Вороные мчались голова в голову, полагая происходящее испытанием на резвость. Они едва умещались на узких улочках, но уступать друг другу не желали. Миновали площадь, пролетели мимо поворота к обители Трехзвездия, и Иларио успел махнуть рукой кому-то знакомому, сделал сложный жест: отдал некое распоряжение.
– Доном де Сага займутся без нас, не мешкая, – пояснил библиотекарь.
– Тэо? – Кортэ выкрикнул на скаку короткое имя, первым пришедшее на ум: исповедник умен и азартен, уж он-то не усидит за стенами обители.
– Тебе до сих пор никто не сказал? – удивился Иларио, невольно чуть придержав коня. – Исповедник вместе с Альбой отбил королевского пса, почти что с эшафота снял… Это знаю точно, сам страховал с арбалетом. Из города они ушли не вполне ладно, Эспаду подранили. Как обернулось прочее, вне столицы, мне неведомо.
Кортэ кивнул, молча обдумал услышанное. Сефе вырвался вперед на два корпуса и победно заржал. Он первым влетел в теснину кривых, вынуждающих сбавить ход, улочек квартала ростовщиков. Скакун прыжком вырвался на главную, – ту, что именовалась здешними жителями «Солнце», поскольку пересекала квартал широким лучом и выводила на круглую площадь, к чужому храму. Сакариас жил в добротном каменном доме, двумя фасадами выходящем и на площадь, и в тихий переулок, удобный для именитых заемщиков этого солидного ростовщика. Не всякий гость, понятное дело, желал быть замеченным и тем более – узнанным. Кое-кто окажется запятнан уже одним упомнинанем в сплетнях рядом с именами иноверцев низкого происхождения и подлого рода занятий.
На площадь нэрриха не сунулся, свернул в переулок и там спешился. Впечатал кулак в воротину, несколько раз повторил свой немудреный способ добиваться права на посещение дома. Никто не ответил, не появился в окне и не прошагал к калитке через двор. Иларио шепнул несколько слов молитвы, отстегнул от седла шипастую булаву и передал Кортэ. Сын тумана примерился и высадил дверь в три удара, не щадя ни оружие, ни имущество мертвого ростовщика, ни покой квартала. Сефе, пританцовывая, проследовал за хозяином во двор, сам шагнул к бледному, серому от страха человеку, и тот безропотно принял поводья. Кортэ двинулся к двери дома, не тратя время на выяснение – слуга идёт рядом или скорбящий родственник.
– Веди, – рявкнул нэрриха маленькому полноватому служителю чужой веры, едва тот опасливо выглянул во двор. – Живо, покуда я вежлив и не кличу еретиком. А то и похлеще, изменником и первым врагом короны.
– Смерть ещё стоит у порога, негоже… – начал было служитель, глянул в темные бешеные глаза нэрриха и смолк. Чуть поклонился, жестом выразил свою обреченность. – Идёмте.
По коридору он повел уверенно, у лестницы на второй ярус на миг замялся – и Кортэ, толкнув провожатого, в три прыжка одолел подъём, врезал ногой по наспех прикрываемой двери, заваливаясь вместе с обломками косяка в комнату и заодно отбрасывая к окну того, кто желал запереться на засов.
Кортэ прошел по распластанной на полу двери, огляделся, выхватил листки из очага, зажженного не по погоде, среди жаркого лета. Сын тумана зашипел и выругался, пальцами удушая огонь, мстительно жгущий кожу до волдырей, жадно чернящий бумагу и глотающий тайны мертвого ростовщика – букву за буквой. Иларио невозмутимо, с полуприкрытыми веками начал чтение молитвы, установив острие ножа точно под горло второму обитателю комнаты, замершему у окна. Прошептав все положенные святые слова библиотекарь приготовил в левой руке еще один нож, впрок.
– Там вон ещё умник, пробует отсидеться за зеркалом, – буркнул Кортэ, проходя к столу и принимаясь быстро просматривать бумаги. Неинтересные он швырял на пол, а занятные валил в кучу перед собой. – Чёрт, полтайны сгорело… Пойди верни из пепла слова и тем более мысли.
– Не могли они жечь, не читая. Сядь, еретик, пока что просто сядь, – велел Иларио без выражения, чуть шевельнул нож и взглядом указал на кресло. – Молви, очищая душу: ты читал бумаги или их просматривал некто иной, отделяя сжигаемые от прочих?
Рослый детина, наверняка слуга, если судить по одежде и простоватому лицу, невольно покосился на человека, добытого Кортэ из-за зеркала. Опомнился, свел губы плотнее, намекая на отказ в ответе. Иларио пожал плечами и ловко оглушил слугу, спихнул на пол. В коридоре уже рос звук шагов, скоро по рухнувшей двери в комнату пробрался невысокий полноватый человек, ежась от жути и внезапности погрома, творимого нэрриха, – а как иначе назвать происходящее? Превозмогая оторопь, вошедший погладил рукой массивную золотую цепь с подвеской, обозначающей его высокое звание главы гильдии ростовщиков столицы.
– В доме траур, похороны по нашему обычаю следует свершить до заката, – начал он, – прошу вас оказать уважение…
Кортэ хмыкнул, швырнул в угол изрядно посиневшего человека, добытого им из-за зеркала и до сих пор удерживаемого за шею. Следующим движением нэрриха шагнул к главе гильдии и рванул подвеску с массивной цепи. Повел бровью, уложил золотую вещицу себе за пазуху. Похлопал ладонью по влажной рубахе на животе, куда провалился знак власти над кварталом.
– Сел там, руки перед собой, пасть захлопнул, – велел сын тумана. Нагнулся, подхватил маленький арбалет, валяющийся у самого зеркала. Подал Иларио. – Жди. Гляну на покойника.
Нэрриха бегом миновал коридор, лестницу, шагнул в главный зал, мельком отметил двух женщин у изголовья умершего – и покривился. Правило еретиков этой ложной веры брать вторую жену, молодую, нужную вроде бы только для похоти и игр, он не одобрял. Прежде всего потому, что слышал много раз: согласия девицы не спрашивают, а саму её в доме держат только что не рабыней. К тому же, и это особенно мерзко, возле покойника сидит совсем ребенок, она выглядит моложе Зоэ, – такой самое время держаться за мамкин подол и баюкать кукол. Но, рано повзрослевшая, она испуганно жмется к спинке стула, моргает и глядит в пол, комкая складки юбки. По смерти пожилого мужа младшая его жена не получит ничего, поскольку сама отойдет имуществом к его сыну или брату, так вроде бы велит закон веры, почитаемой в этом доме. Подробностей Кортэ не знал, зато сплетен наслушался по гостериям – вдоволь… И теперь морщился, припоминая самые отвратные. Если девчонка не жена, а наложница, если она вдобавок не одной веры с хозяевами дома – будет выброшена на улицу, откуда ей прямая дорога в квартал при речном порте, где гостерий много, а сговорчивые девки подпирают всякий угол. Нэрриха усмехнулся. Он не человек, чтобы судить о правде законов веры истиной и ложной. Он дважды не человек: откуда ему знать, стоит ли спрашивать девиц хоть о чем? Ума у них, если рассудить, порой оказывается маловато для простейшего ответа. А силы, чтобы выжить в недобром мире без защитника – и вовсе нет…
– Сплошная ересь, – поморщился Кортэ, определяя свои мысли, не ко времени явившиеся и бестолковые.
В доме покойного противно выказывать грубость. Однако же иначе не получить того, что жизненно важно для Виона. Трудно добиться правды именем божьим, даже зная все его имена и обладая красноречием Оллэ. Зато крепкий удар по слабостям – жадности и страху – иной раз вышибает нужные ответы. На иные способы их добычи нет времени…
Кортэ еще раз поморщился, отшвырнул к стене наследника – того, кто по обычаю проследил за омовением тела хозяина дома и теперь сидел в ногах покойного и шептал свои молитвы, читая их по книге, не наизусть. Следующим движением сын тумана сбросил с трупа шитый сложным узором покров, повернул тело на один бок, на другой. Старшая жена охнула и сникла в обморок, не выдержав бесцеремонности чужака и его холодного равнодушия к неподдельному горю. Кортэ вытер руки о край ткани, сплошь покрытой стежками, создающими буквы святого текста чужой веры. Медленно кивнул.
Как и ожидалось, у Сакариаса синюшное лицо с глазами навыкате: так выглядят задушенные. Между тем, на шее нет ни единого следа. На всем теле, так уж точнее. Горло не перекрыто костью или иной помехой, позволяющей сказать, что ростовщик подавился. В воздухе и на коже нет знакомых ароматов, какие Абу несколько раз давал нюхать, пробуя научить приятеля остерегаться ядов. Следов пены на губах нет…
– Жил-жил, да вдруг и помер, – сделал вывод Кортэ. Уставился на наследника, хмурясь и одним взглядом вынуждая того замереть без движения. – Эй, он помер во сне?
Ответный кивок оказался слабым, похожим на судорогу, но и этого было довольно для подтверждения. Сын тумана тяжело вздохнул, поправил покойника и накрыл тканью. Немного постоял, собираясь с мыслями.
Уже почти несомненно: убийца ростовщика – он, Кортэ, минувшей ночью бросивший сухой яд в огонь лампады. Отсюда до той лампады по прямой более двух лиг! Но ростовщик мертв. Значит, ночью его тело оставалось здесь, а сознание было далеко – оно задыхалось вместе с Вионом, гибло в том же отравленном дыму? Не доказано. Но – возможно.
– Ты здесь по доброй воле? В Мастера веруешь? – для порядка уточнил Кортэ, глядя на девочку-вдову.
Та испуганно замотала головой, вжалась в стул и закрыла лицо руками, лишь разок исподлобья глянув на ужасного нэрриха, известного всякому и наверняка именуемого чудовищем, к тому же лысого, колюче-небритого, мертвенно серого и ведущего себя недопустимо. Кортэ сокрушенно вздохнул: не следует насильно насаждать благо. Может, никому и не требуется его вмешательство, ломающее устои. Вон как наследник глянул на девочку. А в чем счастье женщины? В праве быть ценным имуществом и принадлежать к богатому дому. Так ответят многие: даже старый Челито пожелал подобного для Зоэ. От души хлопотал, старался всеми силами, не спросив её мнения. Хорошо хоть, выжил… придурок, – мельком подумал Кортэ, припомнив письмо от поверенных. Старика успели выволочь за шиворот из заговора, отправили в закрытой карете подальше от столицы – и то дело.
– Вы, все трое, наверх, – тихо и строго велел Кортэ богато одетым людям, статуями замершим у стены. – Ну, резвее. Иначе до заката вам не зарыть покойника. Я не уйду, покуда не получу того, зачем явился. Не кривите морды, я груб, зато он – грешен сверх меры. Такой грех лучше оплатить, а не тащить по ступеням посмертья: колодой повиснет на шее и утянет во тьму, слишком тяжел.