Мы протопали в дом и обнаружили миссис Хаггерти в гостиной с книгой. Она очень высокая и красивая, а ее светлые волосы уложены в высокую прическу. Штык на нее ни капельки не похож. Она всегда говорит, что нашла его в капусте.
Миссис Хаггерти, конечно, не стэнд-ап комик, как моя мама, но тоже за словом в карман не лезет.
— Привет, ребята, — сказала она. — Вы двое останетесь на ужин? Папа Штыка принес домой пару пицц.
— Не получится, — сказал я. — Я обещал маме пойти домой. Но… мы хотели вас кое о чем спросить.
Она закрыла книгу.
— А именно?
— Мы хотим использовать таз Волчка для того, чтобы испечь самый большой в мире кекс, — сказал Штык. — Ну, знаешь, для ярмарки в ЦМ.
— Это важнейшее состязание, — добавил Майлз. — Все школы соревнуются.
— Но величайший в мире кекс точно всех обставит, — закончил Штык.
— Точно, — согласилась его мама. — И чем я вам могу помочь?
— Нам нужно знать, сколько теста налить в таз, — сказал Штык.
Миссис Хаггерти растерянно моргнула. И вдруг как захохочет!
Мы молча стояли и смотрели на нее. Ждали, когда она отсмеется.
— Извините, — проговорила она наконец. — Извините, конечно, но это смешно. Есть один момент, которого вы, мальчики, не учли.
— Что? — досадливо спросил Штык.
— Ну нальете вы теста в таз, а запекать как будете? Он ведь ни в одну духовку не влезет.
У меня отвисла челюсть. Штык закрыл глаза. Майлз застонал. И треснул себя по лбу.
— Дураки мы, дураки!
— Это казалось хорошей идеей, — стал оправдываться я.
— Это была дурацкая идея, — сказал Майлз.
— Дурацкие идеи бывают полезны, — заметила миссис Хаггерти. — Дурацкие идеи могут подстегнуть воображение и навести на дельные.
— Мое воображение не подстегнулось, — заявил Штык. — Я только вообразил себе этот гигантский кекс.
Я взглянул на часы на книжной полке. Я опаздывал к воскресному ужину.
— Давайте еще подумаем, — сказал я. — Уверен, мы сумеем придумать гораздо больше дурацких идей.
Я хотел пошутить, но никто не засмеялся. Я распрощался и трусцой пробежал два квартала к своему дому.
Беды мои начались уже после ужина.
Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я все еще размышлял о гигантском кексе. Должен же быть какой-то способ испечь эти десять галлонов теста…
Я вошел в свою комнату, включил свет. Первым, что я увидел, был болванчик Слэппи, сидевший на моей постели, привалившись спиной к стене.
Странно, подумал я. Разве я не оставил его на полу?
А, наверное, Рэйчел с ним играла.
Я сел на кровать и потянулся к нему.
И к моему великому ужасу, он потянулся ко МНЕ!
Его руки взметнулись. Я охнул, когда деревянные пальцы схватили меня за горло.
16
— Ты… ты… — выдавил я. — Ты действительно ЖИВОЙ!
Деревянные пальцы сильнее сжались на моем горле. Я задыхался. Сердце колотилось так сильно, что ломило в груди.
Этого не может быть.
Я пытался вырваться. Но не мог. Боль пронзила меня с ног до головы.
Болванчик опустил свою большую голову мне навстречу. Его рот защелкал, открываясь и закрываясь:
— Будь добр, поблагодари Рэйчел за то, что вернула меня к жизни.
Голос его был высокий и пронзительный. Я подумал о меле, скребущем по классной доске.
Его стеклянные глаза лезли из орбит.
— Эх, теперь пошла потеха! — гаркнул он мне прямо в ухо.
— П-пусти, — пролепетал я. Твердые деревянные пальцы вцеплялись мне в глотку, крепко сдавливая.
Откинув голову назад, он хохотнул, мерзким, пугающим смешком.
— А вот и не пущу! Поди заставь!
— Но… но… — сипел я. — Ты же копия… Ты не настоящий Слэппи…
Он снова хохотнул.
— Кто поверит в эту брехню? Только старый пень навроде твоего деда!
Я схватил его за запястья и пытался оторвать от себя его руки. В то время как мы боролись, страшная слова правды звучали у меня в голове. Это был настоящий Слэппи, со всем его злом. А моя сестрица прокричала слова, вернувшие его к жизни.
— Ах-х-х! — Со сдавленным хрипом я таки оторвал его руки от своего горла. Дав ему по рукам, я вскочил на ноги. Дрожа всем телом, я развернулся ему навстречу.
— Ты Слэппи. Ты настоящий Слэппи, — проговорил я.
Деревянная физиономия ухмыльнулась мне нарисованными алыми губами. Рот защелкал, когда он снова заговорил:
— Да, это я, дружище Джексон. Единственный и неповторимый. Ну да не вешай нос. Твой дедуля не врал. Сын Слэппи действительно существует.
Я смотрел на эту кошмарную тварь, эту деревянную марионетку, которая могла говорить и двигаться, и ухмылялась мне с такой злобой.
— Джексон, — проскрипел он, — неужели ты не хочешь узнать, кто такой Сын Слэппи? Разве тебе не любопытно?
Его круглые темные глаза вперились в мои. И внезапно я почувствовал себя странно. Нахлынула слабость. Мой разум… Я не мог думать. Не мог говорить.
Я чувствовал, как болванчик вторгается в мой разум. Это было так, будто он меня гипнотизировал. Просачивался в мой мозг… в мои мысли.
А я ничего не мог поделать, чтобы не пустить его.
Я чувствовал себя так, будто плыву под водой. Неожиданно я почувствовал, что тону… тону в глубокой темноте.
Я пытался заговорить. Наконец, я выкрикнул:
— Кто?! Скажи мне… Кто такой Сын Слэппи?
— ТЫ! — взвизгнул болванчик. И запрыгал на месте от восторга.
— Что-о?
— Поздравляю, Джексон. Это ты, счастливчик ты наш. ТЫ отныне Сын Слэппи!
Я услышал какой-то звук. Громкий щебет.
Внезапно я ощутил головокружение. Комната закружилась перед глазами. Голова налилась тяжестью.
Болванчик снова откинул голову назад и разинул рот в мерзком, визгливом хохоте.
И, к своему ужасу, я не выдержал.
Моя голова запрокинулась назад — в точности как его — и я захохотал вместе с ним.
17
Следующее, что я помню — я лежал в постели, укутанный одеялом. Я заморгал спросонок. В окно лился свет утреннего солнца.
Сон. Всего лишь сон.
Я потянулся, огляделся вокруг. Взгляд остановился на болванчике. Тот сидел, скорчившись, на полу возле чулана, свесив руки на ковер и вытянув ноги. Стеклянные глаза были устремлены на его ботинки.
— Слэппи? — позвал я сиплым со сна голосом.
Болванчик не шелохнулся.
— Боже. Приснится же такое! — произнес я вслух.
Вся эта история с ожившим Слэппи, сказавшим, что отныне я его сын… по всей видимости была просто дурным сном.
По спине пробежал холодок. Сон был такой яркий, реальный…
Я выбрался из постели, пересек комнату. С мгновение поколебался. А потом пнул болванчика босой ногой в грудь.
Он подскочил, потом завалился назад бесформенной кучкой. Безжизненный.
Болванчик не живой. Какой жуткий, странный кошмар…
За завтраком мама и папа поинтересовались, с чего это я нынче такой веселый.
— Никогда раньше не видела тебя таким радостным по утрам. Нам, наверно, стоит показать тебя врачу, — пошутила мама.
Меня так и подмывало сказать: «Я радуюсь потому, что болванчик не живой». Но, конечно, они сочли бы это бессмыслицей. Так что я сослался на то, что хорошо поспал.
Сидевшая напротив меня Рэйчел все время хмурилась.
— До сих пор не пойму, почему Джеку достался свитер, а мне — шиш с маслом, — ныла она.
— Рэйчел, хватит ныть, — сказал папа. — Мы же тебе говорили. Тетя Ада пришлет тебе подарок позже.
— Она никогда не присылает мне ничего стоящего, — не унималась Рэйчел. — В прошлом году были ярко-зеленые носки. Ну вот зачем зеленые носки присылать? Я их сунула на дно ящика, с глаз долой.
— Рэйчел, забудь про носки. Ты вчера делала задание по математике? — строго спросила мама.
Рэйчел вздохнула.
— Немножко.
— Немножко?!
— Ну, мне написала Алиса, мы заболтались и…
Мама поцокала языком.
— Рэйчел, ты же обещала. Ты обещала выполнить домашнее задание.
Рэйчел ухмыльнулась:
— А я пальцы тогда скрестила.
Говорю же. Она проблемный ребенок.
Позже, на уроке искусств, мы трудились не покладая рук, рисуя плакаты для ярмарки и шоу талантов в ЦМ. Мы сидели за длинными столами, с кисточками и баночками краски, рисовали и раскрашивали.
Мистер Тэллон, учитель искусств, врубил танцевальную музыку, гремевшую из огромного допотопного бумбокса на его столе. Мистер Тэллон утверждает, что художникам всегда лучше работается под музыку.
Бухающие музыкальные ритмы поддерживали заводной настрой. За работой все покачивали головами в такт музыке и хорошо проводили время.
«Танцуй… танцуй… танцуй под музыку…»
Я до сих пор был в приподнятом настроении. Мне нравится запах краски. И я был счастлив, что все мои одноклассники объединились, чтобы помочь ЦМ. Как знать, если мы все хорошенько постараемся, ЦМ не закроется еще хотя бы год.
Я думал о Лягушонке, и Никки, и остальных малышах. Как радостно было им играть там после занятий.
У меня была идея для забавной сценки. О группе ребятишек, которые пытаются ухаживать за парой канареек. И, разумеется, все переворачивают вверх дном.
А еще я не переставая сочинял шутки для своего выступления со Слэппи. Мне действительно хотелось помочь миссис Пирсон и всем остальным. Я знал, что они рассчитывают на меня.
Я склонился над своим плакатом. Я рисовал яркое желтое солнышко и улыбающихся детишек под ним. А внизу собирался написать так: «Сохраним улыбку детям!».
Внезапно музыка оборвалась.
— Давайте устроим десятиминутный перерыв, — сказал мистер Тэллон. — Можете пойти на двор и пять минут отдохнуть. Я с вами.
Заскрежетали отодвигаемые стулья, кисточки были отложены, баночки с краской закупорены. Все галдели и смеялись. Комната мигом опустела.
Я огляделся. Я был единственным, кто не ушел. Мне хотелось раскрасить солнце на моем плакате.
Я ляпнул желтой краской на плакат. Размазал кисточкой. За окном галдели мои одноклассники.
Внезапно я услышал другой звук. Чириканье. Громкое чириканье. А потом снова.