ошибку; она слишком сосредоточивается на содержании сообщения.
– Не обращай внимания на то, что она говорит, – сказал доктор Дарувалла. – Лучше подумай, кто это.
Только на третий раз Фаррух увидел, как стало меняться лицо Джулии.
– Это она, не так ли? – спросил он жену.
– Но эта женщина гораздо старше, – быстро сказала Джулия.
– Но прошло двадцать лет, Джулия! – сказал доктор Дарувалла. – Теперь она и должна быть гораздо старше! Она и есть гораздо старше!
Вместе они еще несколько раз прослушали запись. Наконец Джулия сказала:
– Да, я думаю, что это она, но какая связь между ней и тем, что сейчас происходит?
В холодной спальне, в своем похоронном темно-синем костюме, к которому был комически присовокуплен галстук с ярко-зеленым попугаем, доктор Дарувалла, не без приступа страха, догадывался, какая тут связь.
«Прогулка по небу»
Прошлое окружало его, как лица в толпе. Одно из них было ему знакомо, но чье оно? Как всегда, что-то вроде луча света предложил «Большой Королевский цирк». Инспектор манежа Пратап Сингх был женат на красавице по имени Сумитра – все звали ее Суми. Ей было то ли за тридцать, то ли за сорок, и она не только играла роль матери для многих детей-исполнителей, но была также искусной акробаткой. Суми исполняла на велосипеде номер под названием «Двухколесный круг» с Суман, сестрой своего мужа. Суман была «приемной» сестрой Пратапа; не замужем; когда доктор Дарувалла видел ее в последний раз, ей было под тридцать или чуть больше – миниатюрная мускулистая красотка и лучшая акробатка в труппе Пратапа. Ее имя означало «роза» – или «запах розы», или вообще просто запах цветов? На самом деле Фаррух не знал этого точно, как не знал, когда и каким образом Суман попала под покровительство Пратапа.
Это не имело значения. Велосипедный дуэт Суман и Суми был очень популярен. Они могли ездить на велосипедах задом наперед или, лежа на них, крутить педали руками; они могли ездить на них, как на одноколесных велосипедах, или крутить педали, сидя на руле. Возможно, благодаря своей душевной мягкости Фаррух испытывал такое удовольствие при виде красивых грациозных женщин. Но Суман была звездой, и ее «Прогулка по небу» была лучшим номером в «Большом Королевском цирке».
Пратап Сингх научил Суман, как исполнять «Прогулку по небу», после того, как увидел этот номер по телевидению; Фаррух полагал, что этот номер был создан в одном из европейских цирков. (Инспектор манежа не мог противиться своему желанию заниматься не только львами.) Пратап установил под крышей семейной палатки нечто вроде лестницы; перекладинами лестницы служили веревочные петли, а сама лестница крепилась горизонтально во всю ширину палатки. Суман вставляла ноги в петли и повисала вниз головой. Она начинала раскачиваться вперед-назад, и веревочные петли впивались в подъемы ног, для чего она должна была жестко держать стопы под прямым углом к голеням. По мере раскачивания она в нужные моменты вынимала и вставляла стопы, «шагая» таким образом по петлям от одного конца лестницы до другого. Когда она репетировала этот номер в семейной палатке труппы, ее голова была всего в нескольких дюймах над земляным полом. Пратап Сингх стоял рядом, чтобы поймать Суман в случае падения.
Но когда Суман выполняла «Прогулку по небу» под куполом главного шатра, она была в восьмидесяти футах[49] от земляного пола и выступала без страховочной сетки. Если бы Суман сорвалась, а Пратап Сингх попытался бы поймать ее, они оба разбились бы. Если бы инспектор манежа бросился к тому месту, куда она падает, пытаясь своим телом смягчить удар, то смертельные травмы получил бы он один.
У лестницы было восемнадцать петель. Публика молча подсчитывала шаги Суман. А сама Суман никогда не считала своих шагов; она говорила, что лучше «просто шагать». Пратап сказал ей, что смотреть вниз совсем не обязательно. Между куполом шатра и далекой ареной были только запрокинутые вверх качающиеся лица зрителей, которые смотрели на нее в ожидании, когда она упадет.
Точно так же выглядело и прошлое, подумал доктор Дарувалла, – все те же качающиеся, запрокинутые лица. Он знал, что смотреть на них было совсем не обязательно.
9Второй медовый месяц
Перед своим обращением в христианство Фаррух насмехается над верующими
Двадцать лет назад, когда его влекла в Гоа эпикурейская ностальгия по свинине – из всей Индии она была главным продуктом разве что на Гоа, – доктор Дарувалла был обращен в христианство с помощью большого пальца правой ноги. О своем обращении он говорил застенчиво и с максимальной искренностью. Незадолго до этого доктор повидал чудом сохранившуюся мумию святого Франциска Ксаверия, но отнюдь не это стало причиной его обращения; до того как на себе испытать Божественное вмешательство, он даже подшучивал над останками святого миссионера, которые хранились под стеклом в базилике Милосердного Иисуса[50] в Старом Гоа.
Фаррух полагал, что позволяет себе такие шуточки, поскольку не прочь подразнить жену на предмет ее религиозности, хотя Джулия была отнюдь не столь ревностной католичкой и часто говорила, как она довольна, что все эти римско-католические путы остались в ее венском детстве. Тем не менее накануне их свадьбы Фаррух покорно выслушал утомительные религиозные наставления от венского пастора. Доктор сознательно не стал лезть на рожон в вопросах богословия, лишь бы угодить матери Джулии; но опять же чтобы подразнить Джулию, Фаррух называл церемонию освящения колец «ритуалом по омовению колец» и выражал притворное недовольство этим католическим фарсом. На самом деле он с удовольствием говорил священнику, что хотя и не крещен и никогда не был ярым приверженцем зороастризма, тем не менее всегда верил во «что-то»; однако в то время он не верил ни во что. И он спокойно лгал и священнику, и матери Джулии, что не имеет никаких возражений против того, чтобы его дети были крещены и воспитаны по канонам Римско-католической церкви. Он и Джулия пошли на этот вынужденный, пусть и не совсем невинный обман опять же ради ее матери.
Крещение дочерям не повредит, полагал Фаррух. Когда мать Джулии была еще жива и приезжала в Торонто навестить чету Дарувалла с их детьми или когда они навещали ее в Вене, то совершенно безболезненно ходили на мессу. Фаррух и Джулия говорили маленьким дочерям, что это делает их бабушку счастливой. В истории христианства это было приятной, даже почетной традицией – пройти через все обряды богослужения из уважения к члену семьи, который был непоправимо, то есть неколебимо верующим. Никто не возражал против такой – от случая к случаю – демонстрации веры, которая, честно говоря, была чуждой не только им, но и, возможно, матери Джулии. Иногда Фаррух задавался вопросом, а не исполняла ли мать Джулии все обряды богослужения лишь для того, чтобы угодить им.
Случилось именно то, что и предполагали супруги Дарувалла: после смерти матери Джулии их временами пробуждавшийся католицизм заглох, а посещения церкви фактически прекратились. Оглядываясь назад, доктор Дарувалла сделал вывод, что и дочери его были настроены относиться ко всей этой религии лишь как к обрядам богослужения ради того, чтобы доставлять кому-то удовольствие. Когда доктор принял христианство, ему было приятно, что они венчались, а также следовали прочим ритуалам и обрядам, предусмотренным Англиканской церковью Канады. Возможно, поэтому отец Джулиан столь пренебрежительно отозвался о чуде, которое приобщило Фарруха к христианству. По мнению отца настоятеля, случившееся с доктором Даруваллой могло быть лишь небольшим чудом, если в результате он стал только англиканцем. Другими словами, чтобы доктор стал прихожанином Римско-католической церкви, его чуда было явно недостаточно.
Самое время отправиться в Гоа, подумал Фаррух.
– Это будет чем-то вроде второго медового месяца для Джулии, – сказал он своему отцу.
– Какой же это медовый месяц, если вы берете с собой детей? – спросил Лоуджи; он и Мехер хотели, чтобы внучки остались дома.
Фаррух знал, что его дочки, которым было одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет, ни за что не согласились бы остаться; слава пляжей Гоа манила их гораздо больше, чем перспектива побыть со своими бабушкой и дедушкой. И девочки решительно настроились на этот отдых, потому что там собирался быть Джон Д. Никакая сиделка не обладала такой властью над ними; они были явно влюблены в своего «приемного» старшего брата.
В июне 1969 года Джону Д. было девятнадцать лет, и – особенно в глазах дочерей доктора Даруваллы – он был исключительно симпатичным европейцем. Джулия и Фаррух, конечно, восхищались красивым юношей, но не столько его привлекательной внешностью, сколько его выдержкой в обращении с девочками; не каждый девятнадцатилетний юноша может переварить столь легкомысленную приязнь со стороны трех несовершеннолетних существ, однако Джон Д. был с ними терпелив, даже обаятелен. Джона Д., получившего образование в Швейцарии, вероятно, не смутят неформалы-фрики, наводнившие Гоа, – по крайней мере, так думал Фаррух. В 1969 году европейских и американских хиппи называли фриками – особенно в Индии.
– Это какой-то второй медовый месяц, моя дорогая, – сказал Джулии старый Лоуджи. – Он тащит тебя с детьми на грязные пляжи, где дебоширят фрики, и это все из-за своей страсти к свинине!
С таким благословением младшее поколение семьи Дарувалла и отправилось в бывший португальский анклав. Фаррух рассказал Джулии и Джону Д., а также дочерям, оставшимся равнодушными к его словам, что церкви и монастыри Гоа являются самыми безвкусными достопримечательностями индийского христианского мира. Доктор Дарувалла был знатоком гоанской архитектуры: ему нравились монументальность и массивность, однако излишества, которые также обнаруживались и в диете доктора, он находил ужасными.