Доктор также взял с собой полдюжины стерильных одноразовых игл и шприцев – на случай, если кому-нибудь понадобится сделать инъекцию. В цирке людей всегда кусали собаки и обезьяны. Кто-то сказал доктору Дарувалле, что среди шимпанзе весьма распространены случаи бешенства. В эту поездку Фаррух взял, в частности, три начальные дозы вакцины против бешенства плюс три десятимиллилитровых флакона человеческого иммуноглобулина. И вакцину, и иммуноглобулин требовалось хранить в холоде, но для поездки менее чем на двое суток термоса со льдом было достаточно.
– Думаешь, вас что-то укусит? – спросила его Джулия.
– Я думаю о новом миссионере, – ответил Фаррух, поскольку полагал, что если бы он был бешеным шимпанзе в «Большом Голубом Ниле», то, несомненно, попробовал бы укусить Мартина Миллса. Однако Джулия знала, что он взял достаточно вакцины и иммуноглобулина, чтобы лечить и себя, и миссионера, и обоих детей – на случай, если бешеный шимпанзе нападет на них всех.
Счастливый день
Утром доктор жаждал прочесть и пересмотреть новые страницы своего сценария, но у него было слишком много дел. Колченогий мальчик продал всю одежду, которую Мартин Миллс купил для него на Фэшн-стрит. Джулия предвидела это – она купила маленькому неблагодарному негодяю еще одежды. Было непросто заставить Ганеша принять ванну – сначала он ничего не хотел делать, кроме как ездить на лифте и любоваться морским видом, поскольку еще никогда не бывал в здании с балконом, выходящим на Марин-драйв. Ганеш также не хотел надевать сандалию на здоровую ногу, и даже Джулия сомневалась в том, стоит ли натягивать на искореженную ногу чистый белый носок. Чистым и белым носок останется недолго. Что касается единственной сандалии, то Ганеш жаловался, что ремешок так натер ему ногу, что он почти не может ходить.
Поцеловав Джулию на прощание, доктор повел недовольного мальчика к такси, в котором их ждал Вайнод; на переднем сиденье рядом с карликом сидела мрачная Мадху. Она была раздражена тем, что доктор Дарувалла с трудом понимает, что она говорит. Ей пришлось использовать два языка – маратхи и хинди, – прежде чем доктор понял, что Мадху недовольна одеждой, которую ей дал Вайнод. Как одеть девочку, объяснила карлику Дипа.
– Я не ребенок, – сказала бывшая маленькая проститутка, хотя было ясно, что Дипа хотела, чтобы девочка-шлюшка выглядела как ребенок.
– Цирк хочет, чтобы ты была похожа на ребенка, – сказал доктор Дарувалла, но девочка только надулась; и с Ганешем она вела себя совсем не как сестра.
Мадху мельком и с отвращением посмотрела в мутные глаза мальчика; они были покрыты пленкой тетрациклиновой мази, которая придавала его глазам остекленевший вид. Мальчик должен был принимать лекарство в течение недели или более, прежде чем его глаза станут нормальными с виду.
– Я думала, что они вылечат твои глаза, – безжалостно сказала Мадху.
Она говорила на хинди. У Фарруха создалось впечатление, что, когда он был наедине с Мадху или с Ганешем, они старались говорить с ним по-английски, – теперь же, оказавшись вместе, дети перешли на хинди и маратхи. На хинди доктор мог кое-как объясниться, но отнюдь не на маратхи.
– Важно, чтобы вы вели себя как брат и сестра, – напомнил им Фаррух, но мальчик-калека было настроен так же мрачно, как и Мадху.
– Если бы она была моей сестрой, я бы избил ее, – сказал Ганеш.
– С такой ногой вряд ли, – сказала Мадху.
– Постойте, постойте, – сказал доктор Дарувалла; он решил говорить по-английски, потому что был почти уверен, что и Мадху, и Ганеш понимают его и что английский язык придает ему больший авторитет. – Это ваш счастливый день, – сказал он им.
– Какой счастливый день? – спросила Мадху доктора.
– Это ничего не значит, – сказал Ганеш.
– Это просто такое выражение, – признал доктор Дарувалла, – но оно на самом деле имеет значение. Оно означает, что сегодня вам улыбнулась удача – вы покидаете Бомбей и отправляетесь в цирк.
– То есть ты имеешь в виду, что это мы счастливы, а не день, – ответил колченогий мальчик.
– Слишком рано говорить, что мы счастливы, – сказала девочка-проститутка.
С таким настроем они и прибыли в Святой Игнатий, где их ждал упертый миссионер. Исполненный безграничного энтузиазма, Мартин Миллс устроился на заднем сиденье «амбассадора».
– Сегодня у вас счастливый день! – объявил фанатик детям.
– Это мы уже проехали, – сказал доктор Дарувалла.
Было только семь тридцать субботнего утра.
Необычные посетители отеля «Тадж»
Было восемь тридцать утра, когда они прибыли в терминал для внутренних рейсов в Санта-Крус, где им сказали, что их рейс в Раджкот задерживается до конца дня.
– Вот вам и Индийские авиалинии! – воскликнул доктор Дарувалла.
– По крайней мере, они признавать это, – сказал Вайнод.
Доктор Дарувалла решил, что они могут переждать где-нибудь с бо́льшим удобством, чем в терминале Санта-Крус. Но прежде чем Фаррух отвел всех обратно к такси карлика, Мартин Миллс отлучился, чтобы купить утреннюю газету. На обратном пути в Бомбей, в час пик, миссионер угостил их фрагментами материалов из «Таймс оф Индиа». В «Тадж» они прибудут в десять тридцать. (Это доктор Дарувалла принял такое эксцентричное решение, что они будут дожидаться своего рейса в Раджкот в холле отеля «Тадж-Махал».)
– Только послушайте, – начал Мартин. – «Два брата зарезаны… Полиция арестовала одного из нападавших, а двое других подозреваемых торопливо смываются на скутере». Неожиданное использование настоящего времени, не говоря уже о слове «торопливо», – заметил учитель английского языка. – Не говоря уже о «смываются».
– «Смываться» – очень популярное здесь слово, – объяснил Фаррух.
– Это полиция иногда смывается, – сказал Ганеш.
– Что он сказал? – спросил миссионер.
– Часто, когда случается преступление, полиция просто смывается, – ответил Фаррух. – Им стыдно, что они не могут предотвратить преступление или что не могут поймать преступника, вот и смываются.
Но доктор Дарувалла считал, что такая модель поведения неприменима к детективу Пателу. По словам Джона Д., заместитель комиссара намеревался провести день в номере актера в отеле «Оберой», репетируя варианты сближения с Рахулом. Фарруха больно задело то, что его не пригласили принять участие в этом действе и что не отложили эту репетицию до возвращения сценариста из цирка; в конце концов, можно было бы придумать и составить диалог действующих лиц, и хотя повседневная работа доктора не предполагала сочинение диалогов, этому, по крайней мере, был посвящен другой род его занятий.
– Позвольте мне быть уверенным, что я понимаю, о чем речь, – сказал Мартин Миллс. – То есть иногда в случае преступления и преступник, и полиция смываются.
– Именно так, – ответил доктор Дарувалла.
Он не осознавал, что позаимствовал это выражение у детектива Патела. Сценариста распирала гордость; умница, подумал он про себя, поскольку уже написал о подобном неуважительном отношении к «Таймс оф Индиа» в своем сценарии. (Вымышленный мистер Мартин всегда читает вслух вымышленным детям какие-то газетные глупости.)
Жизнь подражает искусству, подумал Фаррух, когда Мартин Миллс объявил:
– Вот на редкость откровенное мнение. – Это Мартин нашел раздел «Мнения» в газете «Таймс оф Индиа», где прочел одно из писем. – Только послушайте, – сказал миссионер. – «Мы должны изменить нашу культуру. Ее надо прививать еще с начальной школы, обучая мальчиков не пи́сать на улице».
– Другими словами, дрючь их смолоду, – сказал доктор Дарувалла.
Затем Ганеш что-то сказал, что заставило Мадху засмеяться.
– Что он сказал? – спросил Мартин Фарруха.
– Он сказал, что улица – самое лучшее место, чтобы попи́сать, – ответил доктор Дарувалла.
Мадху в свой черед сказала что-то, что Ганеш явно одобрил.
– Что она сказала? – спросил миссионер.
– Она сказала, что предпочитает пи́сать в припаркованных автомобилях, особенно ночью, – сказал ему доктор.
Когда они прибыли в «Тадж», у Мадху был полный рот сока бетеля; кровавая слюна выступала в уголках ее рта.
– Не вздумай в «Тадже» жевать бетель, – сказал доктор. Девочка выплюнула грязную кашицу на переднюю шину такси Вайнода; и карлик, и швейцар-сикх с отвращением отметили, как пятно растеклось по круговой подъездной дороге. – Тебе не разрешат в цирке никакого паана, – напомнил ей доктор.
– Мы еще не в цирке, – сказала сердитая маленькая шлюшка.
Круговая подъездная дорога была забита такси и множеством дорогих автомобилей. Колченогий мальчик сказал что-то Мадху, и это ее позабавило.
– Что он сказал? – спросил миссионер доктора Даруваллу.
– Он сказал, что здесь много машин, в которых можно попи́сать, – ответил доктор.
Затем он услышал, как Мадху сказала Ганешу, что она бывала в одном из таких дорогих автомобилей; это не походило на пустое хвастовство, но Фаррух не поддался искушению перевести эту информацию для иезуита. Как ни нравилось доктору Дарувалле шокировать Мартина Миллса, ему показалось неприемлемым размышлять о том, что делала девочка-проститутка в таком дорогом автомобиле.
– Что сказала Мадху? – спросил Мартин Фарруха.
– Она сказала, что предпочитает дамскую комнату вместо машин, – соврал доктор Дарувалла.
– Ну и молодец! – сказал Мартин девочке.
Когда она раздвинула губы, чтобы улыбнуться ему, оказалось, что ее зубы ярко окрашены пааном – как будто у нее кровоточили десны. Доктор надеялся, что ему только привиделось нечто непристойное в улыбке Мадху. Когда они вошли в холл, доктору Дарувалле не понравилось, как швейцар сопровождал Мадху взглядом; сикх, казалось, знал, что она не та девочка, которой позволено входить в «Тадж». Независимо от того, как девочка была одета по рекомендации Дипы, Мадху не была похожа на ребенка.
Ганеш уже дрожал от прохладного воздуха кондиционеров; калека выглядел встревоженным, как бы опасаясь, что сикхский швейцар может вышвырнуть его. Доктор Дарувалла подумал: «Тадж» не место для нищего и девочки-проститутки; было ошибкой привезти их сюда.