– Вот видите, – сказал Мартин Миллс доктору Дарувалле. – Мы уже сделали мальчику что-то хорошее. Это было нетрудно, ведь так?
Доктор чувствовал себя нарушителем правил, поскольку они ехали не на такси Вайнода – и даже не на такси из его таксопарка. Это было к тому же и небезопасно, поскольку престарелый водитель предупредил их, что не знает Бомбея. Перед тем как отправиться в район Мазагаон, они высадили нищего мальчика по его просьбе на Чоупатти-Бич. Доктор Дарувалла не удержался и сказал Мартину Миллсу, что маленький калека, несомненно, намерен продать все, что ему купили на Фэшн-стрит.
– Вы циник, – сказал схоласт.
– Возможно, он продаст и тетрациклин, – заметил Фаррух. – И вероятно, ослепнет еще до того, как попадет в цирк.
Сопровождая миссионера в миссию Святого Игнатия, Фаррух почувствовал себя настолько замороченным, что ему хотелось отпускать желчные замечания в свой собственный адрес. Доктор Дарувалла решил, что больше никогда не напишет ни одного сценария об Инспекторе Дхаре. Он также решил созвать пресс-конференцию, где возьмет на себя всю вину за создание этого образа.
Таким образом, доктор Дарувалла отвлекся – притом что в Бомбее он всегда нервничал, будучи пассажиром, даже когда за рулем сидел сам Вайнод, водитель очень аккуратный, – так что он испугался, когда их такси чуть не наехало на пешехода. Однако это никак не сказалось на импровизированной лекции Мартина Миллса о джайнизме – по его утверждению, добуддийском ответвлении индуизма. Джайны были абсолютно чисты, объяснял миссионер, никакого тебе мяса, ни даже яиц, даже мухи не убьют, каждое утро купаются. Как будто хаос этой ночи ничуть не коснулся его, если уже не был полностью забыт.
Затем без всякого повода миссионер перескочил на уже набившую оскомину тему Ганди. Фаррух размышлял, как бы ему оборвать этот разговор – возможно, доктор мог бы сказать, что вместо Ганди он предпочел бы поговорить о воине Шиваджи[79], – без всякого этого библейского дерьма насчет подставления под удар другой щеки. Но еще до того, как доктор собрался выдать на-гора целое предложение насчет одержимости схоласта Ганди, Миллс опять переменил тему разговора.
– Я лично больше интересуюсь таким человеком, как Саи-Баба из Ширди[80], – сказал миссионер.
– Ах да, Иисус Махараштры, – пошутил Фаррух.
Саи-Баба считался покровителем многих артистов цирка, акробаты носили на шее маленькие медальоны с его изображением – индуистский эквивалент святого Христофора. В помещениях трупп «Большого Королевского цирка» и цирка «Большой Голубой Нил» висели календари с образом Саи-Бабы из Ширди, а усыпальница святого находилась в штате Махараштра.
– Параллели с Иисусом Христом понятны, – начал миссионер, – хотя Саи-Баба был подростком, когда на него обратили внимание, а умер восьмидесятилетним стариком, кажется, в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
– Глядя на его фотографии, я всегда считал, что он немного напоминает Ли Марвина, того самого, из штата Махараштра, – сказал Фаррух.
– Ли Марвин! Никакого сходства с Саи-Бабой, – запротестовал иезуит.
И тут, в попытке прервать назревающую лекцию одержимого на тему параллелей между христианством и культом Саи-Баби, доктор принялся рассказывать об ужасно безответственном номере с качелями, во время исполнения которого Вайнод упал на изумленных зрителей в отнюдь не большом цирке «Большой Голубой Нил». Доктор Дарувалла дал ясно понять, что искалеченного слоном Ганеша и почти девственную Мадху вполне могут использовать для таких опасных трюков с топающими слонами. Но рассчитанный пессимизм доктора не стал наживкой для миссионера, лишь повторившего, что опасности любого цирка меркнут по сравнению с теми бедами, которые преследуют в Бомбее проституток или нищих. Однако тема Иисуса из Махараштры была брошена Мартином Миллсом так же быстро, как Ганди ради Саи-Бабы.
Интерес к новой теме был подсказан миссионеру рекламным щитом, на котором крупными буквами было написано:
ПОСЛЕ ПАСТЫ ПОЛОЩЕШЬ ЛИ ПАСТЬ ТЫ?
– Вы только посмотрите! – воскликнул Мартин Миллс. Их испуганный таксист чуть не задел грузовик с колой «Тамс Ап» – грузовик был большой и ярко-красный, как пожарная машина. – Английский язык совершенно необходим. Меня волнует, что английский этих детей только ухудшится в цирке. Нам следует попросить, чтобы кто-нибудь их там обучал.
– А чем им поможет в цирке английский язык? – спросил Фаррух.
Глупо было думать, будто Мадху владеет английским настолько, что ее знания могут ухудшиться. Однако для доктора Даруваллы до сих пор оставалось загадкой, откуда колченогий мальчик знал английский и явно понимал его не хуже их, – может, кто-то его обучал? Может, миссионер полагал, что Ганеш научит Мадху? Однако Мартин Миллс не стал ждать, пока доктор развернет свой тезис о том, что английский язык не даст детям никаких преимуществ, особенно в цирке.
– Знание английского языка всем помогает, – сказал учитель английского. – Когда-нибудь он станет всемирным языком.
– Плохой английский и так уже всемирный язык, – с отчаянием сказал доктор Дарувалла.
Миссионеру было наплевать, что детей в цирке могут затоптать слоны, – этому идиоту хотелось, чтобы они хорошо говорили по-английски!
Глянув из такси на клинику акушерства и гинекологии доктора Воура, Фаррух понял, что их дряхлый водитель заблудился; бедняга резко повернул, и в такси на всем ходу чуть не врезался оливково-серый фургон, принадлежавший Обществу помощи больным с ДЦП. Секундой позже – или просто так показалось доктору, а на самом деле прошло какое-то время – доктор понял, что сам он перестал ориентироваться, поскольку они уже проезжали мимо здания газеты «Таймс оф Индиа». А Мартин Миллс тут же заявил:
– Мы можем сделать для детей подписку на «Таймс оф Индиа», чтобы газету присылали им в цирк. Мы должны настоять, чтобы им для чтения газеты ежедневно давали по крайней мере один час.
– Ну конечно, – сказал доктор Дарувалла.
Он подумал, что может упасть в обморок от отчаяния, потому что их тронутый водитель пропустил нужный поворот на Сэр-Дж. – Дж.-роуд.
– Я сам собираюсь читать ежедневную газету, – продолжал миссионер. – Когда ты иностранец, нет ничего лучше для ориентации, чем местная газета.
Мысль о том, что «Таймс оф Индиа» может кого-то сориентировать, заставила Фарруха подумать, что только лобовое столкновение с приближающимся двухэтажным автобусом способно остановить бесконечные разглагольствования миссионера. Затем оказалось, что они уже в Мазагаоне – Святой Игнатий был совсем рядом, – и доктор почему-то велел водителю сделать небольшой крюк через трущобы на София-Зубер-роуд.
– Часть этих трущоб была когда-то декорациями к фильмам, – объяснил Мартину Миллсу доктор Дарувалла. – Именно в этих трущобах ваша мать упала в обморок, когда на нее чихнула корова, а потом лизнула ее. Ну, она, конечно, тогда была беременна вами, – полагаю, вы слышали эту историю…
– Остановите машину, пожалуйста! – выкрикнул миссионер.
Водитель затормозил, но еще до того, как такси остановилось, Мартин Миллс открыл заднюю дверцу, и его вырвало на дорогу. Поскольку ничто в трущобах не остается незамеченным, этот эпизод привлек внимание нескольких аборигенов, которые припустили за машиной. Напуганный водитель газанул, чтобы оторваться от них.
– После того как ваша мать упала в обморок, начались беспорядки, – продолжал Фаррух. – Судя по всему, никто так и не разобрался, кто кого лизал – корова вашу мать или наоборот…
– Пожалуйста, остановитесь – нет, не автомобиль! Пожалуйста, не упоминайте мою мать, – сказал Мартин.
– Я сожалею, – тайно ликуя, сказал доктор Дарувалла. Наконец-то Фаррух нашел тему, где его слово оказалось последним.
Полдюжины кобр
Этот день выдался для заместителя комиссара не менее долгим, чем для доктора Даруваллы, но неразберихи у детектива все же оказалось поменьше. Заместитель комиссара без проблем прошерстил первый небрежный отчет, ждавший его внимания, – о предполагаемом убийстве в гостинице «Суба». Оказалось, что это самоубийство. Отчет пришлось переписать, поскольку дежурный офицер ошибочно истолковал предсмертную записку молодого человека как ключ, который оставил предполагаемый убийца. Позже мать жертвы определила, что это почерк ее сына. Заместитель комиссара с сочувствием отнесся к ошибке дежурного, поскольку предсмертная записка была маловразумительной.
Имел секс с женщиной, которая пахла как мясо не очень свежее.
Что касается необходимости переписывать второй доклад, заместитель комиссара испытывал меньшее сочувствие к младшему инспектору, вызванному в «Александрию», английское учебное заведение для девиц. В уборной была обнаружена юная студентка, предположительно изнасилованная и убитая. Но когда младший инспектор прибыл в это заведение, он нашел девушку очень даже живой – она полностью оправилась от собственной смерти и возмущалась предположением, что ее изнасиловали. Оказалось, что у нее начались первые месячные, и, выйдя в уборную, дабы более внимательно осмотреть, что с ней происходит, она при виде собственной крови упала в обморок. Там ее обнаружила истеричная учительница и сочла, что эта кровь – доказательство изнасилования девственницы. Учительнице также показалось, что девица умерла.
Причина, по которой доклад должен был быть перелопачен, заключалась в том, что младший инспектор не мог заставить себя написать, что у бедной девицы месячные; в личной беседе он сказал, что считает для себя морально недопустимым написать это слово, равно как и слово «менструация», которое (добавил он) морально не смог бы даже произнести. И поэтому ошибочное сообщение об изнасиловании и убийстве превратилось на письме в «случай первого женского кровотечения». Детективу Пателу пришлось напомнить себе, что двадцать лет, прожитых с Нэнси, позволили ему более снисходительно относиться к моральным мукам многих его коллег, потому он не стал слишком сурово судить младшего инспектора.