— Необычное оружие… Но вижу, ты уже начал свое расследование.
— Любопытство — ключ к познанию. Что нам известно о нем? — спросил Аристотель, снова указывая на труп.
— Не много. Его звали Павсаний, он родом из Линкестиды. В стражу он был зачислен из-за своих физических данных.
— К сожалению, он больше ничего не сможет сказать, и это определенно было частью плана. Ты допросил убивших его солдат?
— Одного-двух, но ничего особенного не узнал. Все утверждают, что не слышали приказа Александра не убивать его. В ярости за смерть господина, ослепленные злобой, они закололи преступника, а он даже не пробовал сопротивляться.
— Возможно. Но с той же степенью вероятности это может оказаться неправдой. А где эпирский царь?
— Отбыл вместе с Александром в Пеллу.
— Стало быть, отказался от брачной ночи с молодой женой.
— По двум причинам, и обе они понятны: чтобы поддержать шурина в критический момент наследования и из уважения к трауру Клеопатры.
Аристотель приложил палец к губам, чтобы племянник замолчал. Вдали послышался стук копыт скачущей галопом лошади. Звук приближался.
— Пошли, — сказал философ. — Скроемся отсюда. Не зная, что за ними наблюдают, люди держатся свободнее.
Судя по стуку копыт, галоп сменился шагом, а потом звук совсем затих. Какая-то фигура в черном плаще соскочила на землю, подошла к прибитому к столбу трупу и откинула капюшон, открыв длинные волнистые волосы.
— Небесные боги, да ведь это Олимпиада! — прошептал на ухо дяде Каллисфен.
Царица приблизилась к мертвецу, что-то вытащила из складок своего плаща и поднялась на цыпочки. Когда она удалилась обратно к своему эскорту, на шее Павсания остался венок из цветов.
— О Зевс! — воскликнул Каллисфен. — Но теперь…
— Теперь ясно, ты хочешь сказать? — покачал головой Аристотель. — Ничего подобного. Если бы это царица подослала убийцу, не кажется ли тебе, что она бы не позволила себе такого жеста на глазах у своего эскорта, к тому же прекрасно отдавая себе отчет в том, что кто-то, вероятно, присматривает за трупом Павсания?
— Но если это так, то она может вести себя таким абсурдным образом именно для того, чтобы натолкнуть меня на заключение, которое ее оправдает.
— Верно, но в любом случае лучше попытаться понять причины, толкнувшие человека на преступление, чем ломать голову над тем, кто и что думает о том, что подумают окружающие, — заметил Аристотель. — Разыщи какую-нибудь лампу или факел. Пойдем осмотрим место, где убили Павсания.
— Но не лучше ли дождаться дневного света?
— Прежде чем рассветет, еще многое может случиться. Я подожду тебя там.
И философ направился к рощице дубов и вязов, где состоялась расправа над цареубийцей.
ГЛАВА 39
Гефестион, Птолемей, Селевк и Пердикка, все четверо в доспехах, усталые и взмокшие, прибыли с наступлением ночи. Они поручили своих коней прислуге, а сами поднялись по дворцовой лестнице в зал советов, где их дожидался Александр.
Леоннат и Лисимах не смогли прибыть до следующего дня, так как находились в Ларисе, в Фессалии.
Стража провела их в комнату, где уже находились Александр, Филот, стратег Антипатр, Александр Эпирский, Аминта и несколько командиров фаланги и конницы гетайров. Все, включая царя, были в доспехах и держали перед собой на столе мечи и шлемы — признак того, что ситуация все еще оставалась критической.
Александр, взволнованный, встал им навстречу:
— Друзья мои, наконец-то все мы снова вместе!
За всех ответил Гефестион:
— Мы в отчаянии от смерти Филиппа и глубоко скорбим. То, что он отправил нас в изгнание, сейчас никак не влияет на наши чувства. Мы запомнили его как великого государя, доблестного воина и мудрого правителя. Для нас он был как отец, суровый и строгий, но также и великодушный, способный на благородные порывы. Мы оплакиваем его с искренней скорбью. Это страшное событие, но теперь тебе предстоит собрать его наследство, и мы признаем тебя его преемником и нашим царем.
Сказав все это, он подошел и расцеловал Александра в обе щеки; остальные проделали то же. Потом они приветствовали царя Александра Эпирского и остальных присутствующих и заняли свои места за столом.
Александр продолжил свою речь:
— Известие о смерти Филиппа разнеслось повсюду в считанные дни, так как убийство произошло на глазах у тысяч людей и вызвало ряд труднопредсказуемых откликов. Мы должны действовать с такой же быстротой, чтобы не допустить ничего, что могло бы ослабить государство или разрушить что-либо созданное моим отцом. Мой план таков: нужно собрать сведения о состоянии северных границ, о реакции наших недавних союзников-афинян и фиванцев и…— он бросил многозначительный взгляд на Филота, — о намерениях военачальников, командующих нашим экспедиционным корпусом в Азии — Аттала и Пармениона. Поскольку они располагают пятнадцатитысячным войском, стоит заняться этим немедленно.
— Что ты думаешь делать? — спросил Филот с некоторым опасением.
— Я не хочу ставить кого-то из вас в затруднительное положение: я направлю сообщение одному греку по имени Гекатей, который служит нам в районе Проливов, командуя небольшим отрядом. Я также решил освободить Аттала от командования, и вы, несомненно, понимаете, почему.
Никто не высказал возражений: все живо хранили в памяти сцену, случившуюся год назад на свадьбе Филиппа.
— Надеюсь, — говорил Александр, — что ситуация скоро прояснится. Кто-то, возможно, подумает, что после смерти царя Филиппа можно что-то из сделанного обратить вспять. Нам предстоит убедить таковых в их заблуждении. Только после этого мы сможем продолжить дело моего отца.
Александр замолчал, и в этот момент все осознали, что время замерло и в этом помещении готовится будущее, которого никто не представляет. Юноша, прошедший у Филиппа годы суровой школы, теперь сидел на троне Аргеадов. Разрушительная мощь, которую доселе он видел лишь в героях поэм, теперь находилась в его руках.
Александр передал командование частями фаланги и гетайров своим друзьям, царский дворец оставил на Гефестиона, а сам вместе с царем Эпира отправился в Эги, где его отец все еще ожидал погребения и где следовало выполнить множество неприятных обязанностей.
На полпути им повстречался гонец от Евмена со срочным донесением.
— Какая удача, что я встретил тебя, государь! — воскликнул он, протягивая запечатанный свиток. — Евмен хотел, чтобы ты прочел это немедленно.
Александр взял донесение и пробежал глазами по лаконичным фразам:
Евмен Александру, царю македонян: здравствуй!
Сын Эвридики обнаружен в колыбели мертвым, и я опасаюсь за жизнь его матери.
Царица Олимпиада прибыла во дворец в ту ночь, когда ты уехал.
Необходимо твое присутствие здесь.
Береги себя.
— Моя мать прибыла вскоре после нашего отъезда. Ты знал об этом? — спросил Александр своего зятя.
Эпирский царь покачал головой:
— Нет, она мне ничего не говорила, когда я покидал Бутрот. Я не думал, что она действительно собирается присутствовать на церемонии. Для нее это было бы еще одно оскорбление. Она думала, что таким образом Филипп полностью ее устраняет, так как после женитьбы я и без нее гарантировал безопасность его западных границ. Не могу представить себе, почему она решила приехать в Эги.
— Как бы то ни было, теперь она там и уже предприняла серьезные шаги. Поспешим же, пока не случилось чего-нибудь непоправимого, — сказал Александр и пустил Букефала в галоп.
Они прибыли на следующий вечер, к заходу солнца, и еще издали услышали во дворце душераздирающие крики. На пороге их встретил Евмен.
— Она кричит так уже два дня. Говорит, что это твоя мать убила ребенка. И не хочет расставаться с мертвым тельцем. Но уже прошло время, и ты понимаешь…
— Где она?
— В южном крыле. Пошли.
Александр сделал знак своим телохранителям следовать за собой и пошел через дворец, где повсюду стояли вооруженные солдаты. Среди них было много эпирцев из эскорта его зятя.
— Кто их сюда поставил?
— Царица, твоя мать, — запыхавшись, ответил Евмен, шагавший чуть позади Александра.
Рыдания становились все громче. Временами они вдруг сменялись хриплыми криками или продолжительными всхлипываниями.
Подойдя к двери, Александр без колебаний открыл ее. Увиденное ужаснуло его. В углу со спутанными волосами, с красными распухшими глазами и остановившимся взглядом лежала Эвридика. К груди она прижимала бесчувственное тело ребенка. Голова и ручки малыша запрокинулись назад, и синюшный цвет их говорил, что уже началось разложение.
Одежды на матери были разодраны, волосы запачканы кровью, лицо, руки и ноги покрыты синяками. Во всей комнате стоял тошнотворный запах пота, мочи и разложения.
Закрыв глаза, Александр на мгновение вызвал в памяти образ Эвридики во всем ее великолепии, когда она восседала рядом с царем, его отцом, — любимая, заласканная, вызывающая у всех зависть, — и ощутил, как его охватывает ужас, а в груди и жилах на шее закипает ярость.
Он повернулся к Евмену и спросил с еле скрываемой злобой:
— Кто это сделал?
Друг молча потупился.
Александр снова прорычал:
— Кто это сделал?
— Не знаю.
— Немедленно вызови кого-нибудь, пусть займутся ею. Вызови моего врача Филиппа, пусть позаботится о ней, пусть приготовит что-нибудь успокоительное.
Он двинулся прочь, но Евмен задержал его:
— Она не хочет расставаться со своим ребенком. Что делать?
Александр остановился и повернулся к молодой женщине, которая, как испуганный зверь, еще глубже забилась в угол.
Он тихо подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза, слегка склонив голову набок, чтобы смягчить силу своего взгляда. Потом протянул руку и нежно погладил ее по щеке.
Эвридика закрыла глаза, прислонила голову к стене и издала долгий горестный вздох.
Александр протянул руки и прошептал: