– Мир всем нам, – отозвался Энрике. Он споткнулся-таки на последних шагах, но все же успел ловко опереться о край скалы. – Уф… волею Мастера
Теперь, вблизи, стало можно пересчитать прибывших и составить о них первое впечатление. Шестеро впереди – молоды и крепки телом, одежда их добротна, довольно чиста и не имеет незашитых прорех. Все при оружии, пусть и не том, какое выбирают люди благородные. Но в опытной руке и длинный нож опасен… Еще два паломника стоят особняком, позади. Они почти старые на вид, и оба не вооружены. Черты их лиц и состояние кожи рук едва ли возможны для бедных людей низкого происхождения. Одежда нова, цвета её куда ярче, чем у иных паломников, весьма похожих на охрану… Энрике вздохнул с сомнением: почти неприлично вынуждать мокнуть на тайной тропе важных донов, нанявших сопровождение. Однако доны прячут по каким-то причинам свое истинное происхождение, они и лодку не наняли.
– Служитель Энрике? – поклонился старший из паломников, стоящий дальше всех на тропе. – Хосе Иренео де Панга раскрыл нам тайну новой святыни, мы поспешили сюда, приобщиться и по мере сил оказать поддержку, как он и присоветовал.
– Достойное дело, – осторожно понадеялся Энрике.
Он прекрасно знал урожденное, отринутое с принятием сана – и потому мало кому известное – имя настоятеля столичной обители багряных. Более того, был коротко знаком с самим отцом Серафино. И потому знал: достойный служитель едва позволяет даже ближайшей кровной семье именовать его в письмах и при встрече прежним именем – Хосе Иренео. Сам Энрике никогда не упоминал это имя вслух или на бумаге, и, даже составляя для Кортэ письмо, рекомендующее рыжего наглеца, осторожно предлагал именно «достославному Серафино» заглянуть в душу шумного нэрриха, при ближайшем рассмотрении – отнюдь не тьмою наполненную, уделяющую много места вере… Настоятель прочел письмо и внял намекам. Энрике он доверял, насколько вообще возможно в смутной среде полуправд и альянсов высокой церковной власти – доверять… На тот момент они десять лет знали друг друга, а с некоторых пор переписывались и даже встречались. Нынешний патор, будучи еще грандом, несколько лет надзирал за полным брожений и безверия столичным университетом, а два его поверенных – в том числе Энрике – присматривали за самим грандом, исполняя поручения багряных и черных, а также прежнего патора Паоло.
Гранд Факундо о надзоре знал, иногда назидательно советовал быть точнее в отчетах, ведь на земле святых нет, лишь посмертие надежно отделяет закоренелого праведника от возможности впасть в грех и тем перечеркнуть саму идею своей канонизации.
Сейчас Энрике вспоминал прошлое, шептал обычную для встречи путников молитву прикосновения к порогу, избрав её полный длинный текст – и всматривался в мелочи, и ловил несоответствия, и искал подвох. Привычка надзирать за грандом дала свои плоды, сделала взгляд острым, а разум недопустимо для верующего – настороженным, оценивающим.
Итак, весьма странно услышать урожденное имя отца Серафино. Его могли бы назвать лишь родные достойного настоятеля, но гость к их числу не относился, насколько мог предположить Энрике, помня фамильные черты и приметы. К тому же гость не имел украшений с родовым гербом, а представиться даже не попытался. Лукавил? Или осторожно недоговаривал, полагая собеседника достаточно сведущим для расшифровки умолчаний.
– Именем его и трудами, заветами его, ставшими незыблемой опорой веры, воистину…
Энрике всё шептал и присматривался. Отметил: стоящий позади прочих паломник чуть покривил рот, уловив южную особенность ритма молитвы. На севере, в приграничных с Тагезой землях, канон трактуется несколько иначе, и человек привык как раз к северному изложению. Знает текст наизусть, то есть наверняка сам ведет или когда-то вёл службы. Неспроста светское одеяние лишено украшений, а кричаще-яркий плащ так нарочито утверждает причастность к мирской знати – куда более явную при взгляде на второго дона. И молитву он, полноватый и рыхлый, пропускает мимо ушей, и на скалы глядит равнодушно, без ожидания чуда… Намеревался явиться в святое место, не снимая тяжелых перстней, унизывающих пальцы. Наверняка спутник его упрекнул в гордыне и вынудил избавиться от неуместной демонстрации богатства только что, на берегу: кожа пухлых рук ещё хранит следы-перетяжки в местах посадки перстней, на лице печатью морщинок залегло раздражение. Перстни, носимые много лет, пойди сними, да еще в спешке: указательный палец украдкой массируется – наверняка болит, отчетливо припух.
Дочитав зачинную молитву, Энрике позволил себе ещё одну, короткую, чтобы окончательно решить: стоит ли вести к дому необычных паломников? Или показать круг камней – да и махнуть рукой, провожая к поселку рыбаков, заметному с холма в центре острова и находящемся на западном берегу озера.
Вопрос представлялся Энрике важным: эти люди – они союзники и даже друзья настоятеля Серафино – или подделка под таковых? Решающий довод в пользу первого ответа вот он, стоит на широко расставленных коротковатых ногах, глядит с высоты своего роста и без угрозы поводит плечами, сила в нем слишком уж ярко играет… Энрике внимательнее рассмотрел ближнего детинушку быкоборского вида: такому рога с хрустом выламывать – шуточное развлечение. Правая рука с широкими толстыми пальцами то и дело вздрагивает, норовит тронуть привычную для багряных короткую шипастую булаву. Именно булаву, по хвату и мозолям ясно, что не изящную рапиру или более мощный эсток. Обучения парню недостает, выдержки в нем нет вовсе, зато усердия – на троих многовато. В ордене, пожалуй, состоит не более года, наверняка пока что сэрвэд, не служитель. По синяку, так и не стертому до бесследности за долгий путь, можно с большой надежностью предположить: это любимчик усердного брата Кортэ, наставляющего багряных отнюдь не в молитвенном подвиге.
– Благополучны ли дела в столице? – любезным тоном спросил Энрике, завершив молитву и жестом предлагая гостям следовать по тропе.
Обращался он к тому, кого мысленно назвал «грандом» и выделил, как главного.
– Восемнадцать дней назад были вполне хороши, – ответил разговорчивый гость.
– Вы проделали нелегкий путь весьма поспешно. Вы посещали храм Тольэса?
– Верно, там мы получили свежие новости и поспешили сюда, – без обиняков подтвердил «гранд». Помолчал, кряхтя и спотыкаясь, но старательно карабкаясь по осыпи. Обдумав разговор, уточнил: – Голубь принес вести, вынудившие нас прервать иные дела. Убит посол Галатора, и это лишь самое явное и заметное происшествие.
– Во здравии ли его высокопреосвященство?
– Благодарение Мастеру – да, – сразу отозвался гость. Снова помолчал и добавил: – Его величество также пребывает в здравии.
Энрике принял сведения молча, он по-прежнему шел первым и указывал путь, он всё ещё не достиг последней развилки, требующей окончательно избрать тропу к дому или кругу камней. Тяжесть на душе копилась и мешала принять решение. Только что гость внятно дал понять: королева далеко не так благополучна, как следовало бы. В столице творится нечто воистину опасное… Значит, посещение не связано с высказанным вслух невинным предлогом.
Вот и развилка троп.
Направо – признать слова гостя правдой, а самого его – сторонником благого дела.
Налево – предпочесть осторожность и выказать явную, на первый взгляд весьма удобную, наивность малого служителя. Но ещё и позволить гостям полновластно принимать решения, ради коих они и прибыли, не ставя тебя, малого и наивного, в известность.
– Мы желали бы задержаться в святом месте, – вмешался в выбор тот же гость, понимая причину неторопливости проводника. – Несколько дней в молитвах и душеспасительном отрешении от бренного, вы понимаете…
Энрике обреченно кивнул. Правая тропа сделалась неизбежным выбором. Точнее, выбора как такового не осталось. Служитель зашагал быстрее. В спину сопел рослый детина, самый понятный человек из всех гостей: ему неуютно быть здесь без рясы, оружия и права голоса. Первое и второе отнял, скорее всего, приказ настоятеля. А вот молчание – это признак уважения к сану охраняемого, иное вряд ли возможно.
– Допустимо ли именовать вас грандом? – совсем прямо спросил Энрике, достигнув последних скал.
– Святые места делают вас провидцем, – отметил гость. Остановился, на передышку, вкушая прелесть цветочного настоя воздуха и наполняя взор красотой вида. – Патор принял решение по вашему прошению, подтвердил особое положение, сохраняющее за вами и причастность к ордену Зорких, и право на брак… Как вы понимаете, он явил редкое по своей милости благоволение. Означает оно лишь то, что нам весьма скоро следует ждать признания чуда сей долины со стороны маджестика… хранитель первого камня Энрике.
Последние слова гранд, так и не назвавший своего имени, произнес значительно, с расстановкой. Энрике захотелось передернуть плечами, высвобождаясь из липкой паутины множественных намеков и сложных обстоятельств. Обещанный сан высок, о подобном он и мечтал-то с осторожностью. Если сказанное правдиво, то отныне и пожизненно хранитель Энрике – такая же неотъемлемая часть острова, как круг камней, домик или древняя площадка для танца. Именно он будет встречать гостей, независимо от их сана, он же отправит приглашение трем служителям и ритуально поклонится одному из них, предлагая стать настоятелем храма: мнение окажется учтено и, вероятно, будет решающим. Хранитель – это прямой представитель интересов патора на землях святыни. Его глаза и уши, его советчик. Человек неприметный, лишенный возможности получить иной сан и как-то возвыситься, ведущий уединенную жизнь вне столицы, вне больших игр – и все же пребывающий в центре внимания. Конечно, последнее верно в одном единственном случае, указанном незнакомым грандом: если остров Отца ветров признают святыней, равной нагорному храму Пламенной благодати.
Энрике вел гостей и ощущал, как покой двух лет семейного уединения делается воспоминанием, желанным, но принадлежащим прошлому. Гранд прибыл не просто так. Он привез богатого и сговорчивого паломника, готового щедро жертвовать золото – лучший раствор для скрепления стен нового храма. И – первейшее средство упрочения договоров. В ближайшие дни хранителю Энрике предложат существенную помощь… и назовут первое из трех имен, по мнению гранда – самое удачное для пока что неизбранного настоятеля. Если в королевской семье разлад, если страна на грани войны после гибели посла – значит, скоро прибудут новые гости, чтобы сообщить иные имена. Не зря незнакомый гранд так старался оказаться первым. Чудо должно принадлежать победителям и служить им… Но является ли сторонником таковых отец Серафино, которого гость назвал светским его именем? И сюда ли, по этому ли поводу настоятель отрядил воинов ордена? Багряные не становятся охраной невесть кому. Зато они по возвращении не