— Неплохо живется, — сказал он без тени ехидства. — Надоест сидеть в креслах, едет на охоту… — Дукель улыбнулся и тут же погрустнел. — Как по-твоему, Сташек, если Гитлер нападет на нас… на нас — значит на Польшу, отобьемся или нет?
— Одни? Одни вряд ли… Но вместе с французами… они тоже ненавидят Гитлера. Шарахнули бы его с тылу, да так, чтобы дым коромыслом… А что, войны боишься?
Они стояли возле обрамленного тяжелыми шторами окна с видом на Вислу. Экскурсовод объясняла разницу между фарфором и фаянсом, показывая на какую-то роскошную посуду за стеклом витрины.
— Порой мне кажется, что Гитлер затеет войну. Помнишь, у нас радовались, что он принял делегацию Союза поляков в Германии и обещал всем работу и хлеб. А мне запомнилось лишь то, что сказал потом один из членов делегации: «От Гитлера разит мертвечиной». И не могу этого забыть…
Станислав испытующе взглянул на друга.
— Ты думаешь, что скоро начнется?
— Не знаю. Пожалуй, пока нам ничто не угрожает. Если были бы плохи дела, президент не отправился бы на охоту.
— Вероятно, ты прав, — сказал Станислав, и, повинуясь зову экскурсовода, они побрели в следующий зал.
Программа последнего дня пребывания в Польше была развлекательной. Сначала — зоопарк с фотографированием на польском слоне, в чем они себе не отказали, потом луна-парк, спрятавшийся неподалеку за деревьями. У входа гимназисты, потрясая копилками, собирали пожертвования на «Морскую и колониальную лигу». Друзья бросили в копилку по нескольку мелких монет. Станислав, не очень-то разбиравшийся в этих лигах, украдкой спросил Дукеля, на что, собственно, собирают деньги?
— На колонии.
— Трудовые?
— Нет, африканские. Польша должна получить Мадагаскар.
— Мадагаскар? А зачем нам Мадагаскар? Почему никто здесь не собирает на Бытом? На польские школы, на спортивные клубы в Германии?..
Дукель пожал плечами.
— Бросил — пропало… Один-ноль в пользу Мадагаскара.
Потом снова веселились. Комната смеха, тир, «калоши» — электромобильчики, на которых разрешалось таранить друг друга, «американские горы» с их головокружительными многоэтажными перепадами, «чертово колесо» и «гигантские шаги», на которых можно было качаться вниз головой. Кто-то предложил полетать на польском самолете. Все бросились к аттракциону. Разумеется, это была карусель. Ребята торопливо заняли места в коробочках-самолетах. На коротких крыльях — бело-красные квадраты и надписи RWD-6, напоминающие о машине, на которой Жвирко и Вигура перелетели Атлантику. Заскрежетал механизм, приводящий в движение карусель, и вот уже они кружатся в воздухе. Какой-то шутник кричит, что его обстреливают немецкие истребители, и, чтобы избежать воображаемой опасности, принимается раскачивать подвешенную на цепях коробочку. После этого высотного полета отправились на парашютную вышку. Взобрались наверх по винтовой лестнице и в нерешительности остановились на зыбком помосте. Отсюда было видно нагроможденье домов Старого города, зеленые террасы Королевского замка, красные стены Цитадели с крестом у «Ворот Казней» и серебряная чешуя Вислы, перехваченной пятью мостами.
— Сердце крепкое? — осведомился парень, застегивая лямки. — Если слабое, отдашь концы в воздухе.
Станислав успокоил его:
— Не бойся. Если я отдам концы, то на земле. Причем только на силезской. — Преодолев страх, подошел к краю шаткого помоста, дал парню проверить опутывающие его лямки, глянул вниз, на маленькие фигурки людей, которые сновали у подножия вышки, и прыгнул. Чаша парашюта наполнилась воздухом. Вися под ней, подстрахованный аварийным фалом, он плавно опустился вниз. Приземление оказалось жестче, чем ожидал. Он споткнулся и упал на одно колено. Гаснущий парашют накрыл Станислава и пришлось немного побарахтаться под ним, прежде чем подоспели парни из наземного обслуживания. Встал, слегка прихрамывая. Мелькнула мысль, что эти два вида спорта несовместимы. Раз уж он избрал бег, нельзя подвергать себя такому риску. Принимая это решение, он, конечно, и не предполагал, что ему еще придется надеть лямки настоящего парашюта.
Тем временем поезд преодолел поворот и прибавил скорость. Польская земля все быстрее убегала из-под колес. Станислав ощутил спазм в горле. Всего несколько дней, а столько волнений, столько грусти. Его родной город был там, за границей. Откуда же эта боль и нежелание уезжать? Что он там оставлял? Стадион на Агриколи? Полуголого князя Юзефа на коне? Сокровища Королевского замка? Луна-парк с комнатой смеха и слона в зоопарке? Может, смену караула у могилы Неизвестного солдата и кресты возле Цитадели?.. Пожалуй, все вместе. И великое, и малое. Богатство и нищету, старое и новое… Быть здесь и там одновременно: в родном городе и в родной стране — нельзя. Две эти привязанности не примирить. А вот уже разрисованная бело-красными полосами будка пограничной стражи. Польский пограничник скучающим взглядом провожает поезд. Дальше — немецкий стражник в сером мундире — это уже рейх. Надписи на немецком языке, пропагандистские плакаты, портреты фюрера… И вдруг — громкая ружейная пальба. Станислав и сидящий напротив него Дукель высовываются из окна. Видят выжженный солнцем луг, который пересекает высокая железнодорожная насыпь. У ее подножия — выпиленные из фанеры зеленые силуэты солдат и большая группа штатских с винтовками на изготовку. Плоские человекоподобные макеты застыли неподвижно у земляного вала, как люди в ожидании расстрела. По команде какого-то типа в полувоенной одежде штатские залегли и открыли огонь. Мишени даже не дрогнули, залпы гремели неустанно. Их неподвластность смерти была убийственной издевкой неодушевленных предметов над нелепым и эфемерным явлением, которое именуется жизнью. Имитируя живых людей, фанерные силуэты с тупым безразличием подставляли себя под пули. Еще один залп… Дукель схватил Станислава за руку.
— Кто это? Что за банда?
— Не знаю. Этого не было. Что-то новое.
— Мишени напоминают…
— Я тоже подумал… польских солдат. Но кто эти штатские? И почему не на полигоне?
Поезд удалялся от странного луга под аккомпанемент продолжающейся пальбы. На станции в Бытоме их ждала Кася. О дне их возвращения она знала из письма и вышла встречать брата. Радостно бросилась на шею. Несколько дней разлуки обострили родственные чувства.
— Все по тебе соскучились, — говорила она, — мама не могла себе места найти, все вспоминала тебя, считала дни, оставшиеся до твоего возвращения. И дружина тоже. Твои ребята дважды заходили к нам, хоть и знали, что тебя нет. Жаловались, что им как-то не по себе, не знают, чем заняться, задумали какой-то велопробег, но без тебя ничего не получается. Все радовались твоему успеху в Польше. Завидуют, что разговаривал с Кусотинским. Ах, даже забыла тебя поздравить…
Станислав обнял Касю и поцеловал. Она была радостно возбуждена, ласкова, смешлива. Вдруг в непрерывный поток ее слов ворвались отголоски далеких выстрелов. Они напоминали те, которые Станислав слышал из поезда. Он привлек сестру к себе.
— Что это? Откуда стрельба? Из окна вагона мы видели каких-то штатских с винтовками. Кася, кто они такие?
Девушка помрачнела.
— Ах, Сташек, что здесь творится. Без конца стрельба, гремят марши, вопли…
— Кто эти люди?
— Дезертиры из польского войска. Польские немцы. Целыми толпами переходят границу. Здесь, конечно, сразу же получают оружие. Отпетые подонки. Держатся так, словно им принадлежит весь город. Даже здешние немцы их не выносят. Саранча…
Он слушал ее объяснения с тревогой. Все это отнюдь не радовало.
— Ясно, — отозвался Дукель. — Диверсантов готовят.
По дороге домой они встретились с таким отрядом, вид у этих молодчиков был действительно кичливый и наглый. Пожалуй, ни одна вооруженная до зубов воинская часть не производила столь зловещего впечатления, как эта, бог весть где собранная, банда штатских. Их полная угрозы песня еще долго звучала в ушах.
Через три недели Станислав со своими ребятами возвращался с велопробега, задуманного во время его отсутствия. Что заставило их отправиться в немецкий протекторат Чехии и Моравии — одному богу известно. Может, те, кто не был с ними в Польше, искали какой-то компенсации. Может, после того как было запрещено носить харцерскую форму, они пытались таким образом продемонстрировать свою национальную обособленность. Короче говоря, кто-то высказал идею, и Станислав с жаром за нее ухватился. Но эскапада оказалась на редкость неудачной. Они влипли в дурацкую историю, из которой с трудом удалось выпутаться. Могло кончиться скверно. Особенно для него. А началось со встречи с небольшой группой чешских ребятишек, бредущей жарким утром по песчаному проселку. Теперь-то он их понимал. Знал, почему вопреки резким понуканиям учителя они едва плелись. До деревни оставалось метров триста, и учитель, который не мог оставить ребят одних, подгонял их, как волк стадо овец. Это был немец, вероятно преподаватель немецкого языка, чего Станислав не предусмотрел. На чешской земле, среди чешских детей, он менее всего предполагал встретить немца. Слишком предавался иллюзиям. Между тем это была уже не свободная Чехословакия, а протекторат. Они отправились сюда, наивно надеясь вкусить свободы, вдохнуть ее полной грудью после удручающей атмосферы рейха, где все страшнее свирепствовал фашизм, а он, оказывается, уже и сюда добрался. Между тем детишки прекрасно знали, почему торопит их учитель. Услышав, что сказал им Станислав, погонщик горел желанием побыстрее добраться до телефона. Мелюзга разгадала его тайные намеренья и старалась тянуть время. Сметливые ребятишки хотели помочь ему скрыться. А он ничего не понимал. Шел рядом с ними, держась за руль велосипеда, все пытался завязать разговор и удивлялся их молчаливости. «Почему не поете? Разве чехи не любят петь? Может, вы меня не понимаете?» «Понимаем», — ответили далеко не все и снова умолкли. Тогда подошел учитель. Вероятно, его удивила эта группа из двадцати с лишним велосипедистов, говорящих на чужом языке. «Кто вы такие? Словаки?» Не зная чешского, они не уловили в двух этих фразах немецкого акцента. А ребята смотрели молча и, как он теперь понимал, предостерегающе. Боялись заговорить и только взглядами давали понять, что лучше не вступать в разговоры. А он выпалил, не задумываясь: «Поляки, из Бойтена. Приехали посмотреть, как вам живется. Гитлер — палач. Он хочет вас задушить. Но вы не поддавайтесь. Так, как мы не поддаемся». Учитель пригляделся к нему внимательнее: «Поляки? Из Бойтена». Не ве