— Благодарю вас. Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. Не пил, не ел. Но это неважно. Самое ужасное как будто позади. Знали бы вы, что такое теперь граница… Она практически непроходима. Сам не знаю, как мне удалось. Битый час висел на немецкой проволоке. Видите мои брюки? Сплошные лохмотья. Можно зажечь свет?
— Если вы считаете, что это необходимо, — послышался голос Дукеля.
В щель, к которой припал Станислав, пробился луч яркого света, чуть рассеяв непроглядный мрак коридора.
— О, теперь я вас узнаю, — сказал незнакомец. — Воевода Гражинский показывал мне вашу фотографию. Я не могу ошибиться.
— В темноте вполне могли бы, если бы вместо меня здесь был другой человек.
— В вашей квартире? Кто бы мог оказаться вместо вас в вашей квартире?
— Допустим, гестапо…
Они помолчали.
— Действительно. Здесь я совершенно потерял голову и все из-за кошмарной усталости. А почему вы сидите в темноте?
— На свет слетаются фашистские погромщики. Они швыряют камни в окно. Итак, я слушаю вас, в чем же тело?
— Извините, я не успел представиться. Капитан Крупинский. А вот документы… Надеюсь, они помогут вам уяснить цель моего визита.
Станислав уловил шелест бумаг, извлекаемых из-за пазухи, потом на некоторое время воцарилась глухая тишина. Вероятно, Дукель просматривал документы.
— У меня есть для вас письмо от воеводы Гражинского, — произнес чужой голос. — Прочтете его потом. Вкратце я сам изложу просьбу воеводы.
— Да, да, я слушаю вас, — сказал Дукель, а Станислав заколебался, стоит ли еще торчать у двери. Пожалуй, лучше уйти. Но он не мог сдержать любопытства.
— Не сегодня завтра Польша объявит Германии войну, — сказал незнакомец. — Надеюсь, это вы понимаете…
— Не совсем, — перебил Дукель. — По-моему, будет совсем наоборот.
— Вы так полагаете? Не будьте наивным, — возразил чужак. — Побеждает тот, кто первым наносит удар. Фактор внезапности должна использовать более слабая сторона. А ею, увы, является Польша. Поэтому надо ударить внезапно и всеми силами. Тогда немцы не выдержат натиска. Но нам нужна поддержка для развертывания диверсионной деятельности в тылу противника. Это подорвет его изнутри. Именно за этим я к вам и пришел. Воевода Гражинский уверен, что вы ему не откажете. Все это изложено в его письме. В вашем распоряжении большое количество людей. Крупный отряд харцеров. Вы должны их собрать. Такая группа в тылу врага равноценна взрывному устройству огромной разрушительной силы. Надеюсь, вы понимаете это. Если у вас мало оружия, подбросим. Сколько надо?
У Станислава захватило дух, он крепче прижался щекой к двери.
— Вы ошиблись адресом, — раздался после долгой паузы голос Дукеля. — Мы не являемся военизированной организацией. У нас нет оружия, и мы не умеем с ним обращаться. Кроме того, харцерство в Германии никогда не готовилось к диверсионной деятельности. Наша организация исповедует совершенно иные принципы. И воеводе Гражинскому это хорошо известно.
— Вы мне не верите, — в голосе незнакомца появилась нота отчаяния. — Пожалуйста, прочтите это письмо. Там вы найдете подтверждение моим словам. Если вы сегодня не выполните эту просьбу, завтра будет поздно. Польша больше не может откладывать начало военных действий. Это повлекло бы за собой трагические последствия. Умоляю вас, соберите своих людей. Не время проявлять недоверчивость. Речь идет о Польше!
И снова голос Дукеля:
— Меня не интересует это письмо. Заберите назад. Я ничем не могу помочь Польше, а тем более вам. Не знаю, кто вас прислал сюда, и не интересуюсь этим. Мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее покинули этот дом. Только, пожалуйста, без трагических жестов. И не падайте на стул. Встаньте и немедленно убирайтесь отсюда. Я под домашним арестом, каждую минуту может явиться гестапо, и мне совершенно ни к чему дополнительные осложнения. Вы меня слышите?
Видимо, Дукель сцепился с незнакомцем, так как Станислав уловил пронзительный скрежет стула.
— Вы мне показываете на дверь? — уже трагически вопил незнакомец. — Мне, поляку?! С риском для жизни я пробрался сюда через границу, а вы отказываетесь мне помочь?! Что я говорю — мне, своей родине?! В такую минуту! Польша в смертельной опасности! Неужели это вас совершенно не волнует?! Ну и патриоты! В час тяжелейшего испытания вам безразлична судьба своего народа! Вы хотите его погибели! Готовы бросить на растерзание немецкой солдатне! Польшу, родину! Это трусость! Трусость и предательство! — Голос дрогнул, чужак разрыдался.
Станислав, как и Дукель, испытывавший недоверие к незнакомцу, вдруг заколебался. Ведь этот человек действительно плакал. Правда, вскоре успокоился и, понизив голос, заговорил умоляюще:
— Вы боитесь, я понимаю. Страх убил в вас любовь к отчизне. Вот на что способно гестапо. А воевода Гражинский назвал вас выдающимся сыном польского народа. Не лишайте его последних иллюзий. Если боитесь, назовите кого-нибудь, кто бы мог собрать отряд. Я офицер и готов возглавить ваших людей. Только кто-то должен меня представить харцерам. Передать командование над ними. Мне необходимо установить с ними контакт. Не все же парализованы страхом, как вы. Оружие приготовлено. Завтра его можно получить. Мы ударим с тыла в самую уязвимую точку немецкой обороны. Ради чего же вы работали здесь столько лет? В последний момент предать?! Заверяю вас… Если попаду в лапы гестаповцам, не пророню ни слова, даже если переломают все кости. Умоляю… Выведите меня на связь… Хоть с одним настоящим поляком…
— Организация разбита, нет никаких контактов, — ответил Дукель, и, судя по голосу, волнение его достигло предела. — А списки отряда, которые вас, очевидно, более всего интересуют, давно сожжены. Я говорил об этом в гестапо. Надеюсь, теперь вы отсюда уйдете.
Снова послышалась возня, на сей раз более энергичная. Дукель со всей решимостью взялся за непрошеного гостя. Несколько раз они ударились о дверь. Станислав отпрянул и скрылся за углом коридора. Когда секунду спустя выглянул, Дукель уже вел пришельца к выходу, заломив ему руку назад. Гость почти не сопротивлялся. Запрокидывая голову, на полусогнутых, заплетающихся ногах он плелся, подталкиваемый в спину, и яростно выкрикивал:
— Подлый предатель! Скоро здесь будет Польша! И тебя первым вздернут на фонаре!
Раздались шаги на лестнице, хлопнула дверь, лязгнул засов, и в сумрачном коридоре снова показался Дукель. Он жестикулировал, что-то бормоча. Станислав впервые видел его в таком нервном возбуждении. Дукель стал у порога, взялся за дверную ручку и прислушался. Провожая незнакомца, он обнаружил, что во время этого необычного разговора парадное оставалось открытым, и у него возникло подозрение, не воспользовался ли кто-нибудь этим и не проник ли в опустевшее здание. Ведь он, если не считать сторожа-истопника, был здесь единственным обитателем. Дукель, вслушивающийся в пустоту огромного дома, еще недавно оглашаемого живыми голосами школьников, напоминал жертву кораблекрушения на тонущем судне, с которого волна смыла пассажиров и экипаж, каким-то чудом оставив одного его в живых, но вскоре и он погрузится на дно вместе с разбитым о скалы корпусом. Он хотел было запереться в своей комнате, как вдруг заметил Станислава. Вздрогнул, рванул дверь.
— Кто это?
— Я, Станислав.
— Какой Станислав? Ах… это ты. Что тут делаешь?
— Я пришел…
— Вижу. Я запретил приходить. Чего тут ищешь?
Станислав долго не мог собраться с духом и ответить. Слова готовы были сорваться с языка, но холодный недружелюбный тон Дукеля обескураживал, отбивал охоту говорить с ним. Он даже не решился протянуть ему руку.
— Я был сегодня в Польше, — наконец выпалил Станислав. — То есть на границе. Меня приняли за шпиона, диверсанта и провокатора. Едва не передали в руки немцам. Обложили и прогнали, как собаку.
— На границе? В Польше? Чего ты туда поперся?
Станислав чувствовал, что вот-вот расплачется.
— Я хотел… Франек, я так не могу! Я не пойду в вермахт. Когда начнется война, я надену харцерскую форму, пусть знают, что я поляк, пусть меня сразу застрелят! Знаешь, что мне сказал польский офицер? Что с удовольствием бы меня вздернул. Меня, поляка, повесил бы как фашистского шпиона.
— Это твое личное дело. Я бессилен чем-либо помочь тебе.
Он стоял в освещенном дверном проеме, загородив его телом, словно опасался, что Станислав силой ворвется в комнату. Нет, это уже был не прежний вожак харцеров, это был узник гестапо. И невозможно было пробиться сквозь скорлупу, в которой он замкнулся. Станислав рискнул сделать еще одну отчаянную попытку.
— Я пришел, чтобы предложить… Франек, вот если бы нам вместе… Я готов еще раз попытаться. И проходы помню. Перейдем на ту сторону. Тебя там знают. Ты же возглавляешь отряд… Пограничники не посмеют тебя задержать. Ты же знаешь, на кого можно сослаться. Кому сообщить. Самому воеводе Гражинскому ты известен. Они должны нас принять. Тебя не прогонят, как меня.
Глаза Дукеля вдруг встревоженно забегали.
— Кто тебя подослал?
— Ты спятил, Франек?
— С чего мне спятить? Я просто догадываюсь, в чем дело. И запомни: нет у меня никаких контактов ни здесь, ни в Польше. Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Больше ничего не знаю. Вы непременно хотите сделать из меня государственного преступника, поймать с поличным. Не выйдет. Не понимаю, зачем вам это? Ведь и без попытки к бегству вы можете сделать со мной все, что вам заблагорассудится.
У Станислава захватило дух.
— Франек, как ты можешь?! Ты же меня знаешь!..
— Я знал тебя. Знал всех, но теперь не могу сказать, что знаю кого-либо.
Дукель повернулся, пытаясь захлопнуть дверь перед носом непрошеного гостя. На лицо его упал луч яркого света. И только теперь Станислав заметил, что у Франека под глазами ссадины и рассечена губа.
— Тебя били…
Дукель отрицательно покачал головой и, немного помолчав, произнес:
— Никто меня не бил. Я упал с подножки трамвая.