— Довожу до вашего сведения это распоряжение перед вручением харцерской эмблемы — лилии. Ибо считаю своим долгом разъяснить вступающим, что принадлежность к нашей организации сопряжена с большими трудностями. Если кто-нибудь засомневается, еще не поздно будет сказать: нет. Это дело свободного выбора. Слушайте внимательно! — Он пересказал распоряжение, переданное ему начальником, и добавил: — С сегодняшнего дня нам запрещено носить харцерскую форму… Быть может, мы видим друг друга в мундирах последний раз. — Послышался гул возмущения, протесты. Кто-то из девочек заплакал. Трудно было их успокоить. Дукель подождал, пока гомон притихнет. — Однако это не мешает нам продолжать нашу деятельность, — заговорил он снова. — Но я должен задать вопрос: остаются ли верны своему решению те, кто вступил в наши ряды? — Ему ответили хором: «да!» — Я был убежден, что получу утвердительный ответ. Извините, что вообще об этом спрашивал. Благодарю вас за самоотверженность. Ваше вступление в ряды харцеров именно в такой момент придает вашему решению особую значимость. А вот эти лилии, которые, возможно, вам никогда не удастся прикрепить к харцерским конфедераткам.
Дукель вручил эмблемы новичкам, пожимая им руки. Один из них, получив лилию, суеверно подул на нее.
— Запретный плод навлек на наших прародителей гнев божий, но доставил им и немало удовольствия, — сказал новичок. — Может, не будет так скверно, как говорит руководство.
Все рассмеялись. Ребята были благодарны ему за то, что разрядил напряженную атмосферу. Станислав подошел к нему и дружелюбно взглянул в его чуть рябоватое лицо.
— Рад, что ты решился вступить. Научишь нас малость разбираться в травах, ладно? Можем даже ввести харцерский зачет по ботанике…
Новичок с благоговением прикрепил полученный значок к лацкану.
— Могу научить, почему бы нет? — сказал он. — Лишь бы нам не запретили ходить по лугам.
— Не сгущай краски, — досадливо отмахнулся Станислав. — Ведь начинал так весело…
— Это на публику, — возразил собиратель трав. — В частной жизни я не такой уж весельчак.
Станислав пригляделся к нему внимательнее.
— Я понимаю тебя, Хорак, — сказал он. — И тем выше ценю твое решение.
Голова еще была тяжелой от недосыпа, когда его разбудил ослепительный, как блеск стального лезвия, луч солнца. Оно вставало из-за гор. Состав как раз изгибался на повороте, и в окно вагона с минуту был виден дымящий паровоз. На откосах железнодорожной насыпи тлели в сухой траве черные лишаи. Осторожно, чтобы не разбудить соседа, Станислав вытянул одеревеневшие ноги. От ступней к бедрам побежали мурашки, утренний холодок дал о себе знать внезапным ознобом. Он натянул на плечи пальто, которое сползло во время сна. День, еще один день на этой земле. Вернее, уже не день, частица дня. Не более двух часов — вот и все. Возвращение. Кончалось, может, самое прекрасное событие в его жизни. Попадет ли он еще когда-нибудь на тот стадион? Станислав снова представил себе колышущиеся на трибунах волны зрителей, плещущие флаги и транспаранты, подбадривающие крики болельщиков и темную от дождя, убегающую из-под ног ленту гаревой дорожки. Бежали уже четвертый километр. Лидировали только они трое. Остальные — не в счет. Хвост. Он выкладывался до предела. Это был шанс выбиться, показать, на что он действительно способен. Сейчас или никогда. Такая возможность представляется раз в жизни. Вспомнилось досадное чувство одиночества. Стадион, на котором он стартует впервые, город, столь близкий сердцу, а все-таки чужой. Никто его тут не знает. Но теперь узнают. Только бы удержаться в этой тройке. И на этом месте до конца… На большее надеяться нечего. Те двое — впереди. Господи, аж дух захватывает. Прославленные спортсмены. Хватит ли сил удержаться? Первый уже видит недалекую черту финиша и устремляется вперед. Нарастает рев на трибунах. Это их любимец. Все знают, что он вернулся в строй после травмы и по-прежнему недосягаем. Вот оторвался от них и выходит на прямую. Финиширует. Это видно по реакции трибун. Зрители скандируют его фамилию. И второй противник нажимает, но темп не тот. Он устал. Станислав тоже, с трудом хватает ртом воздух, но не отстает от лидера. Нет, не обгонит, но висеть на нем будет. А тот как бы чувствует его тяжесть. Еще метров пятнадцать… Конец. Пересекают финиш почти в одну и ту же секунду. «Варшава приветствует спортсменов со всей страны!» — гласит висящий у него над головой транспарант. Кто-то набрасывает ему на плечи плед, кто-то трясет руку, поздравляя. Это спортсмен, которому он буквально наступал на пятки. Трудно поверить в собственное счастье. Ной. Ной опередил его только на полторы секунды. Как раз объявляют по стадиону: «Станислав Альтенберг из Бытома бросил вызов Ною. У этого никому не известного спортсмена большое будущее!» Но не время слушать судью-информатора, ибо подходит победитель забега, завоевавший лавры чемпиона мира в Лос-Анджелесе. Протягивает руку Станиславу, смотрит на него одобрительно из-под темных, кустистых бровей. «Я вижу вас впервые, — говорит он Станиславу. — У вас превосходный результат. Это приятный сюрприз нынешнего дня. Примите мои поздравления, коллега». Альтенберг смущен и растроган. Благодарит, заикаясь. «Что мой результат, вот вы бегаете… Один немец сказал, что пана Кусотинского может перегнать только пуля. И это верно». Обескураженный чемпион улыбается. «Ну, с немецкими пулями я предпочел бы не состязаться. До встречи на Олимпийских играх». До встречи… А пока возвращение.
Через два часа будут в рейхе. Конец экскурсии, конец официального визита немецкой Полонии в Польшу. Несколько незабываемых дней на желанной родине. Хорошо подышать польским воздухом. До сих пор он бывал только в Катовицах. Но Варшава — совсем другое дело. И не только потому, что столица, а вообще… Может, он представлял себе ее более величественной и огромной, впрочем, говоря начистоту… Он попытался перечислить по памяти самые высокие здания, поскольку ими он особенно гордился. Величие Польши он пробовал мерить высотой ее домов. Итак, банк — как он называется? — неподалеку от Национального музея. Кстати, для осмотра самого этого музея требуется почти полдня; потом дома на площади, где памятник летчика, и те, что возле моста Кербедзя с рекламой мыла «Олень», и здание телефонной компании, и, собственно, вся Маршалковская, и Иерусалимские Аллеи, и столько неоновых огней, и «небоскреб» — восемнадцать этажей, сам считал трижды, стоя на ступеньках Главного почтамта. А еще памятники: короля Зигмунда на Замковой площади и князя Юзефа у могилы Неизвестного солдата (хотя князь ему решительно не понравился: полуголый, без уланского кивера и мундира!), Мицкевича и Коперника, Собеского и Шопена, и только не понятно, почему нет среди них Сенкевича и Матейки. Самой прекрасной книгой из тех, что он читал, были «Крестоносцы», а из картин, которые видел теперь в залах «Захенты», особенно ему понравилась «Битва под Грюнвальдом». Почему эти два человека, запечатлевшие в своих творениях героизм народа, ничего не получили от него взамен? Тут что-то было не в порядке. Зато незабываемое впечатление произвела на экскурсантов смена караула перед зданием военной комендатуры. Они протиснулись сквозь толпу, чтобы лучше видеть. Кто-то на них напустился — чего толкаются, кто-то съязвил, что парни здоровенные, а ведут себя, словно никогда солдат не видели. Им не хватило смелости огрызнуться. Впрочем, тут же полились звуки национального гимна. Перехватило горло. Они стояли как зачарованные, не в силах проронить ни слова. Мелодия, рвущаяся из сверкавших на солнце золотых труб, пронизывала их насквозь, переполняя одновременно радостью и затаенной болью. Как они завидовали тем, кто мог видеть эту церемонию каждое воскресенье! Слышались команды на польском языке, бряцало оружие. Наряд, заступавший на дежурство, чеканя шаг, направился к могиле Неизвестного солдата. Альтенберг и Дукель последовали за ним. Немного погодя, после окончания церемонии, друзья присели на скамье Саксонского парка. По тенистым аллеям прохаживались среди античных статуй няньки с детьми, а напротив, в чаше, обрамленной дельфинами, рассыпал брызги фонтан. Дукель задумчиво смотрел на солдата, вышагивавшего возле вечного огня.
— Сташек, — голос, у него дрогнул, — скажи, почему Бытом — немецкий город? Почему мы не в Польше? — Альтенберг не знал, что ответить. Ведь речь шла не об исторических перипетиях. Дукель знал их лучше него. Это был вопрос, обращенный к судьбе. И он пожал плечами.
— Не знаю. Но верю моей матери. Она часто повторяет: «Я не разбираюсь в политике, не знаю, как и когда, но убеждена — Бытом снова станет польским городом». Они помолчали, наблюдая за чеканящим шаг солдатом, который, сделав «кругом», направлялся теперь в их сторону на прямых ногах, как автомат.
На следующий день с утра — Лазенки: дворец «На воде», жирные карпы, лебеди, которым надоела навязчивая щедрость посетителей, а после обеда — Королевский замок. В суконных шлепанцах они брели по великолепным, обитым парчой покоям, неуклюже скользя по изысканной мозаике паркета. Экскурсовод сыпала датами, и именами, без конца осведомляясь, не хочется ли им узнать еще что-нибудь. Мраморный кабинет, Рыцарский зал, Тронный — всего не упомнишь. Роспись на потолках, ковры, гобелены, мебель, оправленные в золото зеркала, в которые глядятся портреты королей, придворных дам и гетманов, хрустальные люстры, фигурки амуров и уродцев, часы с орнаментом, который, казалось, был гораздо важнее, чем время, которое они показывали, щербатые средневековые клинки и огнестрельное оружие, изготовленное скорее искусным ювелиром, чем оружейником. «Свидетельство великолепия нашей истории», — приговаривала экскурсовод, и это частично оправдывало существование большинства этих малопрактичных предметов. Дальше ход для экскурсантов был закрыт. Они очутились рядом с приватными апартаментами президента Речи Посполитой. Им объяснили, что пан президент в настоящее время отсутствует. Уже несколько дней всецело отдается охоте. Всем, разумеется, известно, что он превосходный охотник. Никогда не возвращается в замок с пустыми руками — то с оленем, то с кабаном, а порой и с медведем. Эта информация была принята с сочувственной улыбкой. У кого не вызовет симпатии подобная слабость главы государства? Станислав поинтересовался, хотел бы Дукель быть президентом?