– О-хо-хо… – сказал доктор Дарувалла.
– Мои чувства к нему шли на убыль, как я уже сказал, но я все же не был застрахован от воздействия его чар, – признался миссионер. – И вот такой вдруг предоставился шанс – доступность этого человека была мучительно очевидна. Вам ясно, что я имею в виду?
Доктор Дарувалла, помнивший тревожную ночь с Мадху, сказал:
– Да, конечно ясно. И что было дальше?
– Я просто хочу подчеркнуть, насколько циничным я был, – сказал схоласт. – Я был настолько фаталистом, что решил: если он сделает хоть малейшее движение ко мне, я отвечу. Я не стал бы инициировать такой шаг, но я знал, что отвечу.
– Вы ответили бы? А он? – спросил доктор.
– Я в тот раз не мог найти свою машину – там была огромная стоянка, – сказал Мартин. – Но я помнил, что всегда старался припарковаться возле Христа…
– Вы имеете в виду статую… – прервал его Фаррух.
– Да, статую, конечно; я припарковался прямо перед ней, – объяснил иезуит. – Когда я наконец нашел свою машину, было так темно, что статуи не было видно, даже когда я уже сел в машину. Но я точно знал, где был Христос. Это был забавный момент. Я ждал, когда этот человек коснется меня, но все это время я смотрел в темноту именно туда, где был Иисус.
– И этот тип коснулся вас? – спросил Фаррух.
– Я включил фары, прежде чем он решился, – ответил Мартин Миллс. – И увидел Христа – он очень ярко выделялся в свете фар. Он был точно там, где я его и представлял.
– А где еще ему быть! – воскликнул доктор Дарувалла. – Они что, передвижные в вашей стране?
– Вы умаляете мое переживание, делая акцент на статуе, – сказал иезуит. – Статуя – это всего лишь метафора. Я почувствовал присутствие Бога. Я также чувствовал единение с Иисусом – не со статуей. Я чувствовал, что мне показали, что такое вера во Христа. Даже в темноте, даже когда я сидел и ожидал, что со мной произойдет что-то ужасное, оставалась уверенность, что Он здесь. Христос был там для меня; Он не бросил меня. Я все еще видел Его.
– У меня все же как-то не вяжется одно с другим, – сказал доктор Дарувалла. – Я имею в виду, что ваша вера во Христа – это одно. Но желание стать священником… как вы пришли от Иисуса на автостоянке к тому, чтобы захотеть стать священником?
– Ну, это совсем другое, – признался Мартин.
– Это как раз то, что я не могу уразуметь, – ответил Фаррух. Затем он сказал: – И было ли это финалом всех таких желаний? Я имею в виду, ваш гомосексуализм больше вас никогда, так сказать, не беспокоил?
– Гомосексуализм? – сказал иезуит. – Не в этом дело. Я не гомосексуалист и не гетеросексуал. Теперь я просто вне секса.
– Да ладно, – сказал доктор. – Если бы вы были сексуально привлекательны, это была бы гомосексуальная привлекательность, не так ли?
– Это вопрос не по делу, – ответил схоласт. – Не то чтобы у меня вовсе не было сексуальных чувств, но я сопротивлялся сексуальному влечению. И буду сопротивляться, без проблем.
– Но то, чему вы сопротивляетесь, – это гомосексуальная склонность, не так ли? – спросил Фаррух. – То есть давайте рассуждать – вы можете порассуждать на эту тему, не так ли?
– Я не рассуждаю на тему моих обетов, – сказал иезуит.
– Но пожалуйста, будьте снисходительны; если бы что-то не произошло, если бы по какой-то причине вы бы не решили стать священником – разве вы тогда не были бы гомосексуалистом? – спросил доктор Дарувалла.
– О боже милосердный! Ну вы и упрямец! – добродушно воскликнул Мартин Миллс.
– Это я упрямец? – воскликнул доктор.
– Я не гомосексуалист и не гетеросексуал, – спокойно заявил иезуит. – Эти понятия не обязательно относятся к склонностям, не так ли? У меня была склонность.
– И это прошло? Полностью? Вы это хотите сказать? – спросил доктор Дарувалла.
– О боже милосердный! – повторил Мартин.
– Вы становитесь человеком с не поддающейся определению сексуальностью на основе встречи со статуей на стоянке; но вы отрицаете возможность того, что меня укусил призрак! – воскликнул доктор Дарувалла. – Правильно ли я следую вашим рассуждениям?
– Я не верю в призраков, – ответил иезуит.
– Но вы верите, что испытали единение с Иисусом. Вы почувствовали присутствие Бога – на стоянке! – выкрикнул Фаррух.
– Я считаю, что наш разговор на повышенных тонах мешает нашему водителю, – сказал Мартин Миллс. – Не лучше ли вернуться к обсуждению этого вопроса после того, как мы благополучно прибудем в аэропорт?
Они все еще находились в часе езды от Раджкота, а Раму увертывался от смерти через каждые несколько миль; затем они будут сидеть и ждать в аэропорту, не говоря уже о вероятной задержке, и наконец полетят. В воскресенье днем или вечером поездка на такси из Санта-Круса в Бомбей могла занять еще сорок пять минут или час. Хуже того, это было особенное воскресенье; это было 31 декабря 1989 года, но и доктор, и миссионер запамятовали, что это канун Нового года.
В Святом Игнатии празднование юбилея было запланировано на первое число нового года, о чем также забыл Мартин Миллс, а вечер в канун Нового года в спортивном клубе «Дакворт» был официальным нетипично веселым мероприятием; будут танцы под музыку живого оркестра и великолепный полуночный ужин, не говоря уже о необычном качестве шампанского, которое подавали только раз в году. Ни один даквортианец в Бомбее не пропустит по своей воле ужин в канун Нового года.
Джон Д. и заместитель комиссара Пател были уверены, что на вечер явится и Рахул, – мистер Сетна уже проинформировал их. Они провели бо́льшую часть дня, репетируя, что скажет Инспектор Дхар, когда он и вторая миссис Догар будут танцевать. Джулия выгладила смокинг, который нуждался в длительном проветривании на балконе, чтобы избавить его от запаха нафталина. Но мысли Фарруха были далеки от Нового года и клуба «Дакворт». Доктор сосредоточился на впечатлениях от поездки в Раджкот и на том, что ему в ближайшее время предстоит сделать в Бомбее. Поскольку Фаррух больше ни минуты не мог слушать доводы Мартина, ему пришлось начать другой разговор.
– Может, нам лучше сменить тему? – предложил доктор Дарувалла. – И не повышать голос?
– Как хотите. Обещаю не повышать свой, – с удовлетворением сказал миссионер.
Фаррух растерянно соображал, о чем же начать разговор. Он попытался придумать длинную личную историю, что позволило бы ему говорить и говорить и не дало бы миссионеру открыть рот. Доктор мог бы начать так: «Я знаю вашего близнеца». За этим стояла бы довольно длинная личная история. Вот что заставило бы заткнуться Мартина Миллса! Но, как и раньше, Фаррух считал, что право на огласку этой истории принадлежит Джону Д.
– Что ж, я могу придумать, что сказать, – заметил схоласт; он вежливо подождал, не начнет ли говорить свое доктор Дарувалла, но ждал недолго.
– Отлично – давайте, – ответил доктор.
– Я думаю, что вам не стоит заниматься охотой на ведьм по поводу гомосексуалистов, – начал иезуит. – Только не теперь. Не тогда, когда в обществе болезненно реагируют на все, что хоть отдаленно похоже на гомофобию. В конце концов, что вы имеете против гомосексуалистов?
– Я ничего не имею против гомосексуалистов. Я не гомофоб, – отрезал доктор Дарувалла. – И вы не совсем сменили тему!
– А вы не совсем понизили голос, – сказал Мартин.
Маленькая Индия
В аэропорту Раджкота система громкоговорителей перешла к новому тесту; демонстрировались более продвинутые навыки счета. «Одиннадцать, двадцать два, тридцать три, сорок четыре, пятьдесят пять», – произносил неутомимый голос. Было неизвестно, куда это может привести; голос без эмоций намекал на бесконечность. Счет был настолько автоматическим, что доктор Дарувалла подумал – так можно сойти с ума. Вместо того чтобы слушать эти цифры или терпеть иезуитские провокации Мартина Миллса, Фаррух решил рассказать одну историю. Хотя это была подлинная история и, как доктор вскоре убедится, болезненная для пересказа, но в ней был тот недостаток, что прежде рассказчик никогда ее не рассказывал; даже подлинные истории переосмысливаются. Однако доктор надеялся, что его рассказ проиллюстрирует, что утверждения миссионера насчет гомофобии были ложными, ведь любимый коллега доктора Даруваллы в Торонто был гомосексуалистом. Гордон Макфарлейн был также лучшим другом Фарруха.
К сожалению, сценарист начал рассказ не с того места. Доктор Дарувалла должен был начать с самого раннего знакомства с доктором Макфарлейном, включая то, как оба они согласились, что слово «гей» употребляется неправильно; начать с того, что они в целом соглашались с выводами друга Мака относительно биологии гомосексуализма, что тоже было интересно. Если бы доктор Дарувалла начал с обсуждения этого вопроса, он, возможно, не настроил бы против себя Мартина Миллса. Но в аэропорту Раджкота он допустил ошибку, лишь мельком упомянув доктора Макфарлейна, – как будто Мак был всего лишь второстепенным персонажем, а не другом, который подчас занимал чуть ли не главное место в мыслях Фарруха.
Он совершенно напрасно стал рассказывать свою историю с того момента, когда оказался в ловушке у сумасшедшего водителя такси, поскольку после изучения сценариев боевиков Фаррух привык начинать любую историю с самых жестоких действий, какие только мог себе представить (или в данном случае вспомнить). Но эпизод с расовым насилием, с которого начал Фаррух, ввел в заблуждение миссионера, решившего, что дружба Фарруха с Гордоном Макфарлейном не столь значима, как возмущение доктора той жестокостью, которую проявили в обращении с ним в Торонто, когда он назвался индийцем. Это был никудышный рассказ, поскольку Фаррух хотел лишь намекнуть, что жестокое обращение с ним в Канаде как с явно цветным иммигрантом только укрепило его дружбу с гомосексуалистом, который был знаком с другого рода дискриминацией.
Случилось это весной, в пятницу; многие из коллег Фарруха покинули свои офисы пораньше, потому что у них были загородные коттеджи, но семья Дарувалла наслаждалась своими выходными в Торонто – их второй дом был в Бомбее. Приема больных у Фарруха не было, поэтому он был волен уйти пораньше – иначе он попросил бы Макфарлейна довезти его домой или вызвал бы такси. Мак также проводил выходные в Торонто и уходил в пятницу по окончании рабочего дня.