— Как дела?
— Все в порядке.
— Параши уже в вагонах. Давайте сюда солому.
— Альтенберг, погаси сигарету, а то еще пожар устроишь.
— Да, да, ты прав.
Сейчас главное — унять дрожь в руке, пока гасишь окурок. Скорей бы уж уходили. На болтовню совсем нет времени. Хорошо. Ну наконец-то отвалили.
— Музалев, под вагоны!
Когда команда вернулась с соломой, они обработали восемнадцать вагонов. Мама родная, а что делать с оставшимися двумя?! За соломой ведь больше не пойдут. Будут торчать возле поезда до обеда. Принялись вместе грузить в вагоны вязанки соломы. Чертова подстилка! Все равно на ней никто не будет спать. От соломенной крошки першит горло. Как же развинтить эти два вагона при чужих конвоирах? Ведь не пошлешь же их на это время пить пиво. Минуточку… пиво. Ну конечно… пиво. Его продают там, в привокзальном ресторане. Да, он сам может им его принести.
— Не хотите ли пивка?
Какой же, немец откажется от пива.
— Конечно.
Хорошо, тогда он сейчас принесет. Станислав отправился за пивом. Принес шесть бутылок. У конвоиров заблестели глаза.
— Лучше войти в вагон, — предложил Станислав, — а то еще кто-нибудь увидит, что пьем на посту.
Они послушались его совета. Оставив все команды под надзором Станислава, немцы взобрались на платформу. Полетели пивные крышки, сбиваемые о двери. Станислав наблюдал, как они пьют, прикрывая большим пальцем горлышко бутылки, чтобы не упустить пену. Стоя в открытых дверях вагона, конвоиры время от времени выглядывали наружу. Этого было достаточно, чтобы продолжать работу. Они не могли видеть того, что делается под вагонами. Когда Станислав поменялся с ними местами, все уже было сделано. Теперь и он мог выпить пива. Он отковырнул крышку и сделал большой глоток. Холодный пенящийся напиток подействовал успокаивающе.
По соседнему пути пропыхтел паровоз, выпуская клубы едкого дыма. Под каким-то предлогом в вагон взобрался Музалев.
— Ты чего здесь ищешь?
— Ничего.
Он вытащил что-то из-под куртки и сунул под ворох соломы.
— Что ты там прячешь?
Музалев пожал плечами:
— Как это что, разводной ключ.
После обеда отъезжающих повели на погрузочную платформу. Группами по сорок человек — такими партиями грузились по вагонам — они маршировали через город. Шли молча, не веря в свою судьбу. Они знали, что впереди их ждет тяжелое испытание, но о деталях не имели ни малейшего представления. Только немногие были посвящены во все. Остальным скажут только после опломбирования вагонов. Ветер кружил по улицам, обжигая лица сухим снегом. С платформы донесся гудок паровоза. Ночь в Шепетовке обещала быть неспокойной.
Вечером Станислав вернулся в казарму. Было уже поздно, и его коллеги укладывались спать. Кое-кто еще дожевывал раздобытый провиант. Аппетитно пахло копченой грудинкой. Бруно Вагнер храпел. Кто-то зачмокал, чтобы прервать его храп. Да, вам всем будет не до сна, подумал Станислав. Сегодняшней ночью начнется большая облава. Вас поднимут по команде и погонят в город. И вы будете убивать. Будете стрелять в безоружных людей, которым захотелось вырваться на свободу. Господи, скорее бы уж сбросить с себя этот мундир!
Станислав разделся и залез под одеяло. Хоть бы соснуть полчасика. Но он не смог сомкнуть глаз. Там, на платформе, стояли закрытые на засов вагоны. С минуты на минуту из них должны высыпаться несколько сот военнопленных. Разводные ключи — единственное оружие, какое есть у них в руках. Правда, еще внезапность. Они без труда справятся с несколькими охранниками. Через отверстия в полу вагонов они вылезут, словно из-под земли. Это будет даже похуже десанта. Но главное начнется потом. Воинская часть попытается перекрыть им дорогу. Стычка неизбежна. Но на войне как на войне. Военнопленный не перестает быть солдатом. Часть из них, наверное, прорвется. Гибнут все одинаково — с оружием в руках или без него.
Усталость от напряжения взяла свое. Станислав не мог потом вспомнить, в какой момент уснул. Его разбудили отдаленная стрельба и крик дежурного офицера: «Alle aufstehen! Alarm!»[17]. Он торопливо вскочил. Еще не придя в себя после сна, в спешке натягивал мундир. Его охватило волнение. Все конвоиры повскакивали с коек, не понимая, что происходит. Вместе со всеми он выскочил в коридор к стойкам с оружием. Офицер так вопил, словно через минуту должны были появиться советские танки: «Antreten! Schnell, schnell!»[18].
Все построились перед казармой. Командир охраны сказал, что совершен побег и что они должны стрелять в каждого, кого увидят на улице. Вдали нарастал треск пулеметов. Глухо рвались гранаты. Командир, словно приберегая под конец самую важную новость, добавил: «Партизаны атаковали город». Да, это следовало предвидеть. Кто-то должен был прийти военнопленным на помощь.
Их разбили на патрульные группы и погнали в город. Станислав попал в пятерку Бруно Вагнера. Они должны были прочесать район вокзала. Ночь была темная, хоть глаз выколи. Где-то со стороны воинской части выпустили несколько ракет. Они неторопливо опускались на землю, как стекающие с оконного стекла капли дождя. Их яркий свет отражался в темных окнах домов, придавая синеву недавно выпавшему снегу. Он гулко скрипел под ногами. Свернув за угол приземистого дома, они заметили человека. Он отчаянно колотил в дверь. Это был военнопленный. Что его погнало сюда? Почему не бросился вместе со всеми в сторону леса? Наверное, ему перерезали дорогу и вынудили бежать в противоположном направлении. Он увидел патруль и еще сильнее втиснулся в дверной проем. Бруно прибавил шаг. Он знал, что у пленного нет никаких шансов спастись. Насколько же приятнее убивать с близкого расстояния. «Komm hier, — сказал Бруно. — Komm hier…»[19] Но именно в этот момент дверь приоткрылась. Беглец протиснулся в образовавшуюся щель и скрылся. Они бросились к двери. За ней стояла какая-то старуха. Бруно и двое солдат проскочили мимо нее и натолкнулись на лестницу. Лучи фонариков осветили темные ступеньки. Слышно было, как охранники грохочут сапогами, взбегая на второй этаж. Станислав задержался возле старухи. Он знал, что, если они не настигнут беглеца, весь гнев обрушится на нее. «Geh nach Hause», — сказал Станислав. «Домой, скорее!» — повторил он по-русски. Но женщина стояла как вкопанная. В этот момент раздался звон разбитого стекла, стук упавшего тела и бешеный вопль Бруно. Он понял, что случилось. Преследователи скатились вниз по лестнице. «Du alte Hexe!»[20] — прорычал Бруно и ударил женщину прикладом. Смерть беглеца привела его в бешенство. Он замахнулся во второй раз, но Станислав придержал его. «Не издевайся над стариками!» — сказал он. Бруно был вне себя от злости. Погибший пленный его уже не интересовал. Он даже не захотел взглянуть на него. «Здесь нет стариков, — вопил он, — здесь все бандиты!» У Станислава еще никогда не было такого острого желания всадить ему пулю в живот. В это время приотворилась дверь в коридор, из нее выбежал босой ребенок в короткой рубашонке. Обхватив старуху за ноги, он с плачем просил не убивать его бабушку. Остальные солдаты из их патрульной пятерки также с неодобрением отнеслись к чрезмерной ретивости Бруно. И поспешили скорее убраться из этого несчастного дома. Бруно предоставилась еще одна возможность удовлетворить свой звериный аппетит. К утру, когда они проходили мимо какой-то пекарни, откуда долетал кисловатый запах свежевыпеченного хлеба, Станислав заметил человека, сидящего на козлах хлебного фургона с накинутым на голову мешком вместо капюшона. Так обычно накрывали голову пекари, и никто из всего патруля не обратил бы на это внимание. Но только не Вагнер, от острого глаза которого не укрылись стеганые ватные штаны, какие носили военнопленные, и армейская обувь. Он приказал вознице слезть с козел, сбросить мешок и повернуться к нему спиной. На стеганой куртке виднелись большие буквы, выведенные желтой масляной краской: «KG. Kriegsgefangene»[21]. «Bist du ein Bäcker»[22], — спросил Бруно тоном, полным иронии. Военнопленный, по-видимому, знал несколько слов по-немецки. «Ja, ich bin»[23], — ответил он. Затем дрожащим голосом попытался объяснить, что купил эту куртку у одного из военнопленных. «Das ist möglich[24], — подхватил Станислав. — Это вполне возможно. Эти большевики постоянно чем-нибудь торгуют». «Ja, das ist möglich, — повторил Вагнер, — но пусть он предъявит свои документы». Задержанный сказал, что оставил их в пекарне. Пусть ему позволят войти туда на минуту и он сейчас же их принесет. Бруно согласился при условии, что они войдут в пекарню вместе. Он пропустил его вперед, а сам пошел следом.
Станислав, рассчитывая, что он каким-нибудь образом сможет помочь задержанному, тоже вошел в темный коридор пекарни. Он мог еще попытаться уговорить Вагнера забрать военнопленного с собой в лагерь. По пути, быть может, подвернулась бы подходящая возможность для побега. Но у парня сдали нервы. Едва они вошли в темные сени пекарни, как пленный бросился к двери, ведущей во двор. Бруно не зря считался превосходным стрелком. Он уложил его одним выстрелом. Парень, которому, по-видимому, едва исполнилось двадцать лет, ухватился за дверную ручку и, распахнув всей тяжестью своего тела дверь, рухнул на пол. В тесном коридоре запах хлеба смешался с пороховым чадом. «Пекаришка, — произнес Бруно с довольной ухмылкой. — Вот кто, оказывается, печет здесь хлеб».
Отзвуки партизанского сражения под Шепетовкой давно уже смолкли. Патрули возвращались в казармы. Донесения об операции по вылавливанию военнопленных были неутешительными. Несколько человек застрелены, около десятка вернули в лагерь. Их ждала виселица. Никто не знал, сколько погибло при соединении с партизанским отрядом.