ом туманные видения? Шон уже говорил: «Ты частично виновата в этом, Лиадан». Я не могу ничего рассказать Шону. Как же мне хотелось, чтобы отец оказался дома! Он бы знал, что мне делать. Но отец так и не вернулся из Херроуфилда, и от него до сих пор не было ни слова, а у меня совсем не осталось времени. И я не пойду за помощью к Конору. Я и так знаю, что он скажет: «Этот человек выполнил свое предназначение. Не трать на него силы. Главное — это ребенок».
— Что ты намерена предпринять? — Финбар смотрел на меня с сочувствием. Он не предлагал никаких советов.
— Прямо сейчас, — ответила я, — я покормлю сына, переодену его и пойду обратно в Семиводье. Утром я поеду в Шии Ду и буду надеяться, что пока я туда доеду, то придумаю, что делать дальше.
Финбар кивнул.
— Я все думаю… — проговорил он. — Я все думаю… я уже так давно отдалился от мира военных союзов, стратегии и предательств. Но мне кажется, что нечто в этой истории осталось недосказанным.
— И я смогу использовать это нечто в свою пользу, если пойму в чем дело.
— Вот именно. Мы с тобой думаем об одном и том же.
— Сложно поверить, что Эамон способен на такое предательство, — сказала я, но в голове у меня тут же промелькнуло выражение глаз Эамона, когда я отказалась выйти за него замуж. Взгляд человека, который видит только то, что хочет видеть. Человека, неспособного проигрывать.
— Лучше действовать осторожно, — предупредил Финбар. — Я бы помог тебе, если бы мог. Но ведь у тебя еще есть Посланник Иного мира, — он взглянул на Фиакку, сидящего на низкой ветке рябины, недалеко от того места, где в папоротниках ворочался Джонни.
— Да, у меня есть посланник. — Я наклонилась поменять мокрые пеленки сына. Он проснулся, но лежал тихо, видимо, еще не проголодался. А возможно, спокойствие и величие этого места произвело впечатление даже на его младенческое сознание.
— И очень могущественный. Не стану спрашивать, кто послал его тебе.
— Он приходил в Семиводье, — сказала я, зная, что Финбар — единственный, с кем можно спокойно об этом говорить. — Киаран. В ту ночь, когда хоронили маму. Он оставил мне птицу и рассказал, кто он на самом деле такой. Дядя…
— Что тебя беспокоит, Лиадан?
— Просто ужасно, что нам не рассказали всю правду, как только стало ясно, что моя сестра и Киаран любят друг друга. Если бы это было сделано, Ниав по крайней мере поняла бы, что Киаран не просто бездушно бросил ее. Эта мысль служила бы ей утешением в черные дни. А я бы гораздо раньше узнала, что угрожает моему сыну.
— Так ты боишься Киарана, несмотря на то, что это его подарок?
— Я не знаю. Не знаю, друг он или враг. Киаран сказал… он сказал, что мать предложила ему могущество. Что он должен сделать выбор. И в нем кипела злость. — Я поежилась. — Злость и горечь.
Финбар медленно кивнул.
— Он еще очень молод. Но годы подчинения суровой дисциплине что-нибудь да значат. Конор сказал бы: «Пусть все идет, как должно».
— Именно так и сказал Киаран.
— Яблоко от яблони. Как жаль. Мы молчали не просто так, Лиадан. Ни тогда, ни раньше, когда Киарана ребенком принесли обратно в лес. Ни один из нас не хотел, чтобы нашего единокровного брата вырастила леди Оонаг и превратила бы в оружие, способное нас уничтожить. Конор хотел научить мальчика сопротивляться подобным влияниям. Но древнее зло очень сильно. Оонаг — всего лишь один из его инструментов. Возможно, в душе Киарана живет тьма, которая должна выйти наружу, даже против его воли, чтобы принести разорение врагам его матери. Все случившееся — не просто игра случая. Мы все понимали, что зло, которое мы считали поверженным, снова возродилось и живет среди нас. Мы понимали, что наших сил не хватит, чтобы с ним бороться. Все мы были одинаково напуганы, мы так боялись всего лишь раз в жизни. Для большинства людей зло, которое Оонаг сотворила с детьми Семиводья, давно стало легендой, невероятной сказкой давно минувших дней. А мне достаточно только закрыть глаза, и я снова вижу, как она стоит передо мной, смеется мне в лицо, волосы ее горят черным огнем, глаза жгут, как ядовитые ягоды, а я чувствую, как начинаю меняться, дрожу от ужаса, понимая, что человеческое сознание уплывает от меня. Я никогда уже не стану прежним. Путь, когда-то лежавший передо мной, разрушен навсегда. В том, что произошло с Ниав и Киараном, я снова увидел жестокость леди Оонаг и боль моей сестры. Колдовство, сотканное в тот день Колдуньей, наложено на всю жизнь. Страх, вина, боль, пришедшие вместе с ним останутся с нами до конца наших дней. Как можно разделить подобный груз с собственными детьми? Как можно выдержать горечь от сознания, что оно начинает душить ваши юные жизни? Возможно, мы просто скрывали правду сами от себя, не желали в нее верить.
— Ты видел то же, что и я. Если я не приду на помощь, Бран умрет, и не только он. Вот это действительно станет победой злых сил. Но я боюсь. Не за себя, а за Джонни. Дивный Народ запретил мне увозить его из леса. А ведь есть еще и пророчество. Мама не хотела, чтобы я шла против него.
— Ты сильная. Но ты идешь на очень опасное дело, не сомневайся.
— Я совершенно не чувствую себя сильной. — Я приложила сына к груди и заставила себя дышать медленнее. — Я чувствую себя беспомощной и испуганной. Я боюсь, что уже слишком поздно.
Воцарилась тишина. Потом в моей голове зазвучал голос Финбара, на удивление неуверенный: «Думаю, мы с тобой некоторое время не увидимся, Лиадан. Не забывай обо мне. Мое будущее связано с будущим твоего сына, я видел это. Это очень важно, моя дорогая. Не забывай. Очень многое станет отвлекать тебя».
«Я не забуду. И спасибо тебе за помощь. У тебя настоящий талант держать эти видения под контролем. И сдерживать проникающий в мысли страх».
«У тебя тоже огромные способности. И ты учишься ими владеть. Ты и правда исключительная девушка. Твой мужчина был прав, называя тебя светом во тьме. Ну вот, ты снова плачешь. Лучше утри слезы прямо сейчас, с завтрашнего дня у тебя не будет времени плакать».
Глава 27
Нам предстоял долгий путь. Когда-то Шон, спеша на мой зов, преодолел его меньше чем за сутки. Но с малышом приходилось делать привалы, чтобы кормить его и давать отдохнуть, да и я, везя его на спине, быстро уставала. О повозке немыслимо было даже подумать, слишком уж она медленная, слишком тяжело ее защищать на узкой дороге.
На закате мы похоронили Лайама под большими дубами у замка. Во все концы полетели секретные сообщения. Конор уже спешил к нам, но он как раз был в отъезде и не мог поспеть вовремя. Падриак уехал из владений Шеймуса Рыжебородого в Гленкарна и, возможно, уже отплыл к каким-нибудь дальним землям. Он вообще редко приезжал. Его никогда не прельщала роль хранителя леса и лесных обитателей. Ужасно грустно, что ни братья, ни сестры не стояли рядом с нами в гаснущем свете уходящего дня под древними дубами, провожая этого сурового вождя.
Мы разожгли костер, бросили в него аконит и сосновые иглы. Шон говорил о силе и смелости дяди. Я упомянула о его преданности семье и людям. Слуги и жители деревни молча стояли вокруг нас. Для такого великого человека прощание получилось слишком скромным и мрачным. Наверное, мы еще помянем его жизнь и смерть, собрав много народа, с пиршеством, с музыкой — как он того заслуживает. Но не сейчас. Времена стоят опасные и новости о внезапной кончине лорда Лайама не должны достигнуть чужих ущей.
После похорон мы тихонько выпили по кружке эля в кухне у очага. Снаружи, в ночной темноте раздавались ужасные звуки. Там горестно выли собаки Лайама, и их плач глубокой печалью отдавался в наших собственных сердцах. Псы все не замолкали, у меня уже голова звенела от их жалоб, я была на грани слез. И тут Шон встал, открыл дверь и рявкнул в темноту:
— Несса! Брок! Хватит уже. Быстро внутрь, оба!
Через некоторое время вой прекратился и дядины волкодавы с опущенными головами и поджатыми хвостами вошли внутрь. Шон снова сел, собаки подошли и устроились по разные стороны от него. Думаю, именно в тот момент он по-настоящему стал лордом Семиводья.
На рассвете мы с Джонни были готовы к отъезду. Шон вышел на крыльцо, попрощаться. Я ехала на странной, маленькой кобылке, которая некогда принадлежала Крашеному, мне казалось, что ей не терпится отправиться в путь, просто чтобы проветриться и размяться. Фиакка ждал неподалеку, склонив голову набок. Лошадь с опаской косилась на него.
— Я очень благодарен тебе за это, Лиадан, — натянуто произнес брат. — Привези ее сюда с собой, если удастся. И скажи Эамону, что мне необходимо с ним поговорить. Тебе придется сообщить ему о смерти Лайама. После этого, он без сомнения, поймет, насколько необходима новая срочная встреча. Союзникам нужно перегруппироваться, и поскорее. Мне предстоит занять собственное место в этом союзе, дай понять, что я не собираюсь идти ни у кого на поводу. Спроси его, согласен ли он приехать сюда и побеседовать со мной. Но в первую очередь, убедись, что с Эйслинг все в порядке.
— Я сделаю все, что могу. Мне пора. Дорога неблизкая. Прощай Шон. Да осветит Богиня твой путь.
— Доброго пути, Лиадан.
Дорога заняла у нас весь день, всю ночь и часть следующего утра. Я постоянно пыталась ехать все быстрее и быстрее и скрипела зубами от досады всякий раз, когда сын просыпался, начинал плакать, и мы вынуждены были снова останавливаться и уделять ему внимание. Я еле подавила гневные возражения, когда начальник моей стражи заявил, что лорд Шон настаивал, чтобы мы остановились на ночлег, по крайней мере, на некоторое время, и чтобы мы в дороге нормально поели. Леди, дескать, нельзя подвергать в пути лишениям, привычным для воинов. И вот они устроили для нас с малышом небольшой навес и стояли на страже, пока я лежала и пялилась в темноту, наблюдая, как на ущербную луну то и дело набегают облачка. Наутро следующего дня мы снова двинулись к Шии Ду, а Фиакка черным крестом летел над нами.
Мы без труда преодолели внешний пост. Охранники узнали меня и моих сопровождающих, носивших белые туники Семиводья с переплетенными торквесами. Они пропустили нас и только удивленно посмотрели на кружащего вокруг Фиакку. У въезда на дамбу нас тоже не остановили. Но один из часовых с сомнением покачал головой и сказал: