на свой соломенный топчан, отвернувшись к стене, вскоре он стал дышать медленно, размеренно – уснул прожорливый мальчик.
-Ну и мне пора уже. – Сказал Пирайи, да зевнув широко, затушил свечу жировую, да вонючую очень – а чего поделаешь? Других-то не бывает. И побрёл к своей постели. Вскоре уснул и он.
Шло время, росла скотина, рос урожай, двадцатину королевскую сбирали господари новые и жили крестьяне себе спокойно, почти забыв о том, что такое повинности. Изредка лишь бывало, что в ужасе и слезах, метнётся какой человек к замку, повинность за вину свою испрашивать, а потом остановится как вкопанный, голову чешет – нет уж повинностей. А рефлекс вот, остался. Странные, в общем, были времена. Но жилось, наверное, всё-таки, получше. Правда, беда одна была, каковой раньше не случалось вовсе – детишков мало стало, бабы беременные не всегда бывают, а то непорядок. Раньше-то оно как? Баба если, то либо ребёночек у неё малой в доме в люльке плачет, жрать просит дармоед этот бесполезный. Вот. Либо беременная она ходит. А теперь? Господари не сношают никого. А муж то с женой, они ж сношаются не регулярно, работы невпроворот, когда там! А уж с молодыми и вовсе всё плохо. Не поженются пока, они ж не сношаются – нельзя, разврат такой допускать, вообще нельзя, то от Барга всё. Раньше как было? Идёт молодуха, без мужа ещё, а тут господарь мимо едет и захотелось ему – берёт её значит и сношает. И ежели мужа ещё не нашла, то не важно всё – ребёночек будет у ней всё равно. А теперь нет, теперь лишь разврат этот мерзкий. Беременных совсем мало стало, а это как-то не по-людски. Баба она беременная должна быть или с ребёнком нянчиться, а в свободное время в поле работать. А тут вон как получилось. Да ладно бы только это – бабы-то, они ж обнаглели совсем! Вот, на днях, пошёл Пирайи в поле. А тут эта соплячка без мужа и не беременная, посреди дороги стоит. Он вежливо, как оно и надо, подождал полсекунды, не уходит с дороги-то пред мужчиной-то. Ну и треснул этой дуре по башке – шоб знала и в следующий раз такого не допускала, а то ишь! Пред мужчиной она мослами своими вертит, посреди дороги идёт и никакого почтения! Совсем бабы от рук отбились…
Вот. А она взвизгнула, да как даст ему мотыгой по башке! Пирайи где стоял, там и сел, круглые глаза свои выпучив, да за лоб двумя руками взявшись. А она вся раскраснелась, мотыгу схватила как дубину и глазищи злые у неё – видно сразу, Баргов сглаз-то в глазищах тех.
-Чего творишь перхоть ты с члену Каилова??? – Взвыл Пираи, во гневе праведном и уж было хотел на кулак поплевать, да как дать ей, что б зубов не осталось, вот.
А тут что-то всё не так пошло. Вот как коварно и хитро бывает оно, от порчи-то Барговой…
Пирайи бежал домой истошно воя, а сумасшедшая шлюха сопливая, за ним бежала, мотыгой размахивая, словно господарь молотом боевым – на силу спасся. В доме заперся и затих там.
Слава Приве, в дом ломиться, бабища эта мерзкая не стала.
Странно всё стало. Иной раз Пирайи ложился спать и тихо плакал – всё вспоминал он господаря, что сношал его на берегах лесов Ганга колдовского, господаря рыцарственного правителя вспоминал и даже порой молился, что б Прива вернула старых господарей. Тогда всё просто было, понятно. А теперь, даже урожай убирать и то сам решай когда, всем ведь плевать. Главное что б двадцать частей от урожая в замок отвёз. Да и то – не следит ведь никто. Пираи вот однажды взял и барашков зарезал четверых. Одного надобно было живьём в замок увести. А он не стал. Три дня от каждого шороха вздрагивал, дважды пописал прямо в штаны с перепугу, а один раз даже и покакал – но то просто соседка припёрлась, надо ей было чего-то, он уж и не помнит чего. Не отдал двадцатину и что же? Повинность страшная, страшней и нет. Но его не наказали.
Правда, больше он так не делал.
В прошлом годе, сосед вот, не отдал двадцатину, прям как он, но только заметнее – урожай капусты собрал с огороду и в замок не увёз.
А бабища та уродливая, шлюха, которая к его дому подъезжала, в село тогда приехала, то увидела и сразу уехала. На следующий день Гримтек приехал с тремя младшими господарями.
Соседа и семью его выволокли на улицу, с их рук срезали клеймо вместе с кожей. А потом вышвырнули прочь, и повелели более никогда не возвращаться в Сабас.
Как ни молили о прощении, ничего не помогало – господари были непреклонны. Только, почему-то, за эти мольбы вопиющие, никого пытать не стали, деток не порубили на куски, жену соседа сношать не стали, соседа на кол не посадили. В общем, даже во гневе, господари новые, были совсем никакие. Иной раз казалось, что силы мужеской нет у них вовсе, да и смелости тоже. А порой Пирайи даже думал, что вот приедут господари новые в село, а Прива их болезнью какой и поразит – не сама конечно. Сама она очень добрая, никогда не наказывает – просто Баргу разрешит, а тому уж волю только дай и молнией и огнём и мышами заживо сожрать, всё ведь это от Барга и идёт. Но ничего не случалось..., с тех пор двадцатину все отдавали. Хотя мыслишки плохие в головах-то вертелись, это да. Тем более что лишённые клейм крестьяне, из села не ушли – на коленях стояли и слезами горючими плакали, молили вернуть их домой, да о прощенье молили.
А люд добрый всё ждал – когда же их сношать начнут, конями рвать на куски, на колы сажать или ещё чего делать, когда? Но их не трогали. Ровно два дня.
Трое господарей приехали. Двое связали несчастных верёвками в цепь. Третий остался в хвосте цепи и двинулись они прочь. Не понимал народ, чего это такое происходит, но спросить не решались. А тут мальчик выскочил из-за дома и подбежал к господарю, наглец мерзопакостный, да и взял и спросил, мол, чего это такое и куда их? И господарь ответил, хотя непонятно зачем. Настоящий господарь не стал бы лясы точить с личинкой червя навозного, а этот взял и ответил – странные господари, ой странные!
Народ закаменел, когда услышал ответ.
-В рабство их продадим. Наверное, в Нар.