Брат Габриэль умолчал о молитве по поводу индейки и об окровавленных носках, но обратил внимание на то, что среди набора серьезных выражений на лице схоласта подчас исподволь мелькала блуждающая улыбка. Казалось, Мартин глубоко задет каким-то воспоминанием – как будто смуглое, с гладкой кожей лицо какого-нибудь пятнадцатилетнего старшеклассника вызывало в памяти миссионера еще кого-то, кого он когда-то знал, – во всяком случае, так представлялось брату Габриэлю. Это была невинная, приветливая улыбка – пожалуй, даже слишком дружелюбная, думал брат Габриэль.
Но Мартин Миллс просто вспоминал. Вернувшись в школу Фессенден после Дня благодарения, он подождал, пока везде выключат свет, а затем сказал то, что хотел сказать.
– Ебарь, – тихо сказал Мартин.
– Что-что? – спросил его Ариф.
– Я сказал – ебарь.
– Это такая игра? – спросил Ариф после слишком долгого молчания.
– Ты знаешь, что я имею в виду, ты – ебарь моей матери, – сказал Мартин Миллс.
После очередной долгой паузы Ариф сказал:
– Она сама меня заставила – как-то так…
– Ты, вероятно, что-то подхватил, – сказал своему соседу по комнате Мартин. На самом деле Мартин не имел в виду никакой заразной болезни, и ему и в голову не пришло, что Ариф, может, влюбился в Веру. Он был удивлен, когда Ариф набросился на него в темноте и начал бить его по лицу.
– Не смей так говорить о своей матери! – крикнул турок. – Не смей! Она прекрасна!
Их драку прекратил мистер Вимс, смотритель общежития; ни один из мальчиков не пострадал, оба они не умели драться. Мистер Вимс был само добродушие; для того чтобы разнять настоящих драчунов, он был бы совершенно бесполезен. Он был учителем музыки, а может, даже гомосексуалистом, если возвращаться в прошлое, но никто о нем так не думал (за исключением нескольких упертых жен преподавателей, из породы тех, кто считает, что любой неженатый мужчина старше тридцати лет – педик). Мальчики очень любили мистера Вимса, несмотря на то что он не принимал никакого участия в спортивной жизни школы. В своем отчете дисциплинарному комитету смотритель назвал стычку между Мартином и Арифом словом «разлад». Этот неудачный выбор слова имел серьезные последствия.
Позже, когда Арифу Коме был поставлен диагноз «гонорея» и когда он не сказал школьному врачу, где заразился, подозрение упало на Мартина Миллса. Слово «разлад» подразумевало ссору с партнером-любовником, по крайней мере в представлении более маскулинных членов дисциплинарного комитета. Мистеру Вимсу было поручено выяснить у мальчиков, не гомосексуалисты ли они и не занимались ли они этим делом. Смотритель более благосклонно относился к предположению, что Ариф и Мартин «занимаются этим», чем любой из мужланов-преподавателей.
– Ребята, если вы любовники, то ты, Мартин, тоже должен обратиться к врачу, – объяснил им ситуацию мистер Вимс.
– Скажи ему! – посмотрел на Арифа Мартин.
– Мы не любовники, – сказал Ариф.
– Верно, мы не любовники, – повторил Мартин и посмотрел на Арифа. – Но давай, скажи ему. Имей смелость.
– «Скажи ему» что? – спросил смотритель общежития.
– Он ненавидит свою мать, – пояснил Ариф. Мистер Вимс был знаком с Верой; он мог понять, о ком речь. – Он собирается сказать вам, что я заразился от его матери, – настолько он ненавидит ее.
– Он трахал мою мать, или, вернее, она трахалась с ним, – сказал Мартин мистеру Вимсу.
– Теперь вам понятно, что я имею в виду? – сказал Ариф Кома.
В большинстве частных школ коллектив преподавателей состоит из истинно святых людей и тупых уродов. Мартину и Арифу повезло, что смотритель их общежития был учителем из категории святых; а еще мистер Вимс был весьма доброжелателен… возможно, он был более терпим к пороку, чем обычный человек.
– Ну пожалуйста, Мартин, – сказал смотритель общежития. – О венерическом заболевании, особенно в мужской школе, лучше говорить правду. Какие бы чувства ты ни испытывал к матери, мы хотим выяснить истину, а не наказать кого-либо – это единственное, что мы можем тебе посоветовать. Как нам помочь тебе, как подсказать, что тебе следует делать, если ты не скажешь нам правду?
– Моя мать трахалась с ним, пока, как она думала, я на мессе, – сказал Мартин мистеру Вимсу.
Мистер Вимс закрыл глаза и улыбнулся; он так делал, когда принимался считать про себя, ради того чтобы проявить терпение.
– Я хотел защитить тебя, Мартин, – сказал Ариф Кома, – но вижу, что это бесполезно.
– Пожалуйста, мальчики… один из вас говорит неправду, – сказал смотритель общежития.
– О’кей, давай скажем ему, – повернулся Ариф к Мартину. – Согласен?
– О’кей, – ответил Мартин. Он знал, что любит Арифа; три года тот был его единственным другом. Если Ариф хочет сказать, что они – любовники, стоит ли возражать? Ариф был единственным человеком, кому, если нужно, Мартин готов был уступить. – О’кей, – повторил Мартин.
– Что о’кей? – спросил мистер Вимс.
– О’кей, мы – любовники, – сказал Мартин Миллс.
– Не понимаю, почему он не подцепил эту заразу, – сказал Ариф. – Он должен был подцепить. Может, у него какой-то иммунитет?
– Нас выгонят из школы? – спросил смотрителя Мартин. Он на это надеялся. Он думал, это может научить чему-то его мать. В свои пятнадцать лет он считал, что Веру еще можно чему-то научить.
– Мы только попробовали, – сказал Ариф, – но нам не понравилось.
– И больше мы не будем этого делать, – добавил Мартин. В первый и последний раз в жизни он солгал, и у него закружилась голова, как будто он выпил.
– Но один из вас должен был заразиться от кого-то… – заключил мистер Вимс. – Я имею в виду, венерическая болезнь не могла появиться просто так, сама по себе… если у каждого из вас больше не было других половых контактов.
Мартин Миллс знал, что Ариф Кома звонил Вере, но она не стала с ним разговаривать. Он знал также, что Ариф написал ей письмо, но она не ответила на него. Однако лишь теперь Мартин понял, как далеко может зайти его друг, защищая Веру. Должно быть, он совершенно свихнулся на ней.
– Я заплатил проститутке. Я заразился от шлюхи, – сказал Ариф мистеру Вимсу.
– И где ты только нашел шлюху, Ариф? – спросил смотритель общежития.
– Вы знаете Бостон? – спросил Ариф Кома. – Я остановился с Мартином и его матерью в отеле «Риц». Когда они заснули, я вышел из отеля и сказал швейцару, чтобы он вызвал такси. Я попросил водителя такси найти мне проститутку. Так делают и в Нью-Йорке, – объяснял Кома. – По крайней мере, для меня это не впервой.
Так Ариф Кома был изгнан из школы Фессенден за то, что заразился венерической болезнью от проститутки. В уставе школы был пункт, гласящий, что морально недостойное поведение ученика в отношении женщин или девочек наказуется исключением его из учебного заведения; исходя из этого дисциплинарный комитет (несмотря на протесты мистера Вимса) и исключил Арифа. Было высказано мнение, что секс с проституткой не является чем-то нейтральным, если речь шла о «морально недостойном поведении ученика в отношении женщин или девочек».
Что касается Мартина, мистер Вимс также выступил в его защиту. Его гомосексуальный контакт был единственным эпизодом сексуальных экспериментов мальчика; этот инцидент следовало забыть. Но дисциплинарный комитет настаивал на том, чтобы Вера и Дэнни были поставлены в известность. Первой реакцией Веры было то, что она уже говорила: что мастурбация для мальчиков в возрасте Мартина – это нормально. Все, что Мартин сказал матери – естественно, чтобы Дэнни не слышал, – было: «У Арифа Комы гонорея, как и у тебя».
Перед тем как Арифа отправили домой, времени поговорить почти не было. Последнее, что сказал Мартин турку, было:
– Не навреди себе, пытаясь защитить мою мать.
– Но я люблю и твоего отца, – пояснил Ариф.
И снова Вера оказалась ни при чем, поскольку никто не хотел травмировать Дэнни.
Самоубийство Арифа было для всех большим потрясением. Мартин нашел письмо от друга в почтовом ящике Фессендена лишь спустя два дня после того, как Ариф выпрыгнул из окна квартиры родителей на десятом этаже на Парк-авеню. В письме Арифа было лишь несколько слов: «Я уронил честь своей семьи». Мартин вспомнил, что, ради того чтобы не уронить честь своих родителей и не запятнать репутацию семьи, Ариф не пролил ни слезы во время обрезания.
Веру никто не винил за то, что произошло. При первом же удобном случае, оставшись наедине сыном, Вера сказала:
– Только не вздумай говорить, что это моя вина, дорогой. Это ты мне говорил, что у него расстройство – сексуальное расстройство. Ты сам это сказал. А кроме того, ты ведь не станешь травмировать твоего отца, не так ли? – спросила Вера.
На самом деле Дэнни и без того был травмирован, услышав, что его сын замешан в гомосексуализме, пусть даже это был единичный эпизод. Мартин заверил отца, что он только попробовал и что ему это не понравилось. Однако Мартин осознал, что единственное представление Дэнни о сексуальном опыте сына заключалось в том, что его сын поимел турка – соседа по комнате, когда обоим мальчикам исполнилось всего лишь по пятнадцать лет. Мартину Миллсу не приходило в голову, что правда о его сексуальности могла бы оказаться для Дэнни гораздо болезненнее, поскольку в свои тридцать девять лет его сын оставался девственником и никогда в жизни даже не пробовал мастурбировать. Так же как Мартину никогда бы не пришло в голову, что он на самом деле любил Арифа Кому. Само собой, что такое чувство было более основательным и правомерным, чем любовь Арифа к Вере.
А теперь доктор Дарувалла «придумывал» миссионера по имени мистер Мартин. Сценарист понимал, что ему нужно найти мотивы, приведшие мистера Мартина к решению стать священником, – даже в кинофильме, чувствовал Фаррух, следовало хоть как-то объяснить обет воздержания. Зная Веру, сценарист был обязан догадаться, что истинные мотивы миссионера, решившего принять обет целомудрия и стать священником, не подходят для сочинения романтической комедии.