из-за любви к каким-то моим вещам, но и потому, что был влюблен, – так мне казалось. Целых десять лет я был охвачен страстью. Я не только страдал от сексуального желания – я был сексуально одержим. Я абсолютно не мог выбросить этого человека из головы. Вас это удивляет?
– Да, – смиренно признал доктор Дарувалла.
Кроме того, он боялся исповедей этого психа в присутствии детей, но Ганеш и Мадху были слишком увлечены предстартовыми маневрами самолета и не обращали ни малейшего внимания на их разговор.
– Я продолжал преподавать в этой жалкой школе, где моими учениками были уголовники, и все потому, что я должен был проверить себя, – сказал Мартин Миллс доктору Дарувалле. – Объект моего желания был там. Если бы я уехал, убежал, я бы никогда не узнал, есть ли у меня силы противостоять такому искушению. И потому я остался. Я заставил себя максимально приблизиться к этому человеку, только чтобы увидеть, есть ли у меня мужество противостоять такому притяжению. Но я знаю, что́ вы думаете о священническом отречении. Вы думаете, что священники – это люди, которые просто не испытывают обычных желаний или испытывают их не так сильно, как вы.
– Я вам не судья! – сказал доктор Дарувалла.
– Нет, вы судья, – ответил Мартин. – Вы думаете, что вы знаете обо мне все.
– Кто этот человек, в которого вы были влюблены?.. – начал доктор.
– Это был один из школьных учителей, – ответил миссионер. – Я был искалечен желанием. Но я держал объект моего желания вот на таком расстоянии от себя! – И тут подвижник вытянул руку перед своим лицом. – В конце концов притяжение уменьшилось.
– Уменьшилось? – повторил Фаррух.
– Либо притяжение ушло, либо я преодолел его, – сказал Мартин Миллс. – В конце концов я выиграл.
– Что вы выиграли? – спросил Фаррух.
– Не свободу от желания, – заявил будущий священник. – Это больше похоже на свободу от страха желания. Теперь я знаю, что могу противостоять этому.
– А что с ней? – спросил доктор Дарувалла.
– С ней? – сказал Мартин Миллс.
– Я имею в виду, каковы были ее чувства к вам? – спросил его доктор. – Возможно, она даже знала о ваших чувствах к ней?
– К нему, – ответил миссионер. – Это был он, а не она. Вы удивлены?
– Да, – солгал доктор.
Что его удивило, так это то, насколько он не был удивлен исповедью иезуита. Доктор был расстроен, не понимая почему; Фаррух испытывал сильную тревогу, не зная ее причины.
Но самолет стал выруливать на взлетно-посадочную полосу, и одного его грохота было достаточно, чтобы Мадху запаниковала; она сидела через проход от доктора Даруваллы и миссионера и теперь захотела пересесть к доктору. А Ганеш, устроившийся в кресле у окошка, был счастлив. Замешкавшись, Мартин Миллс поменялся местами с Мадху – иезуит сел рядом с восхищенным мальчиком, а девочка-проститутка проскользнула через проход в кресло рядом с Фаррухом.
– Не бойся, – сказал ей доктор.
– Я не хочу в цирк, – сказала девочка; отвернувшись от окошка, она смотрела вниз, в проход.
Она была не одинока в том, что летела первый раз в жизни; похоже, для половины пассажиров это было внове. Впереди поднялась рука, чтобы настроить струю воздуха над головой, и тут же еще тридцать пять рук занялись тем же. Несмотря на неоднократное объявление, что ручную кладь следует разместить под сиденьями, пассажиры продолжали запихивать свои тяжелые сумки наверх, на полки, которые, по словам бортпроводника, предназначались для головных уборов, хотя таковых было лишь несколько на борту. Возможно, виной тому была большая задержка с вылетом, но в салоне было много мух – они относились с абсолютным равнодушием к перевозбужденным пассажирам. Кого-то уже рвало, хотя они еще не взлетели. В конце концов «боинг» оторвался от земли.
Колченогий мальчик верил, что он может летать. Ему представлялось, что это он поднял самолет в воздух. Маленький нищий, если ему скажут, будет ездить верхом на львах; он будет сражаться с тигром, подумал доктор Дарувалла. Вдруг доктор испытал страх за калеку! Ганеш будет подниматься на вершину купола на все восемьдесят футов над ареной. Возможно, в порядке компенсации за его бесполезную ногу у мальчика были исключительно сильные руки и пальцы. Какие инстинкты защитят его? – подумал доктор, ощущая, как под его рукой дрожит Мадху; она стонала. Фаррух чувствовал грудью биение сердца в ее маленькой груди.
– Если мы разобьемся, то сгорим или разлетимся на мелкие кусочки? – спросила девочка, чуть не касаясь ртом его горла.
– Мы не разобьемся, Мадху, – сказал он ей.
– Вы не знаете, – ответила она. – В цирке меня могут съесть дикие животные или я могу упасть сверху. А что, если они не смогут меня обучить или станут меня бить?
– Послушай… – сказал доктор Дарувалла. Он снова был отцом. Он вспомнил своих дочерей – их кошмары, их ссадины и ушибы и их худшие дни в школе. Их ужасных первых бойфрендов, которых не исправило бы никакое искупление грехов. Но то, что ждало эту плачущую в его руках девочку, было серьезней. – Попробуй взглянуть на это с другой стороны, – сказал доктор. – Ты убегаешь… – Но, кроме этого, он больше ничего не смог сказать; он знал только то, что она убегает, а не то – зачем и куда. Из пасти одной смерти – в пасть другой… Надеюсь, что не так. Это все, о чем подумал доктор.
– Со мной что-то случится, – ответила Мадху.
Чувствуя на шее ее горячее частое дыхание, Фаррух вдруг понял, почему гомосексуальные признания Мартина Миллса так огорчили его. Если близнец Дхара боролся со своими сексуальными наклонностями, то что же делал Джон Д.?
Доктор Дункан Фрейзер убеждал доктора Даруваллу, что гомосексуализм был скорее вопросом биологии, нежели условий жизни. Фрейзер однажды сказал Фарруху, что существует пятидесятидвухпроцентная вероятность того, что однояйцовый близнец гея тоже будет геем. Кроме того, друг и коллега Фарруха доктор Макфарлейн убеждал его, что гомосексуальность нельзя исправить – она неизменна. («Если гомосексуальность – это осознанный образ действий, то каким образом она оказывается врожденной?» – говорил Мак.)
Но расстроила доктора даже не внезапная мысль о том, что Джон Д. также может оказаться гомосексуалистом, а скорее воспоминание об отчужденности Джона Д. в годы его скрытой от глаз швейцарской жизни. В конце концов Невилл, а не Дэнни должен был быть отцом близнецов! И как характеризует меня то, что Джон Д. ничего мне не сказал? – спросил себя доктор.
Инстинктивно (как если бы она была его любимым Джоном Д.), Фаррух обнял девочку. Как он сообразил позже, Мадху сделала только то, что ее учили делать, – она обняла его в ответ, неприлично вильнув всем телом. Это потрясло его – он отстранился, когда она начала целовать его в шею.
– Нет, пожалуйста… – начал он.
Затем с ним заговорил миссионер. Ясно, что Мартин Миллс пришел в восторг оттого, что колченогий мальчик наслаждается полетом.
– Взгляните на него! Держу пари, что он попытается пройтись по крылу самолета, если мы скажем ему, что это безопасно!
– Да, держу пари, что так и будет, – сказал доктор Дарувалла, не отрывая взгляда от лица Мадху.
Страх и растерянность девочки-проститутки были зеркалом чувств Фарруха.
– Чего вы хотите? – шепнула ему девочка.
– Нет, не то, что ты думаешь… Я хочу, чтобы ты убежала, – сказал ей доктор.
Эти слова ничего для нее не значили, и она не ответила. Она продолжала в упор смотреть на него; в ее глазах застыли доверие и замешательство. Уголки ее губ кроваво окрасились, рот ее заполонила неестественная краснота – Мадху снова жевала паан. На шее Фарруха, около горла, где она поцеловала его, осталось яркое пятно, будто укус вампира. Он коснулся этой отметки, и кончики его пальцев тоже окрасились. Иезуит увидел, что Фаррух смотрит на свою руку.
– Вы порезались? – спросил Мартин Миллс.
– Нет, все в порядке, – ответил доктор Дарувалла, однако это было не так. Фаррух признался самому себе, что он знает о желании даже меньше, чем этот будущий священник.
Вероятно почувствовав его смятение, Мадху снова прижалась к его груди. Опять же шепотом она спросила:
– Чего вы хотите?
Доктор ужаснулся, осознав, что Мадху спрашивает его о сексе.
– Я хочу, чтобы ты была ребенком, потому что ты и есть ребенок, – сказал девочке Фаррух. – Пожалуйста, постарайся быть ребенком.
В улыбке Мадху отобразилась такая готовность, что на мгновение доктор подумал – девочка его поняла. Совсем как ребенок, она прошлась пальцами по его бедру, затем, уже не как ребенок, Мадху твердо положила свою маленькую ладонь на пенис доктора Даруваллы. Она не искала его на ощупь – она точно знала его местоположение. Сквозь ткань своих летних штанов доктор почувствовал тепло руки Мадху.
– Я постараюсь сделать, как вы хотите, – все, что вы хотите, – сказала ему девочка-проститутка.
Доктор Дарувалла тотчас убрал ее руку.
– Прекрати! – воскликнул Фаррух.
– Я хочу сидеть с Ганешем, – сказала ему девочка.
Фаррух дал ей поменяться местами с Мартином Миллсом.
– Я вот над чем подумал, – прошептал миссионер доктору. – Вы сказали, что у нас будут две комнаты на ночь. Только две?
– Полагаю, мы можем взять и больше… – начал доктор. У него дрожали ноги.
– Нет-нет, это не то, к чему я клоню, – сказал Мартин. – Я имею в виду, что дети, по-вашему, будут в одной комнате, а мы будем в другой?
– Да, – ответил доктор Дарувалла. Он не мог унять дрожь в ногах.
– Но – хорошо, я знаю, вы будете думать, что это глупо, – но мне кажется, было бы разумным не позволять им спать вместе. Я имею в виду, в одной комнате, – добавил миссионер. – В конце концов, мы можем только догадываться об ориентации этой девочки.
– О чем? – спросил доктор. Ему удалось справиться с дрожью лишь одной ноги.
– Я имею в виду ее сексуальный опыт, – сказал Мартин Миллс. – Надо полагать, что у нее были какие-то… сексуальные контакты. Я имею в виду, что вдруг Мадху захочется