Форменные, с уголками воротника на пуговицах, рубашки преподавательского состава, преимущественно розового и желтого цвета, мальчики называли «фасонистыми». Про малоприятную жену преподавателя они говорили «фуфыристая фря». Школьное правило, что верхняя пуговица рубашки всегда должна быть непременно застегнута при надетом галстуке, они назовут «фуфловым». А разные преподаватели и соученики получат прозвища «фальшак», «фашист», «флюс», «фанат», «фекалия», «фугас», «фригид», «фаллос», «фурия», «флюид», «фронда», «фанера», «фарс», «факир», «фавн», «фитиль», «флегма» и «фразер».
Эти знаковые прозвища забавляли их; Мартин и Ариф стали тайным обществом, наряду с другими обществами своих одноклассников. Естественно, те стали называть эту парочку «фруктами», «фриками», «фофанами», «феями» и «фиалками», однако сексуальная активность в комнате на двоих проявлялась лишь в регулярных мастурбациях Арифа. Когда мальчики перешли в девятый класс, им дали комнату с дверью. Это позволяло Арифу тратить меньше усилий на сокрытие своего фонарика.
Вспомнив об этом, тридцатидевятилетний миссионер, одинокий и бессонный в своей каморке у Святого Игнатия, осознал, что тема мастурбации – вещь коварная. В отчаянной попытке отвлечь себя от того, куда, как он знал, эта тема приведет его – а именно к его матери, – Мартин Миллс принял на своей койке сидячее положение, включил свет и начал читать наугад газету «Таймс оф Индиа». Это был даже не свежий выпуск газеты, а номер по крайней мере двухнедельной давности, свернутый в трубку и для удобства положенный под кровать – чтобы бить тараканов и комаров. Но так случилось, что новый миссионер стал выполнять первое из упражнений, с помощью которого он намеревался ориентироваться в Бомбее. Более важный вопрос – было ли в «Таймс оф Индиа» хоть что-нибудь, что могло бы отвлечь Мартина от воспоминаний о его матери в связи с неприятной темой мастурбации, – этот вопрос на данный момент так и не был решен.
Как назло, взгляд Мартина упал на брачные объявления. Он прочел в сообщении ищущего невесту тридцатидвухлетнего преподавателя бесплатной средней школы, что у того «небольшое косоглазие на один глаз»; государственный служащий (с собственным домом) признавался в «небольшой деформации ног», но утверждал, что с ходьбой у него все отлично и что он не против супруги с физическими недостатками. В другом месте – «шестидесятилетний бездетный смуглокожий вдовец» искал «стройную, красивую, скромную, некурящую трезвенницу – вегетарианку не старше сорока лет с правильными чертами лица»; притом что толерантный вдовец провозглашал: каста, язык, социальное положение и образование для него «не имеют значения» (это было, разумеется, одно из объявлений Ранджита). Невеста, ищущая жениха, рекламировала себя как имеющую «привлекательное лицо и диплом вышивальщицы»; еще одна «стройная, красивая, скромная девушка», заявлявшая, что планирует изучить компьютеры, искала независимого молодого человека, который был бы «достаточно образован, чтобы не иметь обычных комплексов насчет светлой кожи, касты и приданого».
По этим рекламным объявлениям Мартин Миллс мог заключить, что «скромный» означало хорошо приспособленный для домашней жизни и что «смуглокожий» означало довольно-таки светлый цвет лица – возможно, бледно-желто-коричневый, как у доктора Даруваллы. И только. Мартин не мог предположить, что «шестидесятилетний бездетный смуглокожий вдовец» – это Ранджит; он видел Ранджита, который, конечно же, был темнее, чем смуглокожий. Для миссионера любые матримониальные объявления – любые выражения намерения создать пару – казались знаком отчаяния и печали. Он встал с кровати и зажег еще одну противомоскитную спираль, но не потому, что заметил каких-то комаров, а потому, что последнюю спираль зажигал для него брат Габриэль, – Мартину же хотелось сделать это самостоятельно.
Он задавался вопросом, был ли смуглокожим его бывший сосед по комнате Ариф Кома. Нет, Ариф был потемнее, подумал Мартин, ясно вспомнив цвет лица турка. В подростковом возрасте «светлоликость» была примечательней любого цвета кожи. В девятом классе Арифу уже приходилось бриться каждый день, отчего его лицо казалось гораздо более взрослым по сравнению с лицами других девятиклассников; однако тело Арифа было совершенно мальчишеским из-за отсутствия волос – голая грудь, гладкие ноги, девичий, без единой волосинки зад… наличие всего, что подразумевает женский глянец. Хотя они были соседями по комнате в течение трех лет, только в девятом классе Мартин начал догадываться, что Ариф красив. Позже он поймет, что даже его самое первое осознание красоты Арифа было заложено Верой. «А как там твой милый сосед по комнате – этот красивый мальчик?» – спрашивала она Мартина всякий раз, когда звонила ему.
В школах-интернатах было принято при посещении родителей отпускать с ними детей на обед; часто соседа по комнате приглашали за компанию. Понятно, что родители Мартина Миллса никогда не приезжали к нему вдвоем, – Вера и Дэнни посещали его по отдельности, как разведенная пара, хотя не были разведены. Дэнни обычно брал Мартина и Арифа в гостиницу в Нью-Гемпшире на День благодарения; Вера предпочитала однодневные визиты.
Во время перерыва в занятиях на День благодарения девятиклассники Ариф и Мартин проводили время с Дэнни в гостинице в Нью-Гемпшире, а затем с приехавшей Верой – ночь с субботы на воскресенье этих длинных выходных. Дэнни привез мальчиков обратно в Бостон, где Вера ждала их в отеле «Риц». Она сняла люкс с двумя спальнями. Ее жилое пространство было довольно большим, с двуспальной кроватью и роскошной ванной; мальчики получили меньшую спальню с двумя односпальными кроватями и смежной душевой кабиной и туалетом.
Мартин наслаждался временем, проведенным в гостинице в Нью-Гемпшире. Там было такое же расположение комнат, с одной только разницей: в той гостинице Ариф получил в пользование свою отдельную спальню и ванную комнату, тогда как Дэнни с сыном заняли большую комнату с двумя кроватями. За эту вынужденную изоляцию Дэнни извинялся перед Арифом: «Ты и так живешь с ним все время рядом в одной комнате».
– Конечно, я понимаю, – сказал Ариф. В конце концов, в Турции старшинство было основным критерием, определяющим, кто важнее и кого следует уважать. – Я привык уважать старших, – вежливо добавил Ариф.
К сожалению, Дэнни слишком много выпил; он почти мгновенно заснул и захрапел. Мартин был разочарован, что они так мало поговорили. Но прежде чем Дэнни отключился, пока они лежали в темноте, отец сказал сыну:
– Я надеюсь, что ты счастлив. Я надеюсь, что ты честно скажешь мне, если ты почему-либо не счастлив, – или просто скажешь мне, о чем ты думаешь вообще.
Прежде чем Мартин подумал, что сказать отцу, он услышал его храп. Тем не менее мальчик оценил его слова. Утром, судя по лицу Дэнни, на котором были написаны любовь к сыну и гордость за него, можно было предположить, что отец и сын все же поговорили по душам.
Тогда, в Бостоне, субботним вечером, Вера не хотела отклоняться от цели приезда дальше обеденного зала в отеле «Риц»; ее раем был хороший отель, а в этом она уже бывала. Но дресс-код в обеденном зале «Рица» был еще более жестким, чем в Фессендене. Старший официант остановил их, потому что Мартин был в мокасинах и белых спортивных носках. Вера просто сказала:
– Я хотела сделать тебе замечание, дорогой, теперь это сделали другие.
Она дала ему ключ от номера, чтобы он сменил носки, а сама осталась с Арифом. Мартину пришлось позаимствовать черные гольфы у Арифа. Из-за этого инцидента Вера обратила внимание на то, насколько комфортно Арифу в «надлежащей» одежде; она подождала, пока Мартин снова присоединится к ним, а затем озвучила свое наблюдение.
– Должно быть, тебе знаком дипломатический этикет, – сказала она турку. – Полагаю, в турецком посольстве много разных дресс-кодов.
– В турецком консульстве, – поправил ее Ариф уже в десятый раз.
– Я, фигурально выражаясь, далека от таких деталей, – сказала Вера мальчику. – Более чем сомневаюсь, что тебе удастся мне объяснить, в чем принципиальная разница между посольством и консульством. У тебя одна минута.
Мартин испытывал неловкость за мать, ибо, похоже, она лишь недавно научилась выражаться подобным образом. Она была просто вульгарной молодой женщиной, которая затем на протяжении своей отстойной жизни так ничему и не научилась; однако, в отсутствие реальной работы, она научилась имитировать язык образованного высшего общества. Вера была достаточно умна, чтобы понимать, что отстой из уст немолодой женщины уже не привлекателен… Что касается наречия «фигурально» и вводной фразы «более чем сомневаюсь», то Мартин Миллс со стыдом осознавал, где Вера подхватила эту манеру «говорить красиво».
В Голливуде ошивался один претенциозный англичанин, как бы еще один будущий режиссер, которому не удалось снять фильм, – просто Дэнни написал неудачный сценарий. Чтобы утешиться, англичанин сделал серию роликов, рекламирующих увлажняющий крем; ролики адресовались зрелой даме, которая прилагает усилия, чтобы сохранить свежесть, и в роли такой дамы снялась Вера.
Без тени смущения его мать в откровенном пеньюаре сидела перед зеркалом для макияжа, которое обрамляли шары яркого света. На картинку накладывался текст следующего содержания: ВЕРОНИКА РОУЗ, АКТРИСА ГОЛЛИВУДА. (Насколько знал Мартин, это была единственная за многие годы роль его матери.)
«Мне, фигурально выражаясь, далеко до сухой кожи, – говорит Вера в зеркало для макияжа (и в камеру). – Этот город – для всегда молодых». Камера приближается к уголкам ее рта; симпатичный пальчик наносит увлажняющий крем. Где же те предательские морщины, что говорят о возрасте? Что-то, кажется, морщит ее верхнюю губу там, где она заканчивается четко обрисованным уголком рта, но затем губа чудесным образом снова становится гладкой; возможно, это только игра нашего воображения. «Более чем сомневаюсь, что вы назовете меня старой», – говорят ее губы. Мартин Миллс был уверен, что это просто монтажный трюк. Сначала крупным планом – его мать; затем крупным планом – губы, но Мартин видел, что это губы не его матери, а кого-то гораздо