Миссис Бхагван увидела, куда смотрит мальчик.
– Он вбил в себе в голову, что хочет исполнять номер «Прогулка по небу», – пояснил Фаррух.
Миссис Бхагван строго посмотрела на Ганеша.
– Это глупая идея, – сказала она калеке.
Она взялась узловатой рукой за подаренный мальчику медальон Саи-Бабы и легонько потянула его к себе. Доктор Дарувалла заметил, что руки миссис Бхагван были большими и крепкими, как у мужчины; тут же доктор вспомнил, как его неприятно поразили руки второй миссис Догар, когда он в последний раз видел ее, – как они беспокойно теребили скатерть, напоминая лапы зверя.
– Даже Саи-Баба из Ширди не спасет «гуляющего по небу», – сказала миссис Бхагван Ганешу.
– Что же спасает вас? – спросил мальчик.
Приподняв подол сари, циркачка показала ему ноги; они выглядели на удивление изящными, даже нежными по сравнению с ее руками. Но подъемы ее стоп и голени спереди были так грубо стерты, что это было мало похоже на нормальную кожу; на ее месте была затвердевшая рубцовая ткань, сморщенная и потрескавшаяся.
– Потрогай их, – сказала мальчику миссис Бхагван. – Вы тоже, – сказала она доктору, который повиновался.
Он никогда не прикасался к слону или носорогу; он лишь только представлял себе, какие у них жесткие, кожистые шкуры. Доктор машинально подумал о том, что миссис Бхагван могла бы использовать для своих бедных ступней мазь или лосьон, чтобы залечить трещины в задубевшей коже; затем ему пришло в голову, что если залечить трещины, то ее кожа станет слишком мозолистой и она не сможет ощущать петли, трущиеся о ее ноги. Если ее потрескавшаяся кожа вызывала боль, эта боль сигнализировала ей о том, что ноги надежно закреплены в петлях – так, как нужно. Без боли миссис Бхагван пришлось бы полагаться только на зрение; если уж говорить о прохождении петель, то лучше, чтобы при этом были задействованы и осязание, и зрение.
Казалось, что Ганеш не обескуражен внешним видом ног миссис Бхагван. Его глаза исцелялись – каждый день они становились все яснее, – и полный ожидания взгляд калеки сиял неизменной верой в будущее. Он знал, что сможет научиться номеру «Прогулка по небу». Одна нога была к этому готова; оставалось лишь подготовить вторую ногу.
Иисус на стоянке автомобилей
Тем временем миссионер спровоцировал хаос в районе клеток с обезьянами шимпанзе. Гаутам был взбешен, увидев его, – бинты были еще белее, чем кожа схоласта. С другой стороны, кокетливая Мира продела свои длинные руки сквозь решетку клетки, как будто умоляя Мартина обнять ее. Гаутам ответил тем, что усердно помочился в направлении миссионера. Мартин считал, что ему следует скрыться с глаз шимпанзе, а не стоять там и провоцировать их кривляние, но Кунал хотел, чтобы миссионер остался. Для Гаутама это послужит хорошим уроком, рассуждал Кунал: чем более агрессивно обезьяна будет реагировать на присутствие иезуита, тем сильнее Кунал будет наказывать обезьяну. По мнению Мартина, такой метод приучения Гаутама к послушанию был ошибочным; но иезуит подчинился просьбе инструктора.
В клетке у Гаутама на потертой веревке качалась старая автомобильная покрышка – протектор был лысым. В гневе Гаутам отпихнул покрышку в сторону решетки своей клетки, а затем схватил ее и вонзил зубы в резину. Кунал ответил тем, что просунул сквозь решетку бамбуковый шест и ткнул им Гаутама. Мира каталась на спине.
Когда доктор Дарувалла наконец нашел миссионера, Мартин Миллс стоял беспомощным свидетелем этой драмы человекообразной обезьяны – вид у него был такой же виноватый и жалкий, как у заключенного.
– Господи, почему вы здесь стоите? – спросил его доктор. – Если бы вы просто ушли, все это прекратилось бы!
– Вот и я так думаю, – ответил иезуит. – Но дрессировщик сказал мне остаться.
– Он дрессирует вас или шимпанзе? – спросил Фаррух у Мартина.
Таким образом, прощание миссионера с Ганешем происходило на фоне визгов и воплей по-расистски настроенной обезьяны; трудно было представить, что в этом и состоит обучение Гаутама. Двое мужчин отправились вслед за Раму к «лендроверу». Последними на их пути были клетки с сонными, недовольными львами; тигры выглядели не лучше – вялыми и не в духе. Бесшабашный водитель нарочито хватался за прутья клетки больших кошек; иногда лапа с вытянутыми когтями щелкала по железу прутьев, но самоуверенный Раму успевал отдернуть руку.
– Еще целый час до кормления мясом, – пел Раму львам и тиграм. – Целый час.
Жаль, что их отъезд из «Большого Голубого Нила» был отмечен подобными издевательскими и, пожалуй, жестокими сценками. Доктор Дарувалла только один раз посмотрел на удаляющуюся фигуру колченогого мальчика. Ганеш, прихрамывая, направлялся в палатку повара. Судя по его западающей походке, казалось, что у калеки на правую пятку приходится вес двух или трех мальчиков; как прибылой палец[103] у собак и кошек, подушечка и пальцы правой стопы мальчика никогда не касались земли. Неудивительно, что он хотел «гулять по небу».
Что касается Фарруха и Мартина, их жизни снова были в руках Раму. Они ехали в аэропорт в Раджкоте в дневное время, так что хорошо была видна кровавая бойня на шоссе, которой благополучно избежал «лендровер». Доктор Дарувалла снова попытался отвлечься от манеры вождения Раму, но на этот раз доктор оказался на переднем сиденье пассажира, и ремня безопасности не было. Мартин прижался к спинке переднего сиденья, высунув голову из-за плеча Фарруха и, вероятно, перекрыв ею все, за чем надлежало следить в зеркале заднего вида, – но Раму и не думал присматривать за теми, кто ехал сзади, или за теми, кто мчался с намерением обогнать его.
Поскольку Джунагадх был отправной точкой для посещения леса Гир, последнего места обитания азиатского льва, Раму спросил, были ли они там, – они там не были, и Мартин Миллс спросил доктора, о чем говорит Раму. Нет, это долгая поездка, подумал доктор; Раму говорил на маратхи и хинди, и Фаррух пытался перевести. Миссионер пожалел, что они не увидят гирских львов. Может быть, когда они вернутся, чтобы навестить детей, они заедут в этот лес. К тому времени, подумал доктор, «Большой Голубой Нил» будет выступать в другом городе. В городском зоопарке есть несколько азиатских львов, сказал им Раму, – если они по-быстрому посетят львов, то вполне успеют на свой самолет в Раджкоте. Но Фаррух мудро наложил вето на эту идею; он знал, что любая задержка в Джунагадхе заставит Раму гнать в Раджкот еще быстрее.
Дискуссия о Грэме Грине не стала отвлечением, на которое рассчитывал Фаррух. Иезуитская «католическая интерпретация» «Сути дела» была вовсе не тем, что ожидал услышать доктор; это привело его в бешенство. Доктор Дарувалла утверждал, что даже такой роман, как «Сила и слава», столь глубоко относящийся к вере, нельзя было или не следовало обсуждать в строго «католических» терминах; доктор процитировал по памяти тот отрывок, который он любил: «В детстве всегда есть момент, когда открывается дверь, через которую входит будущее».
– Может быть, вы скажете мне, что тут сугубо католического? – бросил вызов схоласту доктор, но Мартин умело сменил тему.
– Давайте помолимся, чтобы эта дверь открылась и впустила будущее для наших детей-циркачей, – сказал иезуит.
Какой же у него подлый ум!
Фаррух больше не осмеливался спросить его о матери; даже то, как Раму вел машину, не было таким устрашающим, как перспектива еще одного рассказа о Вере. Фарруху хотелось бы побольше услышать о гомосексуальных наклонностях близнеца Дхара; доктор был весьма заинтересован узнать, склонен ли к этому и Джон Д., но доктор Дарувалла не понимал, как вызвать на откровенность схоласта. Тем не менее с этой темой легче было подступиться к Мартину, чем к Джону Д.
– Вы говорите, что были влюблены в мужчину и что ваши чувства к нему угасли в конце концов, – начал доктор.
– Верно, – сухо заметил схоласт.
– Но можете ли вы назвать какой-то момент или какой-то эпизод, который положил конец вашей привязанности? – спросил Фаррух. – Случилось ли что-нибудь, какое-нибудь происшествие, которое на вас подействовало в этом смысле? Почему вы решили, что можете сопротивляться такому искушению и стать священником? – Доктор Дарувалла понимал, что ходит вокруг да около, но надо было с чего-то начать.
– Я видел, что возле меня Христос. Я видел, что Иисус никогда не оставлял меня, – сказал фанатик.
– Вы имеете в виду, что у вас было видение? – спросил Фаррух.
– В каком-то смысле, – загадочно сказал иезуит. – Я был на низшей ступени в моих отношениях с Иисусом. И я принял тогда очень циничное решение. Нет такой слабости, от которой было бы столь же приятно отказаться, как от фатализма. Мне стыдно признаться в том, что я был законченным фаталистом.
– Вы действительно видели Христа или нет? – спросил его доктор.
– Собственно, это была всего лишь статуя Христа, – признался миссионер.
– Вы имеете в виду, в реальности? – спросил Фаррух.
– Конечно в реальности – это было в конце автостоянки, в школе, где я преподавал. Я привык видеть его каждый день – два раза в день, по сути, – сказал Мартин. – Это была просто белокаменная статуя Христа в типичной позе. – На заднем сиденье мчащегося «лендровера» фанатик обратил обе ладони к небу, видимо, чтобы продемонстрировать позу заступника.
– Как-то это отдает дурновкусием – Христос на стоянке! – заметил доктор Дарувалла.
– Да, не очень художественно, – ответил иезуит. – Иногда мне вспоминается, что статуя пострадала от вандалов.
– Не понимаю почему, – пробормотал Фаррух.
– Ну, так или иначе, я однажды допоздна задержался в школе – я там ставил пьесу, еще что-то музыкальное… Не помню что. И этот человек, который стал для меня такой навязчивой идеей… он тоже задержался. Но его машина не заводилась – у него была ужасная машина, – и он попросил, чтобы я довез его до дому.