– То есть у нас древо, у галаторцев трэи, у туранцев арро… а исходно было дри, – задумался Иларио.
– Нет, исходно было пёс его знает что, но крепко похожее на «дри», – уточнил Кортэ. – Они сберегли язык, почти что тот самый, что был единым до разрушения ложной башни и разделения наречий. Будешь учить речь маари?
– В её ереси, как золото в речном песке, сокрыты тайны изначального? Грани камня краеугольного, а то и сам утес скального основания, – промурлыкал Иларио, во взгляде его мелькнула хищность. – Начертание букв у них есть? Письмо, хоть какое-то? Пусть символьное. Да не молчи, спрашивай!
Кортэ кивнул и начал старательно искать в коротких созвучиях нужные для вопроса. Усмехнулся: как всегда, сложно на незнакомом наречии говорить о том, что не относится к повседневным понятиям. Аше слушала, вздыхала, участливо гладила по плечу и старалась подсказать, но тем ещё более запутывала. Наконец, она поняла вопрос и отчаянно замотала головой, на ресницах повисли слезинки.
– Нет! Он не выживет в моих землях, он слабый! Он придёт и станет все менять, слабые по-иному не умеют. Только колдунам дозволено знать тайну движения силы. Даже мне не дали полного обучения, а я жила в пещере пять лет! Я внучка своей бабушки и вдохнула её последний выдох. Я живой пух, поднятый ладонями ветра. Убей его и выпей кровь! Тайны не передают многим, тайны на то и тайны! Он будет рисовать не кровью, а соком, будет убивать священное. Мы знаем таких. Они – страшные враги. Худшие.
Сын тумана по возможности точно пересказал Иларио обвинения, и библиотекарь задумался. Попросил перевести обратно: он готов научить и словам, и написанию букв на эндэрийском. Разве это не будет честный обмен? Аше рассмеялась презрительно, коротко. С прежней враждебностью глянула на Иларио, но библиотекарь в ответ примиряюще улыбнулся, добыл из складок одежды нож, отцепил сами ножны с предплечья. Отдал то и другое женщине с поклоном, жестом показал – подарок.
– Пусть по возможности внятно объяснит разницу в ценности наших наречий, – просил Иларио. – Еще скажи: я всё равно буду учить её. Если не докажу своего доброго намерения и я враг, пусть зарежет. Хороший нож, острый.
Женщина и сама уже успела оценить подарок. Восторженно запищала, тронула лезвие, срезала тонкую стружку с ногтя, отхватила прядь волос. Закивала, темнея щеками, улыбаясь и моргая, шепча со смущением: хорошее оружие. Странный враг… Затем ещё раз, серьезно и глубоко, кивнула. Пообещала учить чужой язык и не скрывать слов своего, но в передаче знаков письма отказала наотрез. Пока Иларио прилаживал ножны на предплечье женщины, та сопела и вздыхала. Наконец, опять кивнула.
– Разница есть. Вся. Большая! – Аше вскинула руки и широко развела, снова погладила ножны и ловко нырнула в сползающее покрывало, укуталась до глаз. – Я покажу. Скажите мне полное имя ваше, сын ветра. То, настоящее, вы сами его выбрали взрослым.
– Сын тумана, – старательно и неторопливо выговорил Кортэ на эндэрийском. – Ту-ма-на.
Аше прикрыла глаза, попросила повторить еще раз, и еще. Выхватила нож, полоснула себя по руке. Ладонью, полной крови, быстро нарисовала нечто на покрывале. Знак немедленно расплылся в бурое бесформенное пятно.
– Та Майи наа, – едва слышно выдохнула женщина, провела тонкими длинными пальцами по ткани. – Аша маа…
Внезапный порыв ветра вывернул покрывало пузырем! Кортэ вздрогнул, испытав жутковатое состояние: его бесцеремонно выдрали из уютного бытия, как рыбину на крюке, подтянули к самой поверхности иного состояния, нечеловеческого и нетелесного. Ветер, который слизнул кровь с ладоней Аше и натянул ткань покрывала, был… нездешний. Он был – старший, с дрожью благоговения осознал сын тумана!
Покрывало хлопнуло и взлетело, скомкалось, постепенно утрачивая сокровенное и непостижимое, делаясь опять всего лишь тканью, пропитанной в одном месте кровью… пока что хранящей память о ветре.
– Скажи, что тебе важно, – приказала Аше, дергая за руку и царапая кожу ножом. – Быстро! Громко!
– Альбу пусть вернут, он совсем малыш, заблудится, пропадёт, – хрипло выговорил Кортэ, с трудом ворочая языком и совершенно не понимая, отчего просит именно это, отказав себе в простом обретении иных чудес, вроде бы более важных. – Пожалуйста…
Покрывало сморщилось, утратило остатки дыхания старшего ветра – и сникло в пыль. Аше вскинула голову, умудряясь глядеть на Иларио свысока и с явным превосходством. Слизнула кровь с лезвия и убрала его в ножны. Звонко, победно расхохоталась, хлопнула в ладоши.
– Маари говорят так, что их понимают там, – она ткнула пальцем вверх, вниз, обвела горизонт. – Крикни его имя, свое имя, мое, но ничего не будет! Мой язык – первый камень мира, горячий, живой. Твой – холодный песок на берегу. Все перетёрто, все мелко, все пусто.
Кортэ старательно, по возможности точно, перевел. Рассказал о пережитом ощущении и выкрикнутой просьбе. Подумал и добавил осторожно, неуверенно: то звучание, которое он воспринимал как вежливое «вы» в обращении Аше, скорее всего с эндэрийским «вы» не имеет ничего общего. Если толком разобраться, вежливого величания в наречии маари просто нет!
– Она называет тебя сыном богов, это не вежливость, а признание места в иерархии, – подтвердил Иларио, не дожидаясь завершения сбивчивых пояснений. – Этот ветер и мне душу вывернул, до сих пор затылок ноет. Да уж… Трудно не признать того, что отчетливо проявляет себя. Вдвойне тяжело принять чудотворство еретички, втройне немыслимо отказаться от возможности приобщить такое к пользе Башни. Я буду учить её и запишу нашими мертвыми буквами слова маари. И я обещаю молчать, брат Кортэ: если произошедшее получит огласку, твою ящерку увезут к маджестику и разрежут на кусочки. Сокрытые Абу способы умерщвления маари окажутся слишком просты и быстры в сравнении с усердием высокочтимых грандов и их помощников… – Библиотекарь грустно улыбнулся. – Но я не упомяну о чуде даже перед настоятелем. Не потому, что сомневаюсь в ней и тем более не потому, что утратил твердость веры. Просто я не враг тебе, не пей мою кровь. Лишившись Аше, ты совершишь немало глупостей, погубишь себя и её, а заодно еще толпу людей. А ведь мы пока что не разрешили загадку твари и не выручили твоего бестолкового ученика. Башня стоит без истиной речи много веков. Пусть тайное останется тайным и не пошатнет её основания, как уже было однажды.
Переводить слова библиотекаря пришлось очень долго. Аше слушала, подсказывала, сердилась, грозила кулаком и даже доставала нож, лупила пятками по конскому боку, выражая нетерпение и раздражение. Наконец, она усвоила относительно точно, что такое Башня и насколько решительно Иларио намерен скрывать тайное. Рассмеялась, свойски ткнула библиотекаря пяткой в бедро.
– Скажите ему: я пойду с ним на большую охоту. Ночью. Здесь есть львы? Для вас нужна шкура. Теплая, большая.
– Заботливая моя, – умилился Кортэ. – Как бы объяснить? Здесь шкуры принято сдирать с людей, и делается это иначе, чем в диком краю. Без ножа, одними нашими мертвыми словами. Я покажу. Я умею добыть семь шкур с любого вонючки, меняющего вещи на золото.
– Семь? – ресницы распахнулись до предела, во взгляде мелькнула затаенная синева спелого винограда. Аше растопырила пальцы, старательно уточняя число. – С одного человека?
– Мастер, будь милостив к городу и жителям его, – взмолился Иларио, на сей раз понимая происходящее без перевода. – Грядет день испытаний, брат Кортэ в штормовом восхищении обрушивается на торговый люд. Пожалуй, я пережду непогоду в нижних подвалах обители.
– Как, кебши еще молчат? – поразился нэрриха.
– Тебя не было с нами два дня, – разбирая поводья и жестами давая указания провожатым, сухо уточнил библиотекарь. – Более чем достаточно, чтобы спрашивать, не смолкли ли голоса еретиков окончательно. Нет, не смолкли, я получил ответы, но сверх того желаю переместить в закрытую библиотеку подлинники древних текстов восьмой и девятой книг их Свода. – Иларио закрутил гарцующего коня, сделался замкнут и спокоен, добавил почти ласково: – Мы с Абу в одном сошлись исключительно полно. Всякий яд надлежит собирать мудрому, превращая его в лекарство для друзей и оружие против врагов.
Вороной, прежде принадлежавший Виону, охотно взвился на дыбы, любуясь собою и выказывая норов. Аше гортанно завизжала, звучно хлопнула себя ладонью по бедру. Вороной попятился, танцуя, высоко вскидывая копыта и взбивая пыль все гуще. Женщина смотрела, хохотала… и била уже обеими ладонями по бедрам. Иларио сохранял на лице полнейшую невозмутимость, то есть – всерьез рассердился Кортэ – как мальчишка, красовался и набивал цену. Конь опустился на все четыре ноги, изогнул змеиную длинную шею, вскинул задом, закручивая винтом все тело – и, не освободившись от упрямого седока, помчался прочь злым резвым махом.
– Он хороший, – окончательно определилась Аше, чихнув и спрятавшись от пыли под ладошку. – Друк, да? Я учу слова. Дрива, друк. Зем… сем?
– Семь.
– Дайте мне подергать, – жалобно попросила женщина, трогая поводья.
Очередной раз её настроение изменилось скорее, чем Кортэ успел привыкнуть к предыдущему. Сын тумана блаженно улыбнулся: ветру трудно встретить существо, изменчивое более, чем сам он. И все же совершенно надежное, постоянное… собственное. Льнет к боку, заглядывает в глаза, желает ловить всякий вздох и взгляд – она настоящий живой пух в ладони, не зря сама Аше так сказала…
Конечно же, Сефе не понял, отчего ему пилят губы удилами, озлился и прыгнул вперед, нехотя повинуясь движению хозяйских коленей. Аше завизжала, вороной положил уши – и помчался через холм, не следуя изгибам дороги, лениво ползущей низинами. Аше кричала непрерывно, норовила на скаку выцепить оливку с близкой ветки, бьющей по руке. Тыкала пальцем в небо, указывая на птиц и угрожая им: вот заполучу лук, всех перестреляю! Она шумела, затем плевалась, проглотив муху, тянулась ловить бабочек, ножом резала тонкие ветки и ловко втыкала в волосы для украшения, она кашляла, захлебывалась избытком обещаний, ощущений, восторгов. Она успевала жаловаться на Абу и семь – вот кстати оказалось выучено число – лет молчания в замкнутом пространстве, огороженном белыми глухими стенами.