Перстень был связан с ней? Нет. Ее образ уходил, расплываясь в непроницаемой дымке беспамятства, а вместо него из глубины и темноты выступал другой. Робкий, еще менее знакомый, но еще более желанный. Словно кто-то неуверенно стучался к нему в дом с улицы, извиняясь каждым жестом и звуком за свое присутствие. Серебряный Лист знал, что отдаст все сокровища мира, только бы узнать — кто стоит в серый дождливый день за стеной? Кто стучится к нему в душу? Если этот кто-то не войдет, случится непоправимое.
С этими мыслями гребец засыпал, а утром все повторялось снова. Подъем чуть свет, окрики, топот, толкотня у котелка, объедки самому слабому. Какое-то время самым слабым был он, но это быстро прошло. В конце концов, ни мидий, ни виноградных улиток на привалах никто не жалел, а на черепаховую похлебку гребец не зарился. Недели через три Серебряный Лист совсем окреп.
Они плыли уже во внутренних водах Гипербореи. Картины были на удивление унылые: вода да вода, редкие дома с бревенчатыми стенами и крышами из дерна. Еще реже каменные круги на взгорьях, давно покинутые и, как видно, больше не почитаемые. Во всяком случае, дыма костров в них не наблюдалось. Это однообразие сосало душу и навевало тоску. Грусть, казалось, висела в воздухе серым туманом и частым дождем. Стояла глубокая осень, желтые и красные листья летели с берега, подхваченные ветром, плавали в воде и налипали на весла.
— Где мы? — однажды спросил Серебряный Лист у кормщика.
— Глядите-ка! — расхохотался старик, указывая на него пальцем. — У тебя проснулся интерес к жизни! Греби, наваливайся! Кому говорят! У Весла один интерес — веслом ворочать.
Он был в восторге от своего каламбура и больше не удостоил Серебряного Листа ни словом.
— Это Скади, — сказал, не поворачивая головы, гребец впереди. — Мы поднялись вверх по реке Хвель, вышли к Норну и скоро будем на берегу Молочного моря. У гиперборейцев много внутренних морей, есть и совсем холодные.
Он не договорил, получив бамбуковой палкой по плечу.
— Как тебя зовут? — шепотом спросил Серебряный Лист.
— Весло, — огрызнулся парень на передней скамье.
— А как ты сам себя называешь?
— Торкиль, — нехотя бросил тот, — я из Логра, это здесь неподалеку. У нас голодно зимой. Меня взяли во время набега на одну из гиперборейских деревень. А потом продали лемурийцам.
— Я собираюсь удрать. Давай со мной, — с неожиданной откровенностью предложил Серебряный Лист.
Торкиль молчал целую минуту. Это был здоровенный детина с гривой красно-рыжих курчавых волос. Его мысли, видимо, вращались в такт движению весла. Сделав новый поворот, он бросил:
— Почему нет? Товарищ в таком деле не лишний. А ты куда пойдешь?
— Хочу собрать шайку. Из морских. Как мы. Я думаю, раньше разбойничал на море.
— Дело, — Торкиль плюнул в воду. — Но я так смекаю: не морской ты. Если и грабил, то на суше.
— Почему? — взвился Серебряный Лист и утопил весло глубже других, за что немедленно получил палкой от хозяина.
— Потому, — протрубил рыжий Торкиль. — Я с детства в лодке и своего бы узнал. Не морские у тебя замашки. Ты на богатого похож, только драный весь. Может, ты и грабил, может, и командовал, но не в шайке.
Его отзыв озадачил Серебряного Листа. Он решительно не мог припомнить, когда, где и кем командовал.
— Ну так как? Пойдешь со мной? — уже менее решительно спросил он.
Торкиль кивнул.
— Почему?
— Потому что ты родился в рубашке, — хмыкнул тот. — Вылез из акульего брюха живым! Такому атаману будет сопутствовать удача!
Той же ночью они бежали. Это оказалось легко. На таком маленьком судне гребцов не приковывали. Часть команды тоже гребла, и немногочисленных невольников держали за «своих».
Однако капитана пришлось убить. Из-за ножа и перстня. Серебряный Лист непременно хотел забрать свои вещи. Он потянул кинжал из-за пояса спящего хозяина, тот дернулся. Гребец вынужден был закрыть ему рот, прежде чем он закричал и перебудил остальную команду.
Серебряный Лист вытер руки о холщовую набедренную повязку. Ему кинули эту тряпку, когда лодка вплывала в стылые воды Гипербореи. Сейчас в ней казалось холодновато. Но ничего не поделаешь, надо идти.
Беглец испытывал неприятное чувство. Теперь он точно знал, что Торкиль прав: он никогда раньше не убивал просто так. По собственному желанию, вне приказа. Или нет, приказывал как раз он. Но и ему приказывали. Были какие-то жесткие рамки, заставлявшие думать, что ты убиваешь не сам по себе. Это называлось — война. Она давала ощущение правомерности всего происходящего.
Беглецы шли по прибрежному лесу по колено в воде, из которой, как свечи, торчали тонкие осины с зеленоватыми стволами. Река казалась совершенно черной и неподвижной. Торкиль тащил на себе кожаный мешок с провизией.
— Наших следов не найдут, — рассуждал он. — Когда нас хватятся, мы будем уже далеко. Здесь есть деревня, называется Мяло. В ней-то…
В ней-то их и повязали. Не лемурийцы, конечно. Местные. Гиперборейцы терпеть не могли безымянных бродяг неясной племенной принадлежности, скитающихся по их землям. Они всех принимали за грабителей и были недалеки от истины. Никого вешать по собственному почину здесь не позволяли. А потому добропорядочные жители Мяло, изрядно намяв пойманным бока, заковали их в деревянные колодки и отправили под охраной в Ньорд, крупный прибрежный город на берегу Молочного моря, где имелись и суд, и тюрьма.
Город был бревенчатым и дымным. В нем жила уйма народу. Серебряный Лист не понимал из их речи ни слова, хотя владел языком гиперборейцев. Торкиль просветил его: Ареас населяет множество племен. Главное из них — воинственные асы, их-то наречье и знают за пределами страны. К востоку обитают угрюмые земледельцы ваны, они, если что, тоже могут постоять за себя. В лесах прямо на деревьях строят дома щуплые альвы, их считают полулюдьми-полудухами. А под землей роют норы упорные турсы, непревзойденные мастера выделывать металлы.
В общем, народу много. А города — в основном дерево. Весь мир скрипит, дымит и покряхтывает. Серебряный Лист сначала не понял, почему в Ньорде нет улиц в привычном смысле слова — длинных, прямых, широких. Одни переулки да тупики. Каждый городил свой двор как хотел. То забор выступал вперед, то вдруг резко утапливался в глубину. Деревянная мостовая петляла, подчиняясь хитрым изгибам «пьяной улицы». Но когда задули ветры с залива, беглец сразу оценил достоинства подобной планировки. Свернул за угол и избавился от пробирающего до костей сквозняка.
Жить можно. Тепло, сухо и с едой не голодно.
— Не пропадем, — заключил Торкиль. — Даже в тюрьме ячменной кашей не обнесут. Такой уж у них закон: кто мало ест, тот несчастный, а несчастные — плохие работники.
Судья приговорил их к четырем месяцам каторги на рытье канав и укладке новой мостовой. Работа тяжелая, но местные не звери. Кормили сносно, правда спать давали мало. Дни становились короткими. Только глаза продрал, умылся, подолбил лопатой мерзлую землю, глядишь — снова пора спать. Лежи, думай, а стоило ли вообще просыпаться?
«Интересно, когда солнце перестанет приходить, гиперборейцы впадут в спячку?» — размышлял Серебряный Лист. Поговаривали, что до этого остались считанные дни. Бывшему гребцу как-то не верилось: есть, есть свет, а потом вдруг раз — и нету. Его продолжало тянуть в бега. Торкиль чуть не выл от тоски. Вместе они сколотили шайку человек в тридцать из такого же сброда, который жители собрали ковыряться в земле.
План побега Серебряный Лист продумал до мелочей. Он сумел выдолбить неглубокую яму под бревенчатым настилом мостовой и спрятаться там, когда остальных вечером погнали обратно в тюрьму. Сопровождение было, на его взгляд, плевое. Ньорд — не столица, не крепость, так, городок из нескольких крепко сросшихся между собой сел, даром что больших. В нем ни достойных укреплений, ни воинов. Стража из местных в костяных шлемах и с палками, которые кажутся им копьями. Дежурят по жребию, арестантов толком не считают, потому как счет у них по пальцам. Все, что больше пяти, — много.
Словом, он сумел спрятаться. Ведь уже стемнело. Ночь гуляла по улицам как у себя дома. Выбравшись из убежища, Серебряный Лист пошел вдоль бревенчатых стен. Если гипербореец брался строить забор, то уж это был всем заборам забор — высокий частокол, за которым еще и надрывались от лая цепные псы. Здесь не любили, чтоб чужой не то что лез — ненароком заглядывал во двор. Пригласят — увидишь, а нет, так и иди себе стороной.
Серебряный Лист благополучно миновал рыночные ряды, серые склады с низкими крышами из березовой дранки и вышел к земляному валу. Мимо него кружным путем, казалось, безопаснее пробраться к тюрьме на другом конце города.
Валы тянулись, охватывая Ньорд полукольцом с юго-востока и прижимая его к заливу, который и сам по себе представлялся жителям хорошей защитой. По гребню не гуляли караульные. Хотя ворота внизу были заперты и даже для верности приперты дрынами, часовых возле них не наблюдалось. Было видно, что в глубине страны гиперборейцы привыкли жить не таясь и не ожидая нападения врага.
«Непуганый край! — поразился про себе беглец. — У нас бы никому в голову не пришло…» Но во-первых, он не знал, где это «у нас». А во-вторых, ни одному из местных «в голову не пришло бы» соваться за городские стены поздней осенью, когда внезапно налетающий шквальный ветер валит с ног, а волки рыщут по окраинам, как собаки на помойке.
Перед беглецом лежал пустырь, уже заметенный снегом. Это был первый, несерьезный по здешним понятиям снег. Всего локтя полтора, не выше. Настоящие сугробы — в человеческий рост — лягут только после третьей-четвертой метели… Но если учесть, что Серебряный Лист в жизни не видел ни пурги, ни бурана, то нетрудно понять его замешательство. Он сел на корточки и не без опаски потрогал пальцами снег. Сначала беглец не понял своих ощущений: холодно, мокро — а потом вдруг так зло и колко, что хочется ругаться и трясти рукой.