д-роуд и Грант-роуд. В течение двух или трех недель совершались два или три убийства, а затем ни одного – на протяжении девяти месяцев или года. В жаркую пору убийств не было. Обычно убийца действовал в более благоприятное время года – и никогда перед или во время муссонных дождей. Лишь первые два убийства в Гоа пришлись на жаркий месяц.
Больше ни в одном из индийских городов убийств с рисунком слоника не отмечалось, из чего детектив Пател сделал вывод, что убийца живет за границей. Без особого труда он узнал и о сравнительно небольшом количестве подобных же убийств в Лондоне. Хотя жертвы там и не принадлежали к индийской диаспоре, они всегда были либо проститутками, либо студентками – последние обычно имели артистические наклонности, принадлежали к богеме либо отличались еще какими-то особенностями. Чем больше заместитель комиссара занимался этим делом и чем сильнее любил Нэнси, тем больше он осознавал, что она чудом осталась в живых.
Но с течением времени сама Нэнси все меньше и меньше видела в своей жизни поводов быть счастливой. Поначалу крупная сумма немецких марок в дилдо позволяла Нэнси и молодому инспектору чувствовать себя вполне комфортно, тем не менее вскоре они стали осознавать, что из-за этих денег пошли на непозволительный компромисс со своей совестью. Незначительную часть суммы, равную украденной из хозяйственного магазина, Нэнси отослала родителям. Она думала, что это лучший способ стереть прошлое, но чистоте ее намерений мешал ее новообретенный крестовый поход за справедливостью. Деньги должны были вернуться в магазин, но, отправляя их своим родителям, она не могла не назвать тех людей (из отдела поставки кормов и зерна), которые заставляли ее чувствовать себя грязью. Пусть ее родители, узнав, как топтали там их дочь, сами решат, стоит ли восполнять магазину убытки.
Таким образом, Нэнси поставила родителей перед моральной дилеммой, что имело последствия, противоположные тем, на которые она рассчитывала. Она не стерла свое прошлое; она возродила его в сознании своих родителей, и в течение почти двадцати лет (пока они не умерли) ее отец и мать добросовестно описывали ей свои терзания в Айове, постоянно уговаривая ее приехать «домой», но отказываясь посетить ее. Нэнси так и не узнала, как они распорядились деньгами.
Что же касается молодого инспектора Патела, то и он, прежде неподкупный полицейский, тоже нанес небольшой урон сумме дойчмарок Дитера, дав первую и последнюю в своей жизни взятку. Это была просто обычная сумма, необходимая для продвижения по службе, для занятия прибыльной должности, – и нужно помнить, что Виджай Пател был не из Махараштры. Чтобы из инспектора отдела Колаба стать заместителем комиссара криминального отдела Главного полицейского управления на Крауфорд-Маркет, от гуджарати требовалось то, что называется «подмазать». Но по прошествии многих лет и наряду с безуспешными попытками найти Рахула взятка оставила неизгладимый след в самосознании заместителя комиссара. Цена вопроса была разумной, отнюдь не сумасшедшей; и вопреки приводящим в ярость экранным фантазиям об Инспекторе Дхаре в полиции Бомбея без небольшой взятки действительно нельзя было рассчитывать хоть на какое-то продвижение по службе.
Несмотря на то что Нэнси и детектив любили друг друга, счастье им не улыбалось. И не только потому, что служение справедливым законам довольно мрачное занятие, и даже не потому, что Рахул избежал наказания. Мистер и миссис Пател полагали, что высшие силы вынесли им свой судебный приговор; Нэнси была бесплодна, и они потратили почти десять лет, выясняя причину, а потом еще десять лет пытались усыновить ребенка и под конец отказались от этой идеи.
В эти первые десять лет, когда у них не получалось зачать ребенка, как Нэнси, так и молодой Пател – она называла его Виджай – считали, что они расплачиваются за то, что связались с немецкими марками. Нэнси совершенно забыла короткий период физического дискомфорта после своего возвращения в Бомбей с дилдо в рюкзаке. Небольшое жжение в уретре и незначительные пятна влагалищных выделений на нижнем белье не позволили Нэнси начать сексуальные отношения с Виджаем Пателом. Симптомы были слабыми, и их можно было принять за признаки цистита (воспаления мочевого пузыря) и какой-нибудь несерьезной инфекции мочевыводящих путей. Ей не хотелось думать, что Дитер заразил ее венерической болезнью, хотя воспоминания о том борделе в Каматипуре и то, как как фамильярно Дитер разговаривал с хозяйкой заведения, давали Нэнси веские основания для беспокойства.
Кроме того, ей уже было ясно, что между нею и молодым Пателом возникли серьезные любовные чувства, и она не могла попросить его, чтобы он нашел ей подходящего врача. Вместо этого в потрепанном путеводителе, который сохранился у нее, Нэнси нашла рецепт для спринцевания в домашних условиях. Однако она ошиблась в выборе правильной дозы уксуса, и в результате жжение только усилилось. В течение недели она обнаруживала на нижнем белье желтые пятна выделений, но решила, что это из-за неправильного домашнего спринцевания. Что касается боли в нижней части живота, то ее легко было связать с начавшейся менструацией, которая на сей раз проходила очень тяжело: у Нэнси были спазмы и ее чуть знобило. Она подумала, что тело ее пытается избавиться от внутриматочной спирали. Затем она полностью выздоровела и вспомнила об этом эпизоде лишь десять лет спустя. Она сидела с мужем в кабинете модного врача-венеролога и с помощью Виджая заполняла подробный вопросник по поводу возможных причин бесплодия.
На самом деле гонореей ее заразил Дитер, подхвативший эту заразу от тринадцатилетней проститутки, которую он поимел стоя в зале борделя там, в Каматипуре. Хозяйка заведения обманула его, сказав, что все кабинки с матрасами и кушетками заняты; эта юная проститутка могла заниматься сексом только стоя (или хотя бы на четвереньках) – ее гонорея уже зашла так далеко, что вызвала воспалительные процессы органов малого таза. Девочка страдала от так называемого «симптома люстры»[67], когда движение шейки матки вперед и назад вызывает боль в маточных трубах и яичниках. Короче говоря, ей было больно, когда мужчина налегал своим весом ей на живот. Для нее было лучше стоять.
Дитер был предусмотрительным молодым немцем – перед тем как покинуть бордель, он сделал себе укол пенициллина. Один из его друзей – студент-медик – сказал, что это предотвращает заражение сифилисом. Однако инъекция была совершенно бесполезна против возбудителей гонореи Нейссера, продуцирующих пенициллиназу[68]. Никто его не предупредил, что в тропиках гонорея – эндемичное заболевание. Кроме того, менее чем через неделю после своего контакта с инфицированной проституткой Дитер был убит – у него тогда отмечались лишь слабые признаки заболевания.
А те относительно умеренные симптомы болезни, которые испытывала Нэнси, были результатом воспаления, распространившегося от шейки на стенки матки и маточные трубы, пока в конце концов не произошло самопроизвольное заживление и рубцевание. Когда венеролог объяснил мистеру и миссис Пател причину бесплодия Нэнси, потрясенная пара напрочь уверилась, что отвратительная болезнь Дитера – даже из «могилы хиппи» – была окончательным доказательством, что это возмездие им. Они не должны были брать ни пфеннига из тех грязных дойчмарок в дилдо.
В их последующих попытках усыновить ребенка не было ничего необычного. Серьезные агентства, которые хранили предродовые записи, а также сведения о физическом здоровье матерей, относились с предубеждением к «смешанному» браку; это не отпугивало Пателов, но они погрязали в бесконечной трясине унизительных собеседований и в бумажной волоките. В ожидании результата вначале Нэнси, а затем и Пател стали сомневаться, а нужен ли им приемный ребенок, если на самом деле они хотели иметь своего собственного. Если бы им сразу отдали ребенка, то они полюбили бы его, прежде чем у них возникли бы какие-то сомнения; а так, во время длительного ожидания, они только истрепали себе нервы. Дело не в том, что усыновленного малыша они любили бы меньше, – тут было другое: они опасались, что кара, постигшая их, может коснуться и ребенка, уготовив ему невыносимую судьбу.
Они сделали что-то неправильно. Они платят за это. А ребенок не должен за это платить. И поэтому Пателы смирились со своей бездетностью; после почти пятнадцатилетнего ожидания ребенка это смирение стоило им немало. В их жестах, в той явной заторможенности, с которой они подносили ко рту чашку или стакан чая, читалась осознанная покорность судьбе. Примерно тогда же Нэнси пошла на работу, сначала в одно из агентств по усыновлению, которые устраивали ей столь суровые допросы, а затем – на добровольных началах в сиротский приют. Это была не та работа, на которой долго продержишься, – из-за нее Нэнси вспомнила о ребенке, от которого отказалась в Техасе.
Через пятнадцать лет или около того З. К. П. Пателстал думать, что на сей раз Рахул вернулся в Бомбей, чтобы остаться. Убийства теперь равномерно распределялись на весь календарный год, а в Лондоне они вовсе прекратились. Промила же, тетушка Рахула, умерла, а ее имущество – дом на старой Ридж-роуд, – не говоря уже о значительных денежных средствах, завещанных ее единственной племяннице, – перешло в руки ее тезки, бывшего Рахула. Он стал наследником Промилы – или, что анатомически более правильно, она стала наследницей Промилы. И новой Промиле не пришлось долго ждать ее принятия в «Дакворт», где тетушка подала об этом заявку раньше, чем племянник технически стал племянницей.
Эта племянница вступала в круг завсегдатаев клуба «Дакворт» неторопливо и аккуратно – светиться в нем она не спешила. Некоторые даквортианцы, впервые увидев ее, сочли женщину чуть грубоватой – однако почти все сошлись на том, что хотя в молодости она была очень красивой, но потом довольно быстро поблекла, войдя в период под названием «средний возраст» и не побывав замужем, что было странно для такой дамы. Эта странность поразила почти всех и каждого, но не успели члены клуба детально обсудить данную тему, как новая Промила Рай – притом что ее почти никто толком не знал – на удивление быстро вышла замуж. И не за кого-нибудь, а за другого даквортианца, пожилого джентльмена, у которого было такое огромное состояние, что, как говорили, по сравнению с